***
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло. Что интересней на свете стены и стула? Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?*
Что же тогда случилось? Спустя какое-то время, как и говорил Дазай, из памяти стирается всё до мельчайших деталей. Я помню, что у меня была сестра. Точно… Гин. Маленькая девочка с длинными чёрными волосами, заплетенными в высокий хвост, завязанный фиолетовой лентой. Я помню, да: лента развевалась на ветру, подобно водорослям глубоко под водой, легко и плавно. Мы вместе ходили в школу, я провожал её. А потом только звук: резкий; мерзкий до того, что хочется удариться головой со всей силы и потерять сознание, закрыть уши, закричать, только бы не слышать его. Всё, что я помню… Важно ли это? Что будет после того, как эти острые маленькие кусочки наконец-то соберутся в одну картину, что я увижу тогда? Как это на меня повлияет? Доктор Мори говорил, что мне надо принять это, надо посмотреть на всё со стороны, с какой-то другой стороны и вспомнить. За окном уже не видно света: ни луны, ни звёзд, ни чужих живых окон. Я лежу в темноте, погруженный в мысли о прошлом, которое меня покинуло, но совсем скоро вернётся, и не могу уснуть. Не могу не думать и, в то же время, думать толком не могу. Странное состояние, которое накатывает, когда твой мозг просто устал, но твоё сознание, или, быть может, душа, если кому угодно, мечется в поиске ответов на жутко волнующие вопросы. А когда задумываюсь над вопросом, понимаю, что не хочу знать ответ, но сознание всё равно упорно мучает меня, не прекращая эти безрезультатные поиски. Мягкое одеяло мне кажется куском шершавой бумаги, а маленькая подушка под головой — кирпичом. Всё как-то неудобно, неправильно и жутко раздражает, хотя на деле всё как обычно и я в своей квартире, дома. «Там где я — там безопасно», — заклянял доктор Мори, на случай, когда меня будут терзать очернённые мысли. Повторять эту фразу про себя и считать, пока не успокоюсь. Но сейчас, сколько бы я не повторял, покой мне только видится в дали, коротким некрепким сном, который приведёт за собой, буквально за руку, завтрашний день. Которого я боюсь настолько, будто он судный. В каком-то смысле, наверно, так и будет.Aku P ft. Fukase " 5 Seconds "
На часах — время, сколько — не знаю. Я сижу в кабинете Мори-сана и мы молчим в ожидании чего-то. Я думал, что он сходу начнёт задавать вопросы, может наоборот, рассказывать мне что-то, но он терпеливо сверлит взглядом то меня, то где-то возле, вокруг, но не начинает разговор. Сам я и не знаю, что сказать, поэтому молчу. Даже впервые чувствую себя тут по своей воле и совсем немного смущаюсь. Приходя в этот кабинет на протяжении лет двух, я впервые ощущаю в этом надобность. Видимо, как и говорили не раз: если ты не хочешь себе помочь — не поможет никто. Теперь я хочу, вроде бы хочу, но сам не понимаю с чего бы начать. — Акутагава-кун, — спокойно и без какого-либо давления наконец нарушает тишину Мори-сан. Видимо не выдержал или понял, что пришло время, может осознал, что без его наводящих вопросов я сам не решусь заговорить? — ты по телефону сказал, что хочешь все вспомнить. Что ты имел ввиду? — он говорит терпеливо и вежливо, переплетя пальцы в замке, в привычной ему манере. — Вы говорили, что, чтоб избавиться от моей фобии, нужно прожить ещё раз ситуацию из-за которой всё это и началось. Поэтому, я подумал, что мне нужно вспомнить, что произошло тогда, из-за чего я начал так реагировать на прикосновения, — с того самого момента, когда я нажал кнопку «сброс» на вызове я копил в себе решимость, которая овладела мной в тот момент. Но сейчас ощущал, что она испаряется, истрачивается непонятно куда. — Верно, всё так, как ты сказал. Давай вернёмся в самое начало, в твоё детство. Расскажи, что ты помнишь, что кажется тебе важным и что до сих пор иногда всплывает в памяти, к примеру, в те моменты, когда ты спокоен, расслаблен, когда пересматриваешь фотографии или видишь свою маму. — часы на стене громко тикали и в момент пауз или тишины я ощущал, как этот вроде бы тихий, но такой докучный звук отдаётся в моём черепе набатом. — У меня нет фотоальбома. И если говорить о моментах покоя и расслабленности, то только когда я сплю. В остальное время я постоянно мучаюсь какими-то дурацкими мыслями и не могу найти себе места. — было по настоящему грустно озвучивать это вслух. Глаза бегали по комнате не зная за что бы уцепиться, а пальцами я теребил край то рубашки то правый рукав. — Я помню, что её звали Гин. Мою сестру. — Так, это уже что-то. Опиши её. — Маленькая, темноволосая, в платье. Не помню, какого цвета, то ли белое то ли бежевое. Она носила фиолетовую ленту в волосах. Мать собирала ей высокий хвост, давала в руки маленький рюкзак и мы вместе шли в школу. — максимально точно попытался описать я размытый образ, формирующийся в голове, дабы не упустить какой-то детали. — Хорошо. Вы вместе ходили в школу. Теперь попытайся вспомнить, когда ты видел её в последний раз. — его взгляд стал чуть внимательней, словно сейчас он считывал мои воспоминания, а быть может знал всё и сам, просто не мог мне рассказать, но наблюдал за малейшими изменениями в моём поведении. — Не могу, — я сжимаю голову руками, стараясь вспомнить, но чувствую лишь спазм у висков, будто поднялось давление. Голова сейчас лопнет. — Что случилось, когда вы шли со школы? — тихо спросил Мори-сан. — Мы шли за руку. По переходу, — едва выдавил из себя я, как в момент, словно световая граната взорвалась прям в голове. Я увидел картину, чёткую, но как в ускоренной съемке, словно это лишь кадр, фрагмент: столько света вокруг, столько шума, беспрерывное мелькание передо мной, вой. Крик и красное пятно. Я закричал. Толпа народу, вокруг меня куча людей, они сдавливают меня своим количеством, своими телами, я отбиваюсь как могу и плачу, громко, задыхаясь, сжимая голову так же, как и сейчас. — Акутагава! — слышу отдаленно, размытое эхо, слабое и беспомощное. Асфальт под ногами, я на коленях, всё мокрое и всё искрит, играет бликами, как гирлянда на елке, светится, переливается. Меня кроет, мне жутко плохо от этого свечения. — Акутагава! — чуть ближе, настойчивей, более уверенно. Я не ощущаю, как Мори-сан трясёт меня за плечи. Меня выворачивает наизнанку, пустота поглощает и всё вокруг меркнет, замолкает, выключается — звонкая пощечина тянется в воздухе, как последняя взятая нота, а затем звук пропадает совсем. Попадаю в ватный шар, который поглощает все звуки вокруг, все мысли и движения. Постепенно понимаю реальность. Понимаю где я, что вообще происходит. Мори-сан держит меня за плечи, смотрит обеспокоенно, но серьёзно. Он ждёт ответа, а я не понимаю, что делать дальше и как вообще это возможно осознать. — Рассказывай, что ты вспомнил, — требовательно произносит он, без доли сомнений. Смотрю прямо на него, не в состоянии сдержать слезы, зажмуриваю глаза. — Говори о чем ты вспомнил, Акутагава, это важно, ты сам решил… — Она толкнула меня! — не дав ему договорить, выкрикиваю истерично, совсем перестав контролировать себя. — Был дождь. Был вечер. Мы шли по переходу, она толкнула меня вперёд и попала под машину! Это несправедливо! Не должно было так случиться! — ореол надежд и веры треснул, а на смену уготовлен саван чёрен, как смоль и небыль. Я склеив по кускам прошлое разлетелся на песчинки. По всей вселенной, безмолвной и безразличной к самому человеческому существованию. — Послушай, Акутагава, это случилось, пойми, — тон его голоса изменился и даже взгляд стал чуть светлей, но из-за потока слез и соплей я едва заметил это, вытеревшись рукавом, а затем вовсе закрыв лицо в ладонях. — твоя сестра любила тебя. Возможно это был не единственный выход, может ты должен был оказаться на её месте, но судьба решила иначе. Есть случай, есть опыт. Любой опыт — бесценен, даже негативный, даже трагический. Люди умирают, все мы умрем когда-то, но задумываться надо над тем, как мы живем. Твоя сестра, вытолкнув тебя из-под машины, сделала тебе невыносимо больно, потому что ты потерял её. Это был её выбор, уважай его, прими и отпусти ту боль, которую она оставила за собой. Боль к помощи, боль к счастью и к самой жизни, которой ты живешь. Не всегда будет так. Может быть, когда-то, ты познаешь ещё большую утрату, когда потеряет значение всё вокруг, но никогда не забывай, что это опыт. Твой, твоей жизни. Ни Бог, ни Будда, ни звезды, не решат за тебя твою судьбу и не укажут тебе, как жить. Когда ты примешь это: примешь жизнь такую, какая есть сейчас у тебя, потому что другой нет и не будет — ты сможешь по настоящему жить. — Я не хочу жить, — жалко выдавливаю из себя сквозь всхлипы и вздохи, — уберите руки. — легко одергиваю плечо, но без особого сопротивления. — Мало кто хочет, скажу тебе. Мало кто.Pink Floyd - The Great Gig In The Sky
Я просидел так пару часов, подобрав под себя ноги, уткнувшись лицом в ладони. Насколько можно было понять, доктор Мори позвонил кому-то по телефону, видимо отменил сеанс. Мы сидели в тишине, которую разрушали лишь тикающие часы и мои безудержные всхлипы, подобные падающим в колодец камням. Когда за окном с бежевыми жалюзями свет начал редеть, я собрал себя еле-еле во что-то, что способно к передвижению и сказал, что пойду домой. Мори-сан был обеспокоен. Он сказал, что это хоть и конфиденциально, но он обязан оповестить мою мать о моём состоянии, что б я с собой ничего не сделал. Ещё, что я могу позвонить ему в любой момент, в любое время, по любому поводу. Я покинул кабинет, накинув своё пальто. Выйдя на улицу не стал застёгиваться, хоть и было прохладно. Шёл медленно, совсем бесцельно и неохотно. Смотрел вокруг и не видел ничего. Вся жизнь, которая окружала меня, как-то смазалась, потеряла краски, звуки, смысл. Я ходил по краю призраком, невидимкой, не желая, что б меня заметили. Я пытался осознать, но не мог. Мать была дома. Она поздоровалась со мной и не спросила более ничего. Хорошо, что так, видимо Мори-сан сказал ей, чтобы она не трогала меня некоторое время. Я хотел бы что б меня вообще больше не трогали, не трогали никогда и никто. Переодевшись прилёг на кровать, закрыл глаза. Теперь я помнил. Прояснил всё до последней капли, отразившейся в небе, до формы кругов в лужах. Эта картина сводила меня с ума. Она стояла перед глазами, вне зависимости от того, смотрел я куда-то, фокусировал ли взгляд, или закрывал их. Тело моей сестры, смятое под колёсами машины, лента на асфальте, багровая. Вода багровая, всё вокруг красное. Все в крови и я тоже, а вокруг паника. Это бессилие. Я плакал почти двое суток без остановки. Не спал, не ел, не говорил, не существовал по факту. На четвёртый день пришло то самое «ничего». Я хотел стать камнем и покрыться плесенью, чтобы не чувствовать ничего, не передвигаться и не видеть. Мать смотрела на это очень больно, она пыталась поговорить со мной, но поняв, что на контакт я не иду, стала просто наблюдать. Вскоре вышла на работу, но возвращалась раньше обычного. Телефон я не заряжал, компьютер не включал, телек тоже. Книги брал в руки и просто листал страницу за страницей, как помешанный. Одну за другой, не прочитав ни единого слова, даже не глядя. Прошла неделя. Я прокручивал в голове разговор с Мори-саном, свои мысли, свои воспоминания, это превратилось в мясорубку из меня самого. Утро среды, никак не отличалось от утра вторника. Я лежал на кровати, перебирая меж пальцев сальные отросшие пряди и смотрел в одну точку. Раздался звонок. Всего один, короткий. Я даже не шелохнулся всё так же накручивая на указательный палец длинную прядку, затем чуть оттягивая. Второй был чуть длиннее. У матери есть ключи, так что как пришли — так и уйдут. Стук, три ровных удара, а затем я слышу его голос: — Акутагава, я знаю же, что ты дома. Хватит прикидываться ребёнком. — сердце останавливается на секунду, а затем продолжает пропускать удары в привычном темпе.NIve - Tired
Я встаю с кровати, даже толком не одевшись, подхожу к двери, прислоняюсь к ней щекой, затем медленно сползаю вниз и где-то на уровне ручки говорю: — Уходи, — бессильно и тихо. — Чего это ты в прогульщики заделался? Прости, но это мой ярлык. Твой староста там в панике: не дозвониться, не дописаться, — он совсем немного растягивал гласные, ехидничал, будто был в хорошем расположении духа. — Уходи, Дазай. — чуть громче говорю, насколько хватает сил. Пытаюсь сдержаться, но не получается: слезы как-то сами собой просятся наружу. Прикрываю ладонью рот, но судорожные всхлипы, рвано вздымающейся грудной клетки, сдержать не так просто. — Ну, раз так, — слышу из-за двери, спокойным, серьезным тоном, — не уйду. Посижу с тобой немного. Впускать может не хочешь, но и выгнать отсюда не вправе, подъезд — общественная собственность, — я услышал шорох, Осаму присел и я будто почувствовал, как он облокотился спиной о дверь с той стороны. Так мы и сидели, по разные стороны одной жизни. Одного мира. Только в моей реальности было наоборот: он внутри, а я снаружи…Не выходи из комнаты. О, пускай только комната догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция. Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция. Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были. Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели, слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.