Олеся

Утро. Оно не такое как всегда. Я просто уже не чувствую того дикого запала, который меня всегда неумолимо тянул на работу, а теперь мне не то что запал, мне вообще не хотелось идти на работу. Я встаю, шаркая тапочками, иду в ванну, по ходу завязываю пояс халата. Тихо, слишком тихо. Здесь всегда стояла такая жуткая тишина, как будто весь мир смотрит на меня? Да, наверно, так было всегда, просто до этого у меня в голове роились мысли о предстоящем дне. Большие планы, дикие мысли, далекие горизонты, а сейчас всего этого нет, потому что в голове только одно: что делать? Интересно, она тоже такой же смысл в это вкладывает, или она невсерьёз? Может она просто играет? Вода так громко льётся из крана. Снимаю халат, закалывая волосы. А даже если не шутит, то что она в этом нашла? Смотрю в зеркало. Я понимаю, если бы я была худой, молодой, ну или старой и харизматичной, но я же не такая и не другая. Я никакая. Обычная, скорее всего даже не самая хорошая, а просто среднестатестическая. На самом деле, если посмотреть по сторонам, то красивых людей почти нет, ну вот и я обычный представитель этой массы. Никто не посмотрит мне вслед со словами: " какая красотка», и другие аналоги этой фразы. На меня если и посмотрят, то только потому, что я случайно могла встать на ногу, или задеть плечом. Вот такая я, отсюда и мысли о том, что я не могла ей понравиться. Захожу в ванну под горячий душ, закрыв глаза, выварачиваю кран до упора, так, что на меня хлещет крутой кипяток, а я стою под ним, убирая волосы назад и закрывая глаза. В школе тоже странно тихо. Я приехала слишком рано, детей ещё нет на месте. Да, нужно разведать территорию, пока никого нет. Сажусь за стол, думаю. Я буду тут, когда она войдет вот так закинув ногу на ногу, буду писать что-нибудь. Или нет, посмотреть на неё? Или нет? А может впустить их со звонком? Нет. Тогда они заподозрят, что что-то не так. Надо как обычно. Господи, у меня же целый класс, а я думаю о ней одной. Это неправильно. Открываю электронный журнал и немею — у половины класса двойки, у второй пятерки, не пойми что. Куда я смотрю? Сегодня же надо все исправить. Да, да, да! Я буду заниматься остальными, Леся — это не первостепенная вещь. Сегодня, здесь и сейчас я учитель, а не человек. И я учу детей, а не пекусь о личной жизни. Урок. Дети по одному заходят в класс, здороваются, а я киваю, глядя на них как испуганный заяц. Вот и она. Заходит, спокойно поздоровавшись, садится за стол, и начинает читать что-то в учебнике. Даже не смотрит на меня. Не знаю, что хуже. Мне даже странно от того, что она сидит как будто ничего не было, хотя это лучше, чем если бы она налетела на меня, потому что я в такой панике, что наверно я бы просто расплакалась. — Садитесь, начинаем урок, — я приподнялась над столом, постукивая ручкой по парте. Смотрю за тем, как дети потихоньку рассаживаются, ещё договаривая свои разговоры, и открывают учебники. — У нас есть несколько двоек, которые было бы неплохо исправить. — Открываю журнал, глядя по фамилиям. — Додонов, ты как двойку успел получить? — удивляюсь я, глядя на четверки Паши и на одну жирнющую двойку. — так вы сами поставили, Кира Васильевна, — улыбается он. Я даже и не замечала иронии ситуации, потому что у меня было ощущение, что я отсутствовала последний месяц на уроках, поэтому я смотрела на него так, что улыбка медленно сползала с его лица. Я и не понимала, что пугаю его своим поведением. — пойдем к доске, — киваю я, быстро бросая взгляд на Лесю. Она смотрела на меня, но резко отвела глаза, когда я бросила на неё взгляд. Почему она смотрит? Ей не стыдно? Она не боится смотреть на меня, не стесняется, не стыдится после того, что было? Нет? Тогда почему стыдно мне?! Господи, она заварила эту кашу, я наорала на неё, а стыдно за чувства мне, хотя я поступила как среднестатистический человек. — рассказывай, — я села обратно за парту. Баже мой, почему она это делает? Почему не смотрит. Я хочу, чтобы все решилось, потому что так работать я не могу. А как? Что нужно сделать, чтобы это исправить? — а что рассказывать? — его голос как снег на голову, я и не слушала его. — корни с чередованием, рассказывай. Урок закончился, а деться некуда. Меня тащут за собой эти мысли. Надо подумать. В одиночестве. Я одернула себя уже на траве, в десяти шагах от лавочки за школой. Мне нельзя туда, Леся знает это место, и если не найдёт меня в школе, то точно поймет, что я тут. Надо в другое место. А она точно поймет, что я тут, потому что она знает всегда, где я, она меня знает, а я её нет. И у кого из нас были уроки по психологии и педагогике в колледже? Я как отвратительный студент, прогуливавший пары, не знаю, что делать. Иду за будку с электросчетчиком, ноги сами идут по жухлой траве, колготки уже до колена влажные, кабкучки тонут в грязи, пальцы на ногах мерзнут, и мерзотный дождь мочит лицо. Заворачиваю за стену будки, вставая лицом к улице, по которой снуют люди. Странно так думать, что им и дела нет до моей проблемы, потому что мне она кажется огромной. Будто на свете больше ничего нет. Господи боже, докатилась. Если бы люди только знали, какая это трагедия, быть неуверенной ни в себе, ни в своих действиях, ни в классе, ни в чем, особенно когда ты учитель, ответсвенный за формирование своих учеников. Я должна. Должна это знать и уметь, а по итогу не могу ничего, потому что не знаю, что делать. Я обезоружена. — здрасте, — раздается из-за спины, и я дергаюсь, оборачиваясь испуганно через плечо, сложив руки на груди, как дикий зверь, выглядывающий из укрытия. У меня за спиной стоял Додонов с сигаретой. Он стоял, не шевелясь, смотрел на меня и ждал каких-либо пояснений. Дым от сигареты поднимался мелкими клубами , а он стоял, как статуя, пока за егоспиной проносились машины. В сущности он был спокоен и расслаблен, просто это я такая накрученная стою и придумываю себе проблемы. — привет, Паш. — поворачиваюсь к нему лицом, потирая руками плечи. — будете ругать? — спрашивает он, указывая взглядом на тлеющую сигарету в руке. — не сегодня, — отвожу взгляд, стоя рядом с ним. Он такой большой, что впору мне бояться, что он на меня поругается, хотя в душе, он настоящий ребёнок, как маленький щенок, честное слово, потому что он никогда ни мыслью, ни словом не возвысится надо мной, он всегда слушается. Хоть и шалун, но добряк. Чувствую, как мне на плечи опускает что-то, и, резко дернувшись, обернувшись на него, вижу что он стоит уже без пиджака, и глуповато улыбается. На плечах его белой рубашки появляются влажные пятна от дождя. — у вас губы синие, — поясняет он, снова вставая рядом, как ни в чем ни бывало, как будто мы друзья, стоит курим в перерыве. — спасибо… Мы стояли, у меня было окно, а у моих сейчас физра. Физкультуршик из этого курильщика так себе, поэтому он тут. Ругаться я не буду. Не только потому что не хочу, а скорее потому что уже на это нет сил. — вы из-за Лесика тут? — я смотрю на него через плечо, а Паша стоит как ни в чем ни бывало, и пускает дым изо рта. — Кого? — хмурюсь я. Я не узнаю себя. Мне впервые не нравится своя реакция на разговор с детьми, я впервые хмурюсь, когда слышу вопрос, господи, как это? И в самом деле, зачем он это спрашивает? Он что, все знает? Это она ему рассказала? — Леськи Александровой. — Он косится на меня с высоты своего роста, пока я пытаюсь спрятаться в его пижаке все глубже вжимая голову в плечи. — Вроде того, — пожимаю плечами, снова отводя взгляд. — Она переживает из-за этого, — после долгого молчания говорит он, снова глядя на меня. — о чем ты? — голос дрожит так, что я еле держусь, я вся трясусь, он знает? Она ему рассказала? Или он видел, слышал? Почему он спрашивает меня о таких вещах, я ему что, подружка какая, чтобы обсуждать такие вещи? — она в другую школу же собирается, а вы о чем? — он глубоко затянулся, не отрывая от меня глаз. У меня сердце упало. Остановилось и покрылось льдом. Какие документы? Какая школа? Паша тушит бычок о стену и высоко поднимая ноги, чтобы не испачкать туфли идет в сторону школы, оставляя меня одну на морозе. — Паш, а пиджак! — поднимаю над головой его одежду, чтобы он её увидел, но он только рукой махнул, заходя в школу.