infections of a different kind

Чимин сидит на бортике ванны. Вода шумит, и от набранной идёт пар. Постоянно прикасаясь рукой к воде, Чимин проверяет её температуру, но сталкивается с проблемой — не может понять, насколько она горячая. Его кожа реагирует только на тепло, но не покрывается пузырями, не горит, не жжется. Он смотрит на свою светлую ладонь, которая слегка краснеет, погруженная в воду, а вспоминает Чимин, водя по глади, как сжимал этой рукой Чонгука. Он заполнил его мысли, и это так непривычно, так некомфортно и так правильно ощущается вместе с тем. Чимин закрывает глаза и слушает воду, а слышит, как Чонгук вздыхает, и вздыхает негромко вместе с ним, расслабляясь от накатывающего тепла. Он отмечает про себя, что должен купить термометр. Потому что, набирая для Чонгука ванну, он не может рисковать. Чимин поднимает взгляд к потолку. Почему он вообще думает о Чонгуке в таком контексте? И, главное, зачем? Он выходит из ванной, преодолевает коридор своей огромной для него одного квартиры и заходит в спальную, где, лежа на животе, утомленно обнимаясь с подушкой, отдыхает Чонгук. Его ягодицы и бёдра, плечи и талия покрыты синяками, а на простыне расплылось кровавое пятно, уже засохшее. На руке свежий, затянувшийся порез, и насколько Чимин разбирается в состоянии людей, состояние Чонгука близко к паршивому. Его лицо бледное, круги сероватые под глазами, и Чимин бы испытал сильное чувство вины, если бы Чонгук не посмотрел на него счастливо и… Влюбленно. Когда открыл глаза. Когда первым, что сказал ему утром — что не хочет уходить. И Чимин не смог ему отказать. Чимин не спал с людьми давно, и вот оно, отсутствие регулярной практики. Чонгук лежит почти сломанный, и удивительно, что Чимин действительно ничего ему не сломал. С простыми людьми было проще: ты видишь по ним сразу, что не так, но Чонгук не показывал ни одного признака дискомфорта, и Чимин поджимает губы, глядя на него сейчас. Со здравой головой, сытым, с расстояния, понимает — перегнул палку, согнул бы её чуть сильнее на колене — она бы наверняка треснула. Проклятая магия в крови Чонгука и заносчивое нутро, не признающее поражений, видимо, делают всё, чтобы он не показал слабости. Только для Чимина это и не сила. Это просто показатель, что эта еда ещё может дергаться, что кровь её ещё горячая, что охотиться ещё есть на что. Чимин осознает свою первую проблему в этих странно начавшихся отношениях с Чонгуком. Он не знает, когда остановиться, а Чонгук не умеет говорить «хватит». — Ладно… — Чимин привлекает к себе внимание, неуверенно оглядывая Чонгука, будто не зная, можно ли его вообще двигать. — Пошли до ванной. Но Чонгук, даже не издавая предсмертных хрипов, как бывшие люди-любовники Чимина, начинает садиться на постели. Чимин подлетает к нему тремя быстрыми шагами, протягивая руки и придерживая, и понимая, что его кожа горит. Не потому, что у него жар и температура, а потому что он снова использует магию, которой был обучен. Солнечную магию, дающую силы, даже когда её владелец находится на последнем издыхании. Чимин чуть хмурится, но молча помогает Чонгуку подняться. — Хватайся, как удобно… Стоит ли предлагать взять его на руки? Чонгук не может перекинуть руку через плечо, его мышцы сводит, и Чимин просто держит его обеими руками, обвивая одной талию, другой придерживая под локоть. — Можешь идти? — Чимин очень старается звучать не обеспокоенно, и у него получается. — Конечно, — ровно выдавливает из себя Чонгук. Ну конечно, он может. Чимин наслышан об упрямстве Магов. Или об их простом нежелании показаться слабыми. Они идут со скоростью десять шагов в минуту. Чонгук еле переваливается с ноги на ногу, плотно стискивая зубы, и Чимин ненавидит себя с каждым его вырывающимся вздохом. Он не брал на себя обязательство заботиться об этом пацане, не подписывался на роль его папочки, Чонгук даже по итогу не будет принадлежать ему. Это просто сосиска в тесте, которой дали голос и симпатичное лицо; так почему Чимин так нервничает, что Чонгук может упасть в любой момент от того, что он с ним сделал? Или чего не сделал — не остановился вовремя? Но как Чимин вообще должен был понять, что остановиться нужно? Чонгука обучили всему, чтобы трахаться до изнеможения: Солнце и Влюбленные в нём дают убойный коктейль, и наверняка те, кто обучали его, догадывались об этом. Чимину становится противно, что из Мага, способного в совершенстве овладеть любым типом магии, сделали просто… Боевую проститутку. Он ненавидит Азию. — Не горячая? — спрашивает Чимин, кивая Чонгуку на воду, чтобы он потрогал её. — Да, нормально. Это «нормально» звучит так, будто Чонгук готов терпеть и кипяток. Чимин, когда тот через боль опускается в ванну, выдыхая тяжело, вскидывается почти агрессивно, взмахивая освободившимися руками раздраженно и тут же бросаясь к крану с холодной водой, видя, как краснеет кожа Чонгука. — Слушай, это не нормально! — Чимин повышает голос. — Если тебе не нормально, ты должен говорить, что это!... — Но я люблю горячую воду! — скулит Чонгук, протягивая руку к крану, который открыл Чимин, и смотря на Чимина жалобными глазами. Между ними повисает очередная немая сцена. Чимин ударом о кран вырубает воду, оставаясь в одном шаге от того, чтобы сломать эту несчастную фанеру, сделанную под металл. Чонгук смотрит на него, как нашкодивший домашний питомец, а Чимин не понимает вообще, почему злится на него. Почему вообще человек заставляет его чувствовать такие примитивные… Человеческие эмоции. Чимин садится на бортик ванны и смотрит на свои босые ступни, которые он привык видеть куда реже, чем кожаные ботинки от Гуччи. На нем брюки и рубашка. На нём редко бывает что-то, кроме классики. — Слушай, Чонгук, — начинает Чимин, не глядя на него, но боковым зрением отмечая, что тот ложится, забрасывая руки на бортики. Рука, что была порезана — ближе к Чимину, и он не смотрит на неё особенно. Не потому, что хочет укусить. А потому что ему не нравится её воспаленный красный цвет. — Слушаю, Чимин-ши, — с каким-то издевательским тоном в голосе отвечает Чонгук, и Чимин раздраженно стреляет в него взглядом. — Я с тобой нормально поговорить пытаюсь, так что завали и слушай. Чонгук смирно замирает, не отводит от Чимина взгляда. — Если ты хочешь это продолжать… — А ты не хочешь? — внезапно перебивает его Чонгук, говоря быстро и взволнованно. — Господи! — восклицает Чимин, окончательно поворачиваясь к нему лицом, садясь полубоком. — Почему тебя научили быть мазохистом, но не научили молчать? Чонгук снова замирает и кивает. Молча. — Если мы оба хотим это продолжать, — исправляется Чимин, выделяя «оба» голосом, — то ты должен перестать пользоваться своей магией. — Почему? — Потому что я хочу знать, как ты чувствуешь себя на самом деле. Чтобы этого… — Чимин манерно обводит пальцем его разукрашенное синим и красным тело, останавливается на руке, в которую он снова залез языком и растягивал рану губами, жадно впиваясь без клыков. — Не повторилось. Чонгук тупит взгляд и выглядит как робот, которому дали невыполнимую задачу: в его глазах выскакивает синий экран смерти, и Чимин закатывает свои, не понимая, что в этом такого сложного. Люди же все нытики, им только дай волю. — Окей, сегодня с тобой ничего не случилось. Завтра не случится. А потом, когда-нибудь, когда я буду особенно голодный, или день будет особенно паршивый, или особенно хороший, я не рассчитаю силу, просто не заметив, что тебе уже тяжело. — То есть, это твой приказ для меня на будущее? Чимин не понимает, о каком именно будущем он говорит, но предполагает, что о том, когда Чонгук станет принадлежать ему. Чимин бегает взглядом по лицу Чонгука, брови вздрагивают вниз, он вспоминает это слово «Хозяин», и внутри вскипает. Чимин предпочитает думать, что это тупость Чонгука его бесит, а не то, что однажды кто-то будет на его месте. — Нет, это не приказ. Это договор, который ты должен соблюдать, если хочешь, чтобы я продолжил тебя трахать. Я не хочу в один прекрасный вечер кончить в труп. Чонгук, кажется, не осознает всей серьезности проблемы. Он пожимает плечами расслабленно, опускает взгляд, и Чимин не понимает, тупость это или самоуверенность, или святая вера в то, что вампир не убьет Аркана, или в то, что все в этом мире Чонгуку должны просто за то, кем он родился. Или всё сразу. Но Чимин не хочет давить. Он никогда не видел других Арканов так близко до их передачи вампирам. И Чонгук кажется ему каким-то неправильным, не цельным. Чимин не представляет, каково это быть лишенным воли, взращенным только для того, чтобы стать для кого-то вещью. Он видит человека, не готового принадлежать кому-то безоговорочно, но вместе с тем почему-то страстно этого желающего. И это слишком сложно для понимания того, кто живет вечность, у кого горизонт всегда чист, а возможностей — море. — Мы договорились? — уточняет Чимин. — Идёт, — отвечает Чонгук, грустно глядя в воду, на свои стертые колени. — Почему ты расстроен? — Я не знаю. Чимин поджимает губы, тоже не зная, что сказать. Он просто протягивает руку, треплет Чонгука по волосам и встает, достает телефон из кармана брюк. — Тебе просто надо поесть. Давай придумаем что-нибудь. — Я же говорил, мне нельзя еду, которая… — беспомощно мямлит Чонгук. — Бла-бла-бла, — Чимин даже не смотрит на него, открывая LINE. — Эти долбанутые правила есть только здесь. Он выходит из ванной, оставляя дверь открытой, чтобы Чонгук слышал его. Чимин же услышит Чонгука, даже если он будет говорить с ним из спальной за закрытыми дверями. — Нигде в мире, кроме Азии, не запариваются о питании доноров. — Им позволяют есть всё, что они хотят? — удивленно восклицает Чонгук, автоматически стараясь говорить громче. — В пределах разумного, если не хотят отравить своих партнеров. — Чимин наваливается на барную стойку на кухне, в которой нет ничего, кроме стратегических пакетов с кровью и техники для имитации, будто он что-то готовит хотя бы иногда — обманка для людей. — Но те, кто сидят на диетах для вкуса, высоко оплачиваются в ресторанах. Арканов никто не заставляет голодать или жрать то, что им не нравится. Всем насрать. — Тогда почему у нас такие правила? — Чонгук звучит очень растерянно и, как кажется Чимину, даже обиженно. — Культ еды. Чимин нажимает на кнопку «отправить». «Чем ты кормишь своего человека? Откуда заказываешь еду?» Чимин недолго смотрит в экран, на то, как прочитанным отмечается сообщение, и как Сыльги появляется онлайн. Она отвечает куда быстрее, чем нужно времени на набор номера телефона доставки еды для доноров и описания меню её личного. «Ты что там творишь?» У Чимина резко скручивает что-то внутри от ощущения, что он спалился. На чем-то незаконном. — Чимин-а, а!... — окликает его Чонгук, и Чимин нервно укладывает телефон на кухонную стойку экраном вниз, будто Сыльги смотрит на него из фронтальной камеры. — Да-да? — Чимин почти мастерски играет голосом; правда, тот взлетает на ноту вверх. — А в каких странах ты жил, что так много знаешь о других правилах? Чимин отталкивается от стойки, возвращаясь в ванную к Чонгуку, оставляя телефон на кухне, будто Сыльги не просто следит за ним из камеры, но способна выскочить из разъема. Чимин встает в дверях, наваливается на косяк и складывает руки на груди, глядя на человека, лежащего в ванне. Человека, которого Чимин не может назвать своим, но с которым у него уже есть один гласный договор. — Много где. В Японии, когда в Азии были терки за Корею. Потом, когда в конце девятнадцатого Россия начала отбирать территории, я понял, что лучше жить в стране победителя, — Чимин усмехается, но опускает взгляд, чтобы не выглядеть слишком самодовольным. — Я прожил в ней ровно до семнадцатого года. — Почему уехал? Есть причина — хочется сказать Чимину. Он вспоминает её улыбку. Её светлые, рыжеватые волосы. Тёмные брови. Тонкое тело и низкий голос. Но уже не меняется в лице. Прошло больше ста лет, и он убеждает себя, что это было слишком давно и уже не имеет никакого значения. — Не хотел оставаться там во время революции. Чонгук кивает понимающе, но Чимин понимает — ни черта Чонгук не понимает, и… — Хён. Чимин моргает пару раз и смеется коротко. Ого, этот ребёнок умеет использовать такие слова? — Чего? — улыбаясь довольно, спрашивает Чимин. — Ты хочешь, чтобы я был с тобой честным? — Чонгук говорит голосом ровным, серьезным, таким, что улыбка с лица Чимина сползает. — Да. — Тогда почему ты врешь мне? Взгляд Чонгука колючий и твердый, непривычный. Чимин не дает слабину и смотрит в ответ так же — бескомпромиссно. Но в голове мечутся мысли: как так? Почему Чонгук знает, что он врет ему? Ни одна из его способностей не позволяет ему читать мысли или чувствовать ложь, он не Жрец и не Справедливость, и Чимин не понимает, как он выдал себя. Его это не злит, но подстегивает неприятно, и он разворачивается резко, выходя из ванной, бросает короткое, емкое и сердитое. На самого себя, не Чонгука. — Мойся. Агрессивно шлепая босыми ногами по полу, Чимин возвращается к телефону и шумно выдыхает носом, не видя никакой информации от Сыльги. Конечно, с чего бы ей переживать за то, что какой-то человек — и она наверняка знает, какой — будет голодать — это не её проблемы. Чимин почти пыхтит, когда набирает и стирает в чат злобные сообщения, просто выпуская пар от общения с наглым человеком, для которого он готов на всё, а тот для него — ничего, только хамить. И он слышит, как Чонгук выбирается из ванны, но не обращает на это внимания — пусть идёт сам, если весь такой сильный. Он не обращает на идущего к нему Чонгука внимания, пока тот, совершенно внезапно и неожиданно для Чимина, не обнимает его со спины. Чонгук горячий, то ли от ванны, то ли от магии — не угадать. Чимин смотрит на руки, обвивающие его торс, вместе с тем — делающие его рубашку мокрой. Чимин становится мокрым быстро: одежда липнет к его коже, но Чонгук всё равно липнет плотнее, и если это не какая-то хитрая человеческая манипуляция — то что? Чимин не двигается, а Чонгук не двигается вместе с ним, прижимаясь щекой к затылку, втираясь то ли в тело, то ли глубже. — Хён. Чимин слышит его голос, и по шее пробегают мурашки. Его собственное тело предает его возле Чонгука, и это совсем не потому, что от него пахнет едой. Сейчас от Чонгука начинает пахнуть им самим, или Чимин воображает себе запах своего же парфюма, вспоминая наизусть все следы, оставленные на его теле. Чимин смотрит в столешницу, придерживаясь за неё руками, и он знает, что должен повернуться. Должен обнять Чонгука в ответ, или как это рисуют в романтичных сюжетах, но Чимин может только стоять — замерши, дыша медленно и бесшумно, сглатывая с трудом и беспомощно перебирая тысячи вариантов событий. Он не любит, когда к нему подходят сзади. Он чувствует мягкий член Чонгука, упирающийся ему в ягодицы. Он чувствует мышцы на его груди, чувствует силу в его ослабших руках, но не чувствует себя ограниченно, замкнуто, зажато в пространстве. Это пугает Чимина больше, чем собственные параноидальные страхи, воспоминания и будущее, в котором Чонгук поймет, что им не суждено быть вместе даже несмотря на связь. Но… Есть маленький шанс. Самый маленький шанс, просвет сквозь грозовые тучи, что Чонгук достанется ему. Что старейшины обратят внимание, кто совместим с ним больше, кто не может закрыть глаза и не думать о нём ежесекундно. Для кого вкус его крови стал пропуском в рай, его имя — татуировка на рёбрах. — Да? — Чимин спрашивает зачем-то, разрушая молчание, выстроенное им самим. Он ощущает себя проигравшим возле человека, и это неправильно. Связь или нет, совместимы или нет, он не должен чувствовать это, когда смотрит в глаза чёрные, когда целует рот без клыков. Ничто не должно стать причиной собственной слабости, и в руках Чонгука Чимин разрушается. Чонгук прижимается к нему нежно, и Чимин слышит биение его сердца. С заданным вопросом, то нервно ускоряет своё биение, и Чимину становится не по себе. Чонгук видит, что он лжет ему; Чонгук будто бы видит его насквозь, и представляя, что он может спросить, у Чимина холодеет в животе. «Сколько человек ты убил?», «почему ты живешь один?», «почему ты всё ещё один?» — всё звучит голосом его покойной любимой, но голос Чонгука начинает накладываться сверху. Чимин сжимает кулаки, когда над своим ухом слышит, как Чонгук набирает в лёгкие воздуха. — Закажи мне пиццу. Сердце проваливается и встает на место в мгновение. Чимин едва не начинает нервно смеяться, и все его нервы растворяются с жалобным голосом Чонгука, попрошайничающим еду, которую ему нельзя. Чимин вкладывает ему в руки свой телефон и, убедившись, что Чонгук сжимает его, разворачивается в его руках, вставая лицом к лицу, близко настолько, что кончики носов соприкасались бы, будь они с Чонгуком одного роста. Чимин подхватывает его на руки легко, будто Чонгук ничего не весит — он ничего не весит для него. Руки Чонгука вокруг шеи, ладони Чимина под его бёдрами — мокрыми, скользкими. — Только выбери её сам, я не разбираюсь. Чимин возвращает Чонгука в ванну, но на этот раз садится рядом, чтобы видеть, как он кладет в виртуальную корзину три разных пиццы; Чимин не знает, достаточно ли этого на человека, и подначивает положить ещё парочку, не упуская: — Но это же против правил, — слегка саркастично, заговорщеским шепотом бросает он на уху Чонгуку. А Чонгук, не отрываясь от экрана, послушно добавляя ещё еды в корзину: — Я люблю их нарушать.