Олеся

Дикая неудержимая параноя. Господи, что это было? Нет, нет. Я знаю, что это было, но что будет дальше? Что Мне делать дальше? Она — ветренная молодая девушка, у которой в голове сегодня я, а завтра парень из паралельного, а я? А я человек, который слишком драматизирует. Это ведь ничего страшного? Просто прикосновение. Я каждый день что-то трогаю. Поручни в автобусе, учеников, книжки, все это. А тут она меня, и это вполне себе естественно. Просто общество привязало ярлык к этому прикосновению — поцелуй. Господи. Это был поцелуй! Нет, не просто поцелуй, а Поцелуй! Меня. Учительницы. Её педагога. Что мне делать? С ужасом признаю, что мне понравилось. Я знаю, что делать, провести с ней воспитательную беседу, объяснить ей, почему это правильно или не правильно, почему этого не надо стеснятся, и почему не стоит никому говорить, просто объяснить ей причины и последствия этого, или просто предложить забыть, или же принять и понять, был миллион вариантов, которые мне подходили, если бы не одно но. Мне понравилось. Я растаяла, от осознания того, что её тонкие, всегда накрашенные вишнёвой помадой губы коснулись моей щеки, коснулись горячим дыханием моей кожи, пока руки ласково сжимали мои. Я видела. Видела её румяные щечки, они были в тени, но свет от окна осветил их, видела её дрожащие ресницы, и каждый волосок, выбившийся их пучка. И я таяла, вспоминая все это, внутри все свербило и тянуло, а в животе словно разливалось парное молоко, заставляя дрожать всем телом, и биться в истерике от безвыходности. А завтра в школу. Завтра опять она будет сидеть передо мной, смотреть, прикусывать губу, слушать правила по русскому как умалишённая. Как это происходит? И почему? Почему я это чувствую, почему я не злюсь на неё, не хочу отчитать или наказать, не звоню родителям или не иду к директору. Хотя с чем? С жалобой на то, что моя ученица, взяв меня за руку, поцеловала в щеку? Да. Чудесно. Потом я приду с жалобой на ученика, который открыл мне дверь, потом на учителя, который подмигнул, правильно, раздуть из этого проблему! Хотя обесценивать это тоже не стоит. Поступить как всегда? Как правильно? Понять и простить? Отпустить? Завтра с утра посмотреть ей в глаза, не придавая этому значения, мол я тоже рада тебя видеть, садись за парту, так? Или поговорить? Почему здесь есть сложность выбора? Это же так просто. Я знаю, как надо сделать. Давно у меня не было такого сложного выбора, тем белее не было конфликта чувств и разума. Глупо как-то. Так переживать из-за такой мелочи? Спросить не у кого даже, кому расскажешь — осудят ученицу, расскажешь свои чувства — назовут педофилом. Да. Замечательно, когда ты со своей проблемой один на один. Или же поговорить с Лесей? Аккуратно, спокойно нащупать почву и спрашивать что она имела ввиду? Чтобы разобраться раз и навсегда? Так? Или не так? Господи, почему я об этом думаю? Мне почти сорок лет, я в двое старше её, у меня должно быть совсем другое в голове, а я в два часа ночи горящими от страха глазами пялюсь в потолок и не могу уснуть. Смотрю на часы на столе. Четверть третьего. Завтра буду мятая. А, ну, конечно, легла бы я раньше, была бы свежа как майская роза! Действительно! Злюсь сама на себя, и на всю эту ситуацию. Но на себя все-таки больше, потому что уже тогда надо было отмахнуться, сказать ей, что это лишнее и заставить стыдится этого. Нет. Так нельзя делать. Тонкий подростковый мир, пусть и без пяти совершеннолетний, но такой хрупкий, нельзя так расшатывать. Надо аккуратно замять это все, надо объясниться и разойтись. Месяц смущения и все в шоколаде. Снова смотрю на часы. Без двадцати четыре. Может не засыпать? Чтобы была иллюзия того, что эти два дня слились в один. В один страшный день, в котором я была малолетней девочкой в истерике. Встаю, скидывая одеяло и, натянув тапочки, пошаркала и ванну, сделать маску для лица, чтобы скрыть свои круги под глазами — итоги беспокойной ночи. Сегодня я особенно плоха. Хоть я и надела свое любимое платье — выгляжу как нищая. С трудом уложенные дрожащими руками волосы, отсутствие макияжа, заспанные глаза и худшая одежда на свете. Вижу, как дети шепчутся, когда я иду по коридору. Интересно, что их так интересует? Мой вид? Трясущиеся руки, которые даже не спрятать под пальто, которое я несу в руках, или истеричные движения лицом? Мну пальцы, сидя за столом, до боли, пока не побелеет кожа на фалангах. Больно. Заходит класс. Додонов. Полянская. Калинкина. Ольгина. Ширшиков. Они идут, и с каждым новым лицом словно обратный отсчет до взрыва бомбы. Тик-так. С кажлым новым именем она все ближе. Шестнадцатый. Семнадцатый. Восемнадцатый… Леся. Зашла последняя, и с порога смотрит на меня, пока я держу попытки не смотреть на неё, читая книгу. Все садятся. Перемена. Они все говорят. А она сидит на первой парте, смотрит перед собой и молчит. Когда там урок? — Доброе утро, — я встаю, подходя к доске. — начнём с домашнего задания, идем по алфа… — судорожно вспоминаю, кто будет первым и голос сходит на нет. — По колличеству отметок. — наклоняюсь к журналу. От этого не убежать. У Леси одна отметка, хотя у всего класса уже по четыре. Замечательно. Чуть откашлявшись, полнимаю глаза на класс. — Александрова, — хрипло и неуклюже это было сказано. Она встаёт, шаркая ногами идуёт к доске. Сказачно, почему ей все игра? Почему она так относится ко всему на свете? — Наречия, слитное и раздельное написание, — иду к раковине, чтобы намочить тряпку и хоть что-то делать, потому что у меня ноги на месте не стоят, что говорить о руках. — наречия это неизменяемая часть речи… — мм, да, верно, — киваю я, концентрируя все внимание на доске и тряпке. Тру её, хотя она и так весьма чистая. Складываю тряпку в аккуратный квадрат, потом ещё раз, глязя на неё и совсем не слушая, что она говорит. Когда доска кончилась, откладываю тряпку, снова слушая её слова. — Личные окончания наречия зависят от контекста… — слушаю её, и понимаю, что что-то не так, особенно, когда вижу смех всего класса, и осознаю то, что она говорит. — Какие окончания, какой котекст? — останавливаю я её, недоумевая, когда весь класс уже смеётся вслух, потому что все десять минут, что я натирала и так чистую доску, она несла полную чушь. — Ты готовилась? — Читала, — пожала плечами она, не поднимая глаз. — У вас ЕГЭ через несколько месяцев, а вы так относитесь к урокам, — я вернулась за стол, чувствуя себя в своей стихии. — Если вас устраивают сорок баллов, то ради бога, но я почему-то надеялась, что мои дети напишут лучше некоторых. Садись, Лесь, — я отвернулась от неё к журналу, — два… Она села за парту, не поднимая взгляда. По ней было видно, что последнее, что она хотела — это получить двойку. — Потом подойди, исправить. Мне не хотелось её видеть, но два оставлять я тоже не хотела. Глупая оплошность. Она хороший ученик, хулиганка, но если она учит, то поумнее некоторых будет, поэтому просто так оставить это я не могла. Когда прозвенел звонок, класс ушел очень быстро, почти улетел, пока я сидела за столом, оставаясь со своими бумажками. — Кир, — в полной тишине раздался голос прямо надо мной. Я настолько расслабилась после этой двойки, что и забыла о вчерашнем, и о сегодняшнем. Вообще забыла про это. И подняв глаза, оказалась лицом к лицу с Лесей, мне ударило в голову осознание вчерашнего, сегодняшнего, осознание, что мы вдвоём и дверь закрыта, что она смотрит на меня и называет Кира. Я встала, безконтрольно трясущимися руками снимая очки, и не глядя ей в глаза. Я не могу. Просто не могу посмотреть в эти серые глаза, это хуже тысячи итальянских сапожков, потому что эта пытка, кажется, не закончится никогда. — Кир, — она наклоняет голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Я резко вскидываю голову, оставаясь с ней лоб в лоб. Она читает в моих глазах вопрос, но вместо ожидаемых объяснений, начинает говорить что-то совсем другое. — Спасибо за двойку, — улыбается она, так искренне, словно и правда ей рада. — На такую ахинею, которую ты несла… — закатываю глаза и складывая руки на груди, — два много, — надеюсь она не догадалась, что я нарочно сложила руки, чтобы спрятать от неё. Потому что она меня как книжку читает, один взгляд и она все знает, хоть и по виду не скажешь, что она разбирается в этом всем. — Надеюсь, тебе легче. — опять. Опять! Как она это делает боже мой, почему она не злиться, ничего такого? Видя мою неопределённую реакцию, она продолжает. — Я подумала, если ты будешь злиться, тебе будет проще побыть в моём обществе один урок, до разговора. Боже. Как она это делает? Что она делает? Вертит мной как игрушкой. Вместо привычной злости, которую я ожидала, отчего-то становится очень обидно. Наверно потому, что она знает меня, как облупленую. Хочется плакать. — поговорим? — предлагает она. Я резко отхожу к зеркалу, глядя на себя, на неё в глади стекла, и молюсь. Надеюсь, что кто-нибудь зайдёт, прервет, позовёт меня, её, кого угодно, господи! — Кир, — она подходит со спины, ожидая ответа. — Лесь. Иди на уроки, — мне нечего ей сказать, потому что это, знаете ли не в магазин и не на почте, у человечества нет заготовленного на такой случай шаблона диалога, поэтому я предприняла решение забыть и отпустить. Пусть это будут мимолетные страдания, и Леся — очаровашкой вишенкой из моего класса, перед которой я не устояла. Только уходи. — Кир. Поговори со мной, — она не отстаёт и не дает проходу, что ей руководит? — я не хочу. — отмахиваюсь, пытаясь пройти мимо неё, но она не пропускает, и когда я начинаю вырываться, хватает меня за руки. Мерзко. Они дрожат как умолишённой, как у больного человека. Отворачиваюсь, пятаясь выдернуть их, силой, стараюсь, пока она не подумала лишнего, пока не увидела всё, то, как я трясусь вся, как в страшном сне. Как вдруг. Чувствую мягкое прикосновение губ к фалангам пальцев. Смотрю на неё, и вижу, как закрыв глаза, она сжимает мои пальцы руками, и, наклонившись, прижимается к ним губами. Долго и тепло, пока я очень хочу отвести от этого взгляд, но не могу, потому что это меня успокаивает. Это очень долго. За дверью трешит звонок, и кажется что эти три секунды длятся вечность. Наконец она открывает глаза и выпрямляется, глядя на меня, но не отпускает рук, неожиданно зажимая их ещё крепче между ладонями. Вижу её глаза, и молчу. Мне страшно, а в её взгляде что-то такое большое, полное, она смотрит на меня, и я вижу в её улыбке, глазах что-то странное, этого не должно быть тут, но оно есть, и я не понимаю, как мне на это реагировать. — Скажи что-нибудь. — Я не хочу, — она прижимает наши руки к своей груди, и я чувствую кожу под тканью блузки её горячую кожу и край лифчика, она смотрит на меня, и ждет ответа. — почему? — Олесь, отстань, иди на урок, — резко вырываю руки, чтобы не чувствовать этого всего. Отворачиваюсь и иду к столу, стуча каблучками. — это я присылала цветы. -… ч-что?.. — заикаясь, поворачиваюсю на неё, не совсем понимая о чем она.  — Те цветы. В начале года. Которые ты отдала мне, помнишь? Это Я их Тебе заказала. Стою молчу. Потому что этого не может быть. Просто не может быть. Не может ученица этого сделать. Не. Может. — потому что я люблю тебя. — нет! — громко хлопаю по столу рукой, так что книжки летят на пол, и кружка и очки, а Леся дергается, чуть ли не отпрыгивая назад. — Такими словами не бросаются. Ты не можешь меня любить. Поэтому сейчас иди на биологию, и забудь это все, потому что это полная чушь. — Скажи мне, что ты меня не любишь. Скажи и я уйду. Как я ей это скажу? Слезы уже подходят к горлу, и на этом вопросе они вышли на свободу, потому что я загнана в угол. — Александрова, я тебя не люблю. Вон отсюда, — указываю рукой на дверь. — Ты врешь, — улыбается глядя мне на руки, которые я забыла спрятать за спиной. — давай. Почему ты не хочешь мне все сказать? — Александрова. Я ещё раз говорю. — в этот раз я уже убрала из-за спину, беря в руки очки, чтобы надеть их. — Сейчас же иди на биологию, или я отведу тебя к директору. — подхожу, распахнув перед ней дверь, резко и быстро поправляя очки на носу. — За что? — уголки её губ дрогнули, словно она думает, что я не смогу этого сделать. — За прогул биологии, — киваю в сторону темного коридора, глядя, как она поднимает сумку. — И, пожалуйста, больше никогда не разбрасывайся такими словами, — добавляю, когда мы с ней поровнялись в дверях, делая на этих словах особый акцент, чтобы она почувствовала всю абсурдность этого. — Однажды вы вспомните это, и я все ещё буду рада вас видеть, даже если это случится в следующей жизни. — Она захлопнула за собой дверь. Поэтично, но глупо. В этом я пыталась себя убедить всю оставшуюся неделю.