Олеся

Дура, дура, Дура! Что ты сделала?! Зачем? Зачем ты на неё поругалась, почему ты не остановилась и выгнала её! Почему ты это сделала?! Почему она ведёт себя как взрослая женщина, и гордо несёт то, как я на неё накричала, не ответила и не расплакалась, не накричала в ответ, а я после ночи размышлений и подбора тактики веду себя как ребёнок?! Может ещё больной приткнуться и на работу не ходить, чтобы уж совсем все было на своих местах? Стыдно даже подумать, что это я сделала. Ужасно. Ужасно и нечестно, что это происходит. Я не представляю, как я с этим справлюсь. Одна. Кому рассказать? Некому рассказать! К этой истории с какой стороны не подойти, то я плохая, то она. Не думаю, что есть на свете человек, способный понять вообще меня в этой ситуации, а рассказать кому-нибудь очень хочется, потому что я устала все это держать внутри. Вывалить все эти мысли, все переживания, догадки, но кто б меня послушал? Только вдуматься: «учительница, которая влюбилась в свою ученицу и ведёт себя как конченая истеричка», а? Каково? По-моему замечательно. С такими вещами нужно просто ложиться в больницу и все или уезжать. Господи, нет, нельзя бросать свой класс. Ещё вчера я в истерике билась за то, чтобы не расставаться с ними, а сегодня думаю про уезд. Нет, это исключено, но тогда что? А может она не такая, как я на неё думаю? Отчего-то у меня в голове прекрасно складывается картинка того, как она обсуждает меня с подругами, делает и говорит все это ради смеха, а когда я вхожу в класс, истерично смеются, но резко замолкают. Да, я себе это представляла очень живо, потому что это имело Огромный шанс оказаться правдой. Но с другой стороны, она уже столько раз была рядом. Когда я разрыдалась в школе, на испытательном сроке, она растёт у меня на глазах. Господи, может это все было из-за этого? Из-за того, что она симпатизировала мне? Становилась лучше просто потому что мне было от этого приятно, а внутри она всё та же? Может это не личный рост и не итог моих трудов, а просто банальное обожание? Может использовать это, чтобы заставить её вести себя хорошо? Стоп, что? Нет! Ни в коем случае, нельзя, нет! Использовать её чувства, для того, чтобы она вела себя в рамках системы! Мерзко и низко это было, Кира Васильевна, приличный педагог даже думать об этом не стал бы. Так дело в этом! Сегодня, сейчас, я не педагог, я человек, который мечется между обществом, профессией и личными желаниями. А это, как известно, худшее, что может быть, потому что в этом разнообразии, я одновременно и все, и ничего.

***

Я знала её. Откуда? Я не знаю, но мне все больше и больше казалось, что я её знаю больше, чем себя саму, и знаете что? Я была уверена в этом больше чем в чем бы то ни было ещё. И то, что происходило, это было прямым доказательством этому. Я видела то, что она переживает, как её трясет и как бегают её глаза, и мне было её так жаль, потому что она так отчаянно бежит от этого. Тогда, в начале года, она была уверена в себе. Нет, она не была ЧСВ или что-то в этом роде, но она знала что делать, знала и понимала откуда ноги растут, делала то, что надо, и это было правильно, хлоднокровно и с любовью она очень четко выполняла абсолютно верные действия, будучи в них полностью уверенной, но сейчас она превратилась в нечто совсем иное. И это было грустно. Грустно то, что мои действия приводят именно к этому. А как? Что делать и как это делать, чтобы она оставалась такой же? Нет, я не хочу даже заикаться о том, что мне она разонравилась, но я не хочу видеть этот её постоянный напряг. И это ужасно, потому что за год с ней произошли огромные изменения. Почему за год из уверенной красотки она превратилась в вечно сомневающуюся и неуверенную девушку. На родительском собрании и после него, на уроке, это была севсем другая Кира. Она даже не пылала свои уроком, потому что терялась и забывала что-то сказать, и тогда никто не знал, что с ней кроме меня. Все перешёптывались и обсуждали это, но никто ничего не знал. И когда я к ней подошла… Я точно знала ей это надо, потому что я знала, что родители её не поддержали, и в администрации тоже не все тихо, и последняя точка опоры — это класс. Она не воспринимает меня всерьёз, потому что для неё я хулиганка, да и вообще просто какая-то девочка из класса, которая иногда оказывается рядом, но класс. Её класс. Мы. Это было ей важно, мы, класс, то, как она смотрела на нас с таким лицом, с каким мамочки смотрят на своих детей. Но не те долбанутые мамочки, а те искренние мамы, которые смотрят на своих детей любящим взглядом, все понимают и принимают их, тихо и молча радуясь их успеху. И что делать теперь, когда наша мама-медведица потеряла веру во все? Хотя Паша тоже догадался, что что-то не так. Все по-немногу догадывались, но дикого эпотажа не было, все спокойно принимали тот факт, что с ней что-то не так. И когда, спустя пару дней, пришла Калинкина, рассказав все, что сделала её мама, и что она думает. Мы были все в шоке, но было принято решение вида не подавать, потому что все заметили что она переживает за это, поэтому мы прикинулись незнающими. И это было самым правильным, по-моему, потому что любые действия только ухудшат положение. Снова прогулять я не могу, не могу бегать от неё, хотя… Она расставила давно все точки над и. В разговоре, в том, последнем, чем дальше заходил наш разговор тем сильнее увеличивалась пропасть между нами. Леся. Олеся. Александрова. С каждым разом она все больше и больше возвышалась надо мной, и знаете что? Она боится. Меня, моих действий, она буквально трясется от страха, и старается просто уйти от этого, сбежать, но… Она никогда это не сделала бы, будь она в той точке, на который мы с ней впервые встретились. Она бы никогда не выгнала меня, не угрожала бы, не повысила бы голос и никогда не ударила рукой по столу. Именно это доказывает, что ей страшно, и эта защитная реакция, официальные отношения и простой путь ругани и угроз наказаниями, чтобы не страдать. И осуждать её за это нельзя. И я не буду. Я хочу, чтобы она чувствовала себя комфортно, но я не могу себя заставить молчать о том, что творится внутри. И я уверена. То, как она среагировала на мои слова — это показатель того, что это её тоже волнует. Потому что будь она спокойна и собрана, как обычно, то она бы улыбнулась, опуская взгляд и начала бы объяснять почему это правильно или нет, пошутила бы, может быть, или дружески посмеялась. Но ей страшно. Страшно потому что она бежит от этого всего, потому что она чувствует тоже самое. И я это знаю. И она знает, что я все вижу и понимаю, но все, что творится вокруг, все что нас окружает — абсолютно против всего этого. Поэтому что делать, я не знаю, да и она, наверное, тоже…