***
Измайлов сортировал кисти по размеру и проклинал разговор с Сашей, который состоялся очень не вовремя, и Сашину глупую идею прибираться. Сколько бы Егор Владимирович не приучал художников убирать все кисти на места, все оставляли их на мольберте. Герман решил включить музыку, чтобы было хоть как-то повеселее, но он — с тяжёлым вздохом и очередным разочарованием в себе — понял, что забыл наушники дома. Поэтому дело шло тяжело и долго. Когда он уже почти разложил все кисти и прочие принадлежности по местам (у него осталась только пара-тройка инструментов), Герман услышал, что рядом кто-то есть. Обернувшись, он увидел Емельяна, расслаблено оперевшегося на дверной косяк и разглядывающего аудиторию, в которой прежде не бывал. Ох черт. Герман обессиленно опустил руки, желая провалиться сквозь землю. — Привет? — первый развеял молчание Громов, проходя в кабинет. — Привет, — отозвался Герман, отворачиваясь и возвращаясь к делу. Ян не знал, как начать. Он уже тысячи раз продумывал как состоится этот разговор, но сейчас словно все слова просто испарились. — Запрягли тебя тут? — доброжелательно усмехнувшись, произнес Ян. Звучало это как утверждение, мол: «я все знаю, просто так сказал». — Ян, что тебе нужно? — устало спросил Герман, истратив все свои ораторские силы на беседу с Ярославцевой. Громов опустил глаза. — Ты видел видео? — Нет, — ложь. Гера посмотрел это видео раз десять, и каждый раз держался за виски, испытывая смешанные чувства. Очень смешанные. — Я серьёзно. Мое предложение… в силе. Это актуально, — он подошёл ближе, не желая общаться со спиной. — Ты бредишь, — ноль эмоций, лишь плотно сжатая челюсть, которая полностью указывала на напряженность Измайлова. — Абсолютно нет. Я трезв, не накурен: я в здравом уме! Я полностью все обдумал и… — И что надумал? — язвительно перебил Гера, бросая на собеседника взгляд. — Что мне реально кайфово находится рядом, — у Германа словно выбили воздух из легких, — Пускай, художничек, ты и деловая колбаса с постоянно постным ебалом, но ты мне все равно нравишься. Гера выронил синтетическую кисть, которую только что вытирал, запутавшись в своих же пальцах. Его мозг решительно отказывался понимать и слово, сказанное Громовым. Что за хрень? Не успел Гера предпринять хоть что-то, чтобы поднять валяющуюся кисточку, как Ян уже поднял ее и подавал Герману. — Скажи хоть что-нибудь. Но Измайлов молчал. Лишь потянулся за инструментом. Когда он попытался забрать, то пальцами поймал воздух: Ян не дал схватит кисть, отведя руку. — Скажи. Что. Нибудь. — раздельно проговорил Громов, понизив голос. — Что я должен сказать? — полушепотом спросил Гера, молясь, чтобы этот разговор скорее закончился. — Без разницы. Только не молчи. — Мне это неинтересно. Твое предложение, — и он снова потянулся за кистью, и снова потерпел облом. — Ты уверен? — отводя руку еще дальше, уточнил Ян, чуть дрогнувшим голосом. — Да. Ответ Громову не понравился. Настолько, что он, не раздумывая (хотя стоило бы), кинул кисточку на стол и притянул к себе Измайлова, мгновенно прикасаясь к его губам. Емельян надеялся если не на другой ответ, то хотя бы на то, что Герман вольется в поцелуй. Но казалось, что Гера просто остолбенел. Ян зарылся пальцами в мягкие черные волосы, но Герман так и остался в бездействии. А Громову, видимо, и так нормально. Но до того момента, пока его не толкнули в грудь. — Рехнулся что ли?! — воскликнул Измайлов, резко отходя назад. — Гер… — Мне это осточертело! Ясно?! — он схватил рюкзак, не желая больше слушать Громова. — Не смей так больше делать! Герман быстро вышел, почти выбежал. А Ян остался один в своих мыслях. И зачем он вообще это сделал?! Измайлов и так был не в настроении, так Ян еще тему эту затронул. И, внимание, по-це-ло-вал. — Блять!***
Путь из академии до дома Герман не помнил, словно он вышел на улице и вмиг оказался дома. Барсик радостно прибежал встречать хозяина, который все ещё стоял в дверях. Разувшись, Измайлов скинул рюкзак и куртку, сел прямо на пол, оперевшись на стену. Пёс подбежал ещё ближе, почти тыкаясь носом в лицо художника. Гера потрепал его по морде, слегка улыбнувшись. В следующий момент улыбка пропала, а его руки опустились. Одно мгновение Герман безэмоционально смотрел перед собой, прикусив внутреннюю сторону щеки. Почему Емельян не может просто оставить его, Геру, в покое? Зачем ему нужно то скидывать видео с гадкой подписью, то вот так приходить, говорить всякие, такие же гадкие вещи и целовать без спроса? Мало и так Герману проблем, так ещё на горизонте объявился этот малолетний кретин со своими глупыми идеями и разговорами. Гера запустил пальцы в волосы, прикрывая глаза. Ну почему на него это все свалилось? Как же он устал от этого всего. Как устал! Он, нехотя всхлипнув, почувствовал, как по щекам начали течь слезы. Измайлов попытался успокоиться, стереть ладонями влагу с лица, но казалось, что этот поток бесконечен. Каждый всхлип отдавался дрожью по всему телу и новой порцией солёной воды из глаз. Как же ему все осточертело! Парень понимал, насколько он сейчас абсурдно выглядит: льет слезы из-за того, что ему надоело абсолютно все. Гера и не помнил уже, когда он последний раз плакал, но, кажется, этот момент он запомнит надолго. Хотелось просто уснуть и не проснуться.***
Емельян обычно, просидев до поздна за сценарием, спит до утра крепчайшим сном, Роксане даже иногда казалось, что он без сознания. Но эту ночь он провел в бессонной задумчивости. Вечером он даже не взял в руки уже приевшиеся бумажки с текстом, который ему уже в кошмарах сниться, а ночью ни на секунду не сомкнул глаз. Ян лежал, пялился то в потолок, то в окно, и думал. Много думал и в мыслях покрывал себя матом. Какой же он еблан, всё-таки! Вообще, как ему в голову пришло такое говорить и творить?! С каких пор, Ян-трезвый лезет к парням целоваться? Ладно, не к парням, а к одному засранцу с мягкими волосами и ничего такой задницей. Было же ясно, что Герману все это не нужно, ещё когда он проигнорировал его сообщение с прикрепленным видео. Также сразу было понятно, что художничку и Ян не нужен, — слишком уж холодно Герман разговаривал с Громовым. Так что Емельян зря полез с поцелуями. Настолько зря, что Герман аж убежал. Всю ночь Громов думал над этим и корил себя за глупую, как ни странно, необдуманность. Когда прозвенел его будильник, Ян даже с радостью встал с кровати, понимая, что начался новый день, а значит и новые дела, проблемы, которые будут уводить сознание Громова подальше от неприятных мыслей. Главное — избегать Измайлова! Он пришел в академию с целью полностью игнорировать Германа и не коротать перемены с их компанией. Но не успел он зайти в здание и снять с себя мокрую от дождя куртку, как его встретила сестра. Оказывается, что сегодня ни Ярославцевой, ни Измайлова не будет. Они оба написали, что заболели. Поэтому Роксана предупредила брата, что будет сегодня доставать только его. Так как Ян привыкший — он в конце концов прожил с ней все свои восемнадцать лет — он принял эту новость спокойно, даже немного радостно. Значит не придется весь день шарахаться от художника! Но как только он зашёл в свою аудиторию, его настигло озарение. Ярославцева может и заболела, но Герман… Отчего-то Громову казалось, что он совершенно не заболел, а опять впал в депрессию. Измайлов же любит так делать. Казалось бы, ну не пришел, ну и ладно, его дело. Но Громов чувствовал, что виноват перед Германом, и был уверен — во всем виноват вчерашний разговор. Ян и не заметил, как пролетела пара нелюбимой философии, он совсем не слушал лекцию. Если с утра Громов и был уверен, что его мысли будут заняты чем-то другим, а не Германом, то сейчас он безнадежно понял, что художник его будет вечно преследовать. Он медленно шел к старому актовому залу, где должна быть следующая пара. Актеры медленно, но верно продвигались в изучении спектакля, в котором им предстояло сыграть. Пускай, столь крупные выступления устраивать для первокурсников ещё рано (обычно, такое начинается на третьем-четвертом курсе), но преподаватели были уверены, что у ребят, которых отобрали в актерский состав, определенно есть потенциал. Ян знал, что сегодня будет косячить. Также он знал, если он будет косячить, то Псина опять съест весь мозг и сорвёт себе глотку, как обычно, вереща на него. Настроение окончательно упадет ниже плинтуса.***
Пару вела не Вита Александровна. Эту прекрасную новость Яну сообщил радостно выбежавший из зала одногруппник. Также была ещё одна не менее прекрасная новость — сегодня репетицию вела декан театрального факультета. Алина Александровна вела пары также редко, как и Псина не орала на студентов, но уже успела сделать так, чтобы пары под ее руководством казались актерам сказкой. Ругала, не вызывая отвращения, объясняла все предельно понятно и на примерах, давала обоснованную критику и постоянно хвалила. Но Емельян был уверен, какой бы прекрасной Алина Александровна ни была, она не потерпит косяков и в конце концов устроит взбучку. Начало пары было привычным: они сидели, собравшись в кружок, и несколько раз читали сценарий, все повторяя и уточняя у преподавателя спорные моменты. Тут все было гладко. Когда они начали отыгрывать сценку, Ян старался, как никогда. Пытался не забывать свои слова, интонации и действия, отчего не мог расслабиться. Емельян считал, что настоящий актер должен быть таким профессионалом, чтобы он мог чувствовать себя на сцене расслаблено, но сейчас он готов был плюнуть на все и вообще отказаться от роли — его настолько сильно расстраивала его растерянность. Все было нормально, хоть и по лицу Алины Александровны было видно, что ей не очень нравится замкнутость Громова, но действие она не останавливала. Как только они завершили явление первое, деканша отметила все хорошие моменты и указала на ошибки, а Яну она тихо сказала: «Соберись уже!». После двух громких хлопков преподавателя началось второе действие из четырех. Тут-то и начались проблемы. Сначала Емельяну не хватило концентрации на тексте, отчего у него заплелся язык, и он произнес какую-то непонятную чепуху, чувствуя, как деканша пронизывает его неодобрительным взглядом (ну, хоть не остановила, уже хорошо). Далее, когда ему нужно было быстро перейти к краю, он вообще поскользнулся и чуть не растелился на сцене, рискуя с нее свалиться. К радости, Громов сумел не выйти из роли и не сматернуться. Иначе Алина Александровна погнала бы его отсюда ссаными тряпками, не забыв дать подзатыльник, а лучше два. Последней каплей стало то, что Ян забыл слова. Забыл, блять! Он отвлекся, не понял, о чем говорят, растерялся и не смог ничего даже сымпровизировать. Преподша хлопнула два раза в ладоши, и раздражённо крикнула «перерыв». — Что с тобой сегодня?! Всю сценку мне сломал. Ты себя нормально вообще чувствуешь? — проговорила женщина, подходя к Громову. — Нет. То есть да, нормально. Просто немного голова болит. — пробубнил в ответ Ян, находя себе тупое оправдание. — Тогда какого черта ты вышел на сцену и не предупредил? Что я, что Вита Александровна, всегда говорим, что все свои проблемы нужно решать до выхода. Ты же понимаешь, что ты своей головной болью запорол действо, пускай и только на репетиции? — Да, я все понимаю. У меня просто аллергия на обезболивающее, — это была слишком тупая отговорка, даже для Яна. Он это понял еще до того, как произнес это. — Аллергия значит. Понятно. — кивнула она, не поверив в аллергию, и скрестила руки под грудью, — Вали домой. Я тебя отпрошу.***
После пар Роксана собиралась наведаться к родителям. После переезда она старалась хотя бы два-три раза в неделю приезжать к маме, надеясь, что папа с Яном тоже дома. С последним она хоть и виделась каждый день в академии, также доставала его и грызлась с ним, но ей не хватало общего быта. Ей порой хотелось на кого-нибудь наорать за то, что он съел ее последний йогурт или, пока ее не было в комнате, нарисовал маслом член на приготовленном холсте. Но единственным, помимо Роксы, обитателем этой квартиры был Юлиан; к небольшому, но все же сожалению, Громовой, йогуртов он не ел, а половых органов нигде не рисовал, ибо уважал Роксино занятие и не смел ей в этом мешать. Поэтому девушке приходилось довольствоваться этими короткими визитами. Вообще, весь сегодняшний день она провела одна. Саша заболела, Гера заболел, чертов Ян заболел и пошел, блин, домой. Он ничего толком не объяснил и смотался с пар, Роксана знает только, что у него болит голова. А еще Роксана знает, что Ян, как собака, — у него никогда ничего не болит, а если и болит, то скоро точно пройдет. И если бы у него реально болела голова, то он выдернул бы ее с пары и вытребовал таблеточку от головы, зная, что Рокса носит с собой почти аптечку. Она хотела поговорить с братом, ибо сердцем чуяла что-то не то. Почему-то ей сразу показалось, что у него проблемы. А так как это Ян, проблемы могли быть разных масштабов (очень разных), что не могло не тревожить девушку. Она надеялась, что он дома, ибо хотела с ним об этом всем поговорить и вынюхать причину его ухода. Сейчас она сидела за столом на кухне, ела мамин шоколадный торт, запивая сладким чаем, и болтала с мамой, которая готовила что-то вкусненькое. Она как обычно спрашивала о последних новостях и делах. Отец сидел у себя в кабинете, отказавшись сидеть с дамами. А Емельяна не было. Мать сказала, что он так и не приходил, и вообще она думала, что Рокса и Ян придут вместе. Роксану это ещё сильней напрягло, он пропустил две пары, но так и не вернулся домой. Она не стала рассказывать свои опасения матери, чтобы лишний раз не расстраивать ее и не палить Яна. Когда девушка засобиралась домой, мама сложила ей почти полторта, на Роксины протесты она безапелляционно ответила: «Мы с папой такого не едим, ему вообще на диету уже надо садиться. А Ян один не съест. Ты же такое любишь. А мальчик твой любит?». Ещё минут десять Роксана доказывала ей, что «мальчик» сладкое не ест и вообще ненавидит, а она сама сидит на супер-строгой диете. Но торт она взяла. Когда Громова ехала домой, она отправила брату сообщение: «Если у тебя проблемы — позвони мне, придурок».