Олеся

— Кира Васильевна, вас зовут в приемную. — В дверь ко мне в класс просунулся мальчик. Я отвлеклась от книжки, переводя взгляд на него. — у меня урок, скажи на перемене приду. — я попыталась отмахнуться, но почему-то я знала, что это будет безуспешно, и сейчас я пойду, как провинившийся ребёнок, по пустому коридору на третий этаж. — сказали срочно. Я оставила детям задание, и вышла в коридор. Я шла по темному помещению, побрякивая плиткой. Это был уже не тот коридор, которым он был на переменах. На перемене это место полно жизни и радости, здесь в самом прямом смысле происходит праздник жизни, а сейчас это было мёртвое пустое поле, на котором ты была один на один со своими мыслями. Я знала, о чем сейчас будет разговор, и понимала, что сегодня, Сейчас, мог пройти мой последний урок в этой школе. Я подошла к двери, и, дернув ручку, оказалась в кабинете директора. На удивление, кроме Владимира Тарасовича тут была ещё и мама моей Кати Калинкиной, та самая которая на собрании подняла вопрос про мой испытатпльный срок. — присаживайтесь, Кира Васильевна, — Вадим Тарасович указал на стул напротив Калинкиной. Я села. У меня было ощущение, что сейчас меня буду отчитывать как маленькую девочку, особенно от того, какое было довольное лицо у женщины, чего нельзя было сказать о директоре. Эта была одна из тех мамочек, которая несмотря на большой возраст считала своего ребёнка малышом, и каждое действие, которое не шло на пользу их чада воспринималась как угроза. И она шла на все, чтобы её Катя была лучшей. Да, девочка была замечательная, в самом деле, в силу воспитания, очень наивная, оттого и черезчур честная и открытая, но это было даже хорошо. В то время как мать была орлицей и блюла порядок и мир вокруг неё. Я не осуждала Надежду Николаевну за её действия, но оправдать я её тоже не могла. Я перевела взгляд с одного на другого, ожидая начала. — Надежда Николавна пришла ко мне с утра с претензией на вас, — начал директор. — Она требует вашего увольнения. — на каком основании? — я теребила край блузки, глядяд на свои коленки. Мне было нечего сказать, я знала все, что она мне сейчас вывалит через высокопоставленного человека, поэтому мне сотавалось просто сидеть и терпеть. — она утверждает, что вы не справляетесь с классом. — Закончив, он сложил руки на груди, глядя в пол. Я вижу, что ему самому неприятно это делать. В большей степени потому, что ему стыдно за эту ситуацию, не знаю уж перед кем, передо мной или ней, но каждое слово было взято из инструкции, оттого казалось таким чужим и равнодушным. Он не мог сам подобрать нужные, потому пологался на справочники. — с чего такие выводы? Я не знала, что сказать, потому что с каждым днём мне все больше и больше казалось, что это правда. Что я не могу с ними справиться, и даже если сейчас все хорошо, то я была уверена, что через час, завтра, через месяц, все выйдет из-под контроля, и полетит в тар тарары, унося меня туда невольным прицепом. Да, я уже смирилась с поражением, поэтому я просто ходила дорабатывать свой срок. Именно дорабатывать, потому что ничего другого не оставалось. Смирение и принятие привели меня к тому, что я просто как всегда ходила вести уроки, патрулировала свой этаж, просто я запоминала все это, до последнего камушка в стене. Каждый пробегавший ребёнок навсегда становился воспоминанием, которое было в библиотеке прекрасных. Я слонялась по школе как приведение, максимально равнодушно относясь ко всему, что меня окружало. Единственное, что отдавалось болью в сердце — это взгляды детей моего класса, потому что они верили мне, надеялись на хорошее разрешение дел, у нас была полная гармония в отношениях, и только это придавало мне сил в последнее время, но таймер тикал, и неизбежное приближалось, и как бы я не хотела, чтобы все решали только мои отношения с классом, это не так. Я понимала, что с их стороны все выглядит проще. Им казалось, что школа это только класс и учитель, и если между ними полная гармония, то все прекрасно, но это не так. И те редкие ребята, пара тройка человек, осознававшие все таким, какое оно есть, и понимаеюшие наше проближающееся расставание, смотрели на меня, и я видела в их глазах грусть и понимание. Они смотрели на меня, и все видели, видели все мои мысли, и согласно кивали, потому что думали то же самое. А все остальные понимали… Но надеялись на хороший выход. От того поражение было таким больным. — систематическое нарушение дисциплины вашими учениками. Моими же словами… Это даже смешно. — я не няня сюсюкаться с ними и не надзиратель карать за непослушание. Они дети, и я работаю, то, что иногда не получается — естественно, они уже взрослые сформировавшиеся личности, и я не смогу их перевоспитать, нужно просто держать их в узде, и я это делаю. — я подняла глаза на Надежду Николаевну. Она была возмущена. — вы должны следить за ними! Я требую увольнения, и пишу заявление на вас. Я не ждала ничего другого, поэтому просто махнула рукой, давая ей полную свободу на распоряжение моей судьбой. Почему она так легко это делает? Я не знаю. Но знаю, что я и так уже на дне, и изменить ничего не смогу, поэтому мое согласие было простым, тем самым ещё больше разжигая в ней желание это сделать. Я молчала, глядя перед собой невидяшим взглядом. У меня дрожали руки, я знала это, и больше всего на свете я жалела, что так и не смогла сойтись с Лесей. Да, я помогла ей чем смогла, но истинного контакта не было, и я не успела исправить все недомолвки между нами. И я уже вижу, как я стою перед ними, как она смотрит мне в глаза, и видит, всё, понимает, и спокойно принимает все это. То, что я оказалась недостаточно хорошим учителем, то, что я не удволетворила потребности и желания родителей, что я слишком нервная и неуверенная, что я не та. Неправильная. Я сижу, равнодушно глядя перед собой, слушая, как ручка елозит в её руке, усиленно строча заявление, иногда поглядывая на меня. И видя моё равнодушие начинает писать с новой силой, почти царапая листок. В дверь тихо постучали, и на пороге появилась секретарь. — вас ждет Олег Владимирович, из усправления. Сказать чтоб подождал? — нет, пусть зайдет, мы почти все, — кивнул директор. Я встала, подходя к окну, складывая руки на груди. Сейчас она допишет и я уйду, не буду мешать боссам обсуждать дела. На пороге появился пожилой человек, с белой бородой и сумкой, полной документов. Я знала его, ещё когда работала в большом городе, он часто ездил по школам с проверками, и мы все его боялись как огня. И сейчас на миг вспыхнуло былое чувство страха перед ним, но тут же затухло, от осознания того, что я уже почти не учитель. Я отвела взгляд на серую слякотную улицу, глядя на прохожих. Я уже стояла, просто глядя на все это. Это комната уже сейчас казалась мне такой далёкой и чужой, словно это было просто здание, не моё, я тут случайно, я должна быть не здесь. Весь мир уже казался чужим. На улице никого нет, пустые фигуры людей в куртках, слякоть, грязь это не моё, я буду там не на месте. И здесь чужая. Просто комната, полная людей, которые мне уже чужие, я как будто смотрю фильм, не учавствуя в действиях. Как будто меня нет, и я могу сесть, встать, лечь на пол. Плакать мне не хотелось, хотелось сесть и сидеть, как статуя, камень. Не видеть ничего, ни на что не смотреть, потому что у меня даже сил не было видеть все это. И чтобы меня никто не видел, не чувствовал, что я тут и не осуждал за мои действия. — добрый день Олег Владимирович, — встал из-за стола директор, протягивая ему руку. — добрый, Вадим Тарасович, — кивнул он, пожимая руку. — Не помешал? — уже заканчиваем. — Кивнул он на Калинкину. — добрый день, — Олег Владимирович кивнул Надежде Николавне, мельком заглядывая в бумажку, в которой она все строчила. — Жалоба? Позвольте узнать на кого? — это был один из тех работников, которые знают и любят своб работу, поэтому он искренне интересовался. — на новенькую, Макарову. — Директор отвел взгляд на меня, говоря это сухо, пока Олег Владимирович наклонился к женщине, держа в руках сумку и пальто. Стояли и обсуждали меня, словно меня тут и нет. Ну фактичнски уже почти нет. — Киру? — я резко обернулась на них, когда вдруг прозвучало моё имя. Голос Олега Владимирочива прозвучал странно, я невольно заинтересовалась разговором, снова отводя взгляд к окну, слушая разговор. У меня за спиной слышались их голоса, и я была сконцентрирована на сто процентов. — да. — Директор кивнул, давая присесть гостю. — а за что, позвольте узнать, — он подсел поближе к женщине, наклоняясь к ней. Я смотрела на все это со стороны, так и отаваясь незачеменной для гостя, в то всемя как все остальные изредка поглядывали на меня толи осуждающим взглядом, толи вопрощаюшим, словно я была виновата в этом всем. Хотя, если смотреть масштабно, я была виновницей торжества. — она не справляется с классом. — Кира? — уточнил он, откидывая на спинку стула и не спуская глаз с женщины, которая кивнула. — Я знаю Киру Васильевну с начала её педагогической деятельности, — он сложил руки в замок, глядя на неё, — и пока что она числилась у меня на хорошем счету. За что вы её так? — её поставили на испытательный срок… Я смотрела на них, следя за каждым словом, Тарасыч смотрел на меня, следя за их диалогом.  — за что? За нарушение дисциплины? — да, — вмешался директор, но Олег Влидимирович не одищал на него внимания, ражговаривая с женщиной. — дети — это дети. Дома они у вас шелковые? — он запнулся глядя на неё. — я вам настоятельно рекомендую… — Надежда Николаевна. -…Надежда Николаевна, ещё раз обдумать свое решение, и дать ей время. Во-первых, она очень хороший педагог не только русского языка, но и психолог, во-вторых, она только переехала, насколько я знаю. — Он обернулся на директора, который тут же ему кивнул. — И, по крайне мере в городе, — он конечно имел ввиду центр райна, в котором я раньше работала, — она была очень ценным сотрудником. И я надеюсь вы, — он повернулся к директору, вытягивая из рук женщины листок и складывая его по полам, убирая в карман, — примете верное решение. Я выскочила из кабинета раньше, чем он успел закончить. Я бежала по коридору, несмотря на свои неудобные брюки и каблучки, я бежала вниз, на первый этаж, неуклюже расставив руки, хватаясь за перилла, дергая все ручки и открывая все двери с невероятной силой и воодешевлением. Я знала Олега Владимировича много лет, как моего босса, и важную фигуру в минестерстве, но никогда не думала, что мой страх, в корне которого лежали его проверки, однажды переродиться в это. Я дернула ручку класса, сразу же приковывая все взгляды к себе. Я и забыла, что это ненормально, так врываться, и я выгляжу как бешеная собака, которую поймали за поводок, одновременно лишившаяся ума, потому что на моём лице была очень странная эмоция. Улыбка резко сменялась на серьёзность, потом снова расцветала, и потом резко спадала. — Вера Ивановна, можно мне Александрову? Я не знала зачем это делаю, но я чувствлвала, что это надо, надо Мне, я хочу сказать ей сама, хочу видеть её реакцию. Хочу чтобы она узнала первая. — да, Кира Васильевна, — она закрыла за собой дверь, выскальзывая из класса, как тень и оставаясь со мной наедине в темном коридоре. — из города приехало начальство… — я задыхалась, путаясь в мыслях. Я хотела одновременно в один миг выложить всю историю, все чувства, но пулачились только несвязанные заикания. — И сказали, что я ценный сотрудник… Родители отозвали претензию. — господи, — она неожиданно дернулась вниз, и тут же оказалась у меня на шее. Я и сама не заметила, как прижимаю её к себе, как можно глубже зарываясь улыбкой в волосы. — Я боялась, — тихо говорит она на ухо. Её руки сжимают меня так сильно, что я хочу расслабиться и остаться в ей руках навегда. Она зарывается носом в мое плечо, слышу как она резко вдыхает, и краснею, от осознания того, что я держу её, что она вцепилась в мои плечи, и действительно, по-настоящему радуется тему, что эта история разрешилась. — слава богу, — она, держа меня за плечи, остраняется, глядя мне в глаза. — Ты молодец, — она резко подается вперёд, касаясь губами моей щеки, и как только контакт произошёл, она выскальзывает у меня прямо из рук, и я только и слышу, как за ней захлопнвлась дверь, потому что я уже ничего не видела, ослепнув и окоченев это этого.