infections of a different kind

«В прямом значении карта таро Дьявол предупреждает о вашей мучительной зависимости от чего-либо, а также о расплате, ожидающей вас впереди. Эта зависимость может быть как морального свойства (зависимость от человека, идеи), так и материального (стремление к деньгам, власти, статусу и т.д.). Чрезмерное, неукрощенное желание обладать материальными благами, статусом или властью над другими людьми — это и есть те цепи, которые сковывают вас, делая добровольным узником собственных страстей.»

Центр ночного Сеула, как и центр любого мегаполиса, заменяет солнце. Чимин не имеет ничего против солнечного света, как и все своего вида страдая только ближе к экватору, пребывая на пляжах долго, без средств защиты от ультрафиолета. Словно человек с тонкой белой кожей — ничего необычного, ничего подозрительного; вампиры научились жить под солнечным светом. Раньше они прятали только свою бросающуюся белизну волос и глаз. Теперь всем плевать на то, какого ты цвета, пока в Азии твои глаза узкого разреза. Люди расступаются, когда он идёт балетной походкой по улице. Корейцы шныряют вокруг него, пряча свои лица под масками, под массивными чёрными шмотками, и Чимин видит во взглядах смесь желания и осуждения. Потому что им хочется так же, как он, но ни их мораль, ни финансы не могут этого позволить. Белый легкий костюм, рубашка тонкая, шелковая на ощупь — такая же белая — абсолютно непрактично на улице, не практично, когда питаешься кровью, и любая капля может быть последней, но у Чимина в гардеробе десяток таких белых двоек, чтобы переживать, если одну из них придется выкинуть или сдать на переработку с заботой о планете. Он не ходит пешком много: водитель оставил машину на ближайшей парковке, остановившись там, где позволяют законы — полицию убивать уже давно незаконно. И наслаждается каждой минутой своего пребывания здесь, в Хондэ, где на фоне подвыпивших студентов он выглядит белой вороной. Способной выклевать глаза каждой черной и невзрачной. Гордо задрав голову, сунув руки в карманы, он идет до места встречи, и ему не нужна карта, чтобы не заблудиться. Чимин идет по запаху, по тонкому шлейфу мучного и мяса птицы, недавно появившейся нотки пряностей — Чимин старается, откармливая своего человека тем, что ему захочется; тем, что ему не позволяют, но теперь никто не может запретить Чонгуку что-либо. Один запрет — один Чимин, готовый поломать все эти жалкие, хлипкие правила и устои. В конце концов, от того, что Чонгук ест, что хочет, его не убьют. А попытка лишить его денег, чтобы он перестал питаться в уличных кафе, только подстегивает Чимина покупать ему всё, что подвернется под руку. Вкус его крови не испортится ни от шоколада, ни от чипсов. Чимин уверен в этом, потому что фактически проверил на практике. Чонгук несколько дней питается до упаду чем попало, и может быть Чимину было бы чуть обидно, что наверняка именно поэтому Чонгук едва ли не перевез свои вещи в его квартиру. Но они друг с другом ради еды, и когда Чонгук счастливый и сытый, серотонин и эндорфин в нём дают Чимину куда больше, чем обычная, постная, какая-то банальная «чистая» кровь. Чимин сжимает кулак. Он давно не чувствовал себя таким сильным. На таком моральном и физическом подъеме. Нет голода, нет усталости, нет желания спать, и хочется идти всё быстрее и быстрее, пока скорость из комфортных человеческому взгляду четырех километров в час не поднимется до двадцати простым вампирским шагом. Он пьет Чонгука не так много и не так давно, но уже видит результат крови Мага. Кожа Чимина словно сияет изнутри, его радужка потеряла лёгкую мутность, став кристально-ясной, стальной и колючей. Зажав волосы в ладони и потянув со всей силы — ни один не вылезет. Он не ощущает ни единого дискомфорта в теле, походка лёгкая, дышать — как никогда легко. Он способен пойти против вампира, что сильно его старше, зная, что чтобы тот ни сделал, ему не будет больно. Чонгук сорвал ему все ограничители. Ощущение всесилия и вседозволенности — опасное чувство, но Чимин держит его как можно ближе к сердцу. Он видит Чонгука, вдыхая носом — ощущает его запах особенно сильно, и подходит к нему быстрым, тихим шагом. Воодушевленный встречей, будто подросток. — Señor? — Чимин громко окликает его, стоя ровно за спиной. Чонгук оборачивается резко, почти подпрыгивая от испуга, и улыбка Чимина тянется ещё сильнее. Чонгук смеется, запрокидывая голову, и Чимин впервые замечает, вот так ярко, явно и ясно замечает, что передние зубы Чонгука напоминают ему кроличьи. Но он не находит этот очевидный дефект, из-за которого его могут продать подешевле, отталкивающим. Чимин умиляется. — Я не говорю на испанском. — Yo tampoco, — отвечает Чимин на испанском. Чонгук подхватывает его под руку, цепляется за него. — Выпендриваешься. Чимин пожимает плечами. У него хорошее настроение. Ночь теплая, он ведёт Чонгука под руку, будто он — его собственность, и люди смотрят на них долгими взглядами — редко увидишь на улице двух таких красавчиков за раз. Белый и чёрный: два разных костюма, тона кожи, волос и глаз, и Чимин знает, они бы могли стать звездами инстаграма. Но он ведёт свою маленькую звездочку под огнями Сеула, впервые за долгое время ощущая себя вселенной для кого-то. Ему не хочется тратить своё время на фотографии, он пропитывается ощущением этого предвкушения, веющего от Чонгука. — Куда мы идем, всё-таки? — спрашивает Чонгук, чуть наклоняясь, чтобы спросить на самое ухо. Будто у Чимина не идеальный слух. — Вечер танцев в Dark Paradise… — Так это же место Малкавианов! — восклицает Чонгук, выпячивая глаза на Чимина. — Я дружу с ними, — подмигивает ему Чимин. — Не в тебе дело. Во мне. Я ничейный. Из уст Чонгука это звучит особенно жалко и грустно. Чимин протягивает руку, обвивает его талию и кладет ладонь на бедро, похлопывая. Моментально видя пару крайне осуждающих взглядов. — Я никому не расскажу, если ты не расскажешь. Чимин редко пропускает «вечера танцев». Танцами они названы, конечно, громко: это более адекватная версия вечеринки, где нередко собираются вампиры, решившие побыть айдолами. Они с Чонгуком, проходя по улице, застревают под одной из реклам. Чимин останавливает его и кивает головой вверх. — Смотри туда. Чимин показывает пальцем на рекламу. — Это мой дед. — Ого, я не знал, что он тоже вампир, — удивленно произносит Чонгук, глядя большими глазами на рекламный баннер. — Он никогда не появлялся на общих сборах. — Папарацци следят, — отвечает ему Чимин, кивая головой вбок, продолжая улыбаться самодовольно. — Я столько его слушал… — продолжает Чонгук всё тем же пораженным голосом. А после смотрит искоса на Чимина, оглядывая его с ног до головы. — Почему ты не пошёл в айдолы? Я знаю, что Тореадоров там много. Вы бы классно смотрелись с твоим дедом. Чимин смеется, зачесывает волосы назад и встряхивает ими. — Я танцую в театре балета. Петь, скакать и изображать из себя лучшее в мире существо — у меня бы получилось, но нет никакого желания. — Ты и лучшее существо? — Чонгук противно хихикает. — Не верю. Чимин бьет его локтем в ребра — Чонгук изгибается, словно червяк, продолжая смеяться даже тогда, когда ему очевидно неприятно и больно. Чимин с улыбкой качает головой, закатывая глаза — связался с человеком, и мало того, что с человеком — с ребёнком. — А кто твоя мама? — спрашивает Чонгук несколько осторожно. И неспроста. Последний раз Чимин виделся с родителями чуть менее двухсот лет назад. И это нормально для каждой семьи вампиров: хищники бросают своих детей, когда те становятся способны кормиться самостоятельно. — Тебе она больше известна как Сонми, — спокойно отвечает Чимин: его эта тема нисколько не трогает. — Она его дочь. Развелась с моим отцом и ушла в клан Малкавиан. У Чонгука проясняется в глазах, лицо становится ясным. — Так вот почему ты дружишь с ними! Перед входом Чимин игриво подмигивает ему, беря не под руку, а за руку. — А ещё потому, что я классный. Они спускаются по лестнице в подвальное помещение. Сейчас август, и гардероб закрыт, но охранник — здоровый вампир — стоит на месте столбом, оглядывая их с головы до ног. Чимин чувствует, как инстинктивно Чонгук жмется к нему ближе, пусть и выглядит самодовольным придурком с гордо вскинутой головой, со взглядом уверенного в себе человека. Это контраст умиляет Чимина настолько, что он снова откровенно берет Чонгука за талию и ещё более откровенно лапает его, притягивая к себе за бедро. Чимин улыбается охраннику белозубой улыбкой, и охранник, немного задержав взгляд на Чонгуке, отступает в сторону. Чимин слышит, как Чонгук выдыхает с облегчением. Охранник слышит это тоже и, низко хохоча, хлопает Чонгука по плечу так, что тот едва не улетает на пару шагов вперед: — Расслабься, пацан! Боже, вот люди пошли… Зашуганные… В клубе играет музыка, какая-то зарубежная попса, и Чонгук, впервые попав в место исключительно для вампиров, оглядывает его, стараясь увидеть сразу всё. Ожидая чего-то мрачного: кучи доноров по углам, шлюх на коленях, а все просто танцуют. Пьют, танцуют и общаются. Всё, как у людей. — Тут довольно спокойно, — немного удивленно замечает Чонгук. — До первой драки, — бодро, будто это само собой разумеющееся, говорит Чимин. Он отходит поздороваться с кем-то, а Чонгук, заведя руки за спину, стоит и мнётся, не зная, что ему делать, пока Чимин пожимает и целует руки какой-то семье — может даже своей. Тактично, Чонгук старается не смотреть на него, но ему неловко, потому что он не знает, куда ему вообще тогда смотреть. Тут, кажется, нет людей. Тут вампиры из клана, который отмечен много раз старшими как «опасный». Чонгук поджимает губы и старается не выглядеть слишком потерянным, но у него на лице написано, что он здесь против правил. И совершенно ничейный, будто забытый у стены зонтик. — Это кто здесь такой вкусненький? Чонгук оборачивается, слыша очаровательный женский голос возле уха, но зная, что наткнется на клыкастое чудовище, спрятанное за красивым лицом. Он не успевает сфокусировать свой взгляд на глазах вампирши, как чья-то рука обвивает его талию, и пространство справа мгновенно поджимается кем-то высоким — Чонгук стремительно поворачивается по направлению к давлению, но то исчезает так же быстро, как появилось, и меняется — слева. Рука сбрасывает чужую руку с его талии, и загнавшееся сердце Чонгука в момент подскакивает, начинает биться ещё быстрее, когда слева он видит привычную картину: белый костюм, стальные волосы. Небольшая ладонь сжимает его бок крепко, притягивая к себе. Голос Чимина течет сладкой патокой, звучит самовлюбленно: — Вкусненький уже со мной. Чонгук оглядывает парочку, и оба они выглядят так, будто не просыхают месяц. Кажущиеся пустыми белые глаза смотрят на него выжидающе, мягкие губы тронуты хищной улыбкой и вместе с тем обворожительной. Её волосы рыжие, неестественного цвета для вампира и для кореянки, копна вьется, и когда Чонгук всматривается в лицо девушки, понимает, что не может оторваться. Он не знает, человек рядом с ней или нет, но он выглядит так же: тощий, высокий, с торчащими высокими скулами и убитым взглядом наркомана. Они выглядят настолько по-малкавиански, что Чонгук, даже увидев на улице, сразу узнал бы в них местных. Но сейчас, глядя на девушку, разинув рот, он может только думать о том, какая она… Горячая. Настолько, что Чонгук чувствует, как в брюках становится тесновато. — Это Хёна, — представляет её Чимин, а после кивает на парня возле неё, — и её донор. — Хёджон тоже Маг. Она говорит, а Чонгук не может дышать и знает, что это нездоровое ощущение. Он не может отвести от неё взгляд — она прекрасна. Настолько, что он в одном шаге выпалить это вслух, упасть на колени и приказать ей делать всё, что она захочет, и вместе с тем что-то в нём ломается, противится, откровенно борется с ней и этим чувством. — Может, научит тебя чему-нибудь… — её голос садится ниже, становится для Чонгука бархатным. — Интересному. Когда тебе исполнится восемнадцать. Честно, Чонгук почти не разбирает того, что она говорит. Его член борется с мозгом, и это всё, что занимает все его мысли. Чимин видит, как кривится его лицо в этой внутренней борьбе, и Чонгуку становится неловко, что он вообще думает об этом в присутствии своего любовника. Он дышит часто, откровенно возбужденно, мнется и не знает, на кого ему смотреть — его разрывает напополам, и Чимин, махнув рукой Хёне фамильярно, тянет Чонгука в сторону со словами: — Мы пойдем, ты мне его сейчас натуралом сделаешь. Хёна с Хёджоном остаются заливисто смеяться, а Чонгук, когда Чимин почти насильно оттягивает его в сторону, разворачивает к Хёне спиной, наконец-то выдыхает. И его мозг будто бы прочищается в одну секунду, только вот с членом такое не работает, и ему неловко теперь не потому, что он думал о женщине при живом-то Чимине, а потому что, если кто-то посмотрит ниже его пояса, он будет казаться последним девственником. — Что это было? — выпаливает он очень удивленно, хватаясь одной рукой за голову, а другой за Чимина, забрасывая ладонь ему на плечо. — Она шестерка, которая уже четыре сотни лет пьет Мага, — фыркает Чимин смешливо и беззлобно, многозначительно опуская взгляд на пояс Чонгука. — Удивительно, что ты не предложил отлизать ей. Чонгук лупит его в плечо, а Чимин даже не отшатывается, смеясь. А потом до него доходит: — Четыре сотни лет? — Чонгук оборачивается, но Хёчжона уже не видит. — Ему четыреста лет? — Да. С меткой люди вообще неплохо сохраняются. — Это же много. От чего это зависит? Чимин улыбается ему, кивая в сторону барной стойки. — От того, насколько хорошо вампир обращается со своим донором. О, Хосок!... Чонгук отвлекается, глядя на «Хосока», и резко останавливается, потому что Чимин внезапно замирает. Чонгук видит возле Хосока Намджуна, и его собственное сердечко делает сальто. Все знают, кто такой Намджун — кто не знает бывшего правителя Силлы? Чонгук смотрит на него глазами, полными восторга, и он начинает подергивать Чимина за локоть, чтобы тот познакомил их, но Чимин одергивает его одним движением руки. Тогда Чонгук обращает внимание, что у Намджуна взгляд перепуганный, ошарашенный, и он смотрит даже не на притащенного сюда не по правилам Аркана. А на Чимина. И губы Чимина растягиваются в улыбке. Такой змеиной, хитрой. Чонгук догадывается, что, видимо, как и их, Намджуна здесь быть не должно, но Чимина в отличие от Намджуна это волнует мало. И может быть, этот хитрющий взгляд Чимина становится причиной, что Хосок медленно сводит свои колени, садясь более ровно, собранно и вместе с тем напряженно. — Он дружит с королем Силлы? А… — Да не король он уже, — безразлично отмахивается Чимин, будто это какой-то проходящий на улице, а не Намджун. — Я познакомился с ним во время второй мировой. А Хосок был его любовником раньше, лет пятьсот назад. Хосок кладет руку на сидящего сбоку от него парня, одетого в малиновый костюм, и становится донельзя расслабленным, когда тот берет его пальцы в свою ладонь. Намджун через силу сводит взгляд в сторону, прекращая пялиться на Чимина с Чонгуком, и обращает внимание на своего бывшего любовника, и видимо… Любовника его любовника. Чонгуку кажется, что он попал в какой-то бразильский сериал, а играющая музыка в духе латина только добавляет всему большей драматичности. — Привет, мальчики, не найдется места для нас двоих? — Здравствуй, Чимин-ши, — говорит Намджун на очень формальном корейском. — Конечно, присаживайтесь. Чонгук… Чонгук выпрямляется, будоражась от того, что Намджун знает его имя. — Садись рядом с Юнги, пожалуйста. Вина? — Д-да, пожалуйста, — кивает Чонгук смущенно. — Спасибо. — Вы прекратите выкать? — хватается за голову Хосок. — Вы вообще куда пришли? Как понимает Чонгук, садясь возле Юнги — Юнги человек. Бледный, и серые волосы, выбеленные краской, только добавляют его болезненному виду… Болезненности. Чонгук осматривает его шею, и на ней море следов от клыков: подживших, старых и совсем свежих — красных, синюшных. Это объясняет тени под его глазами, уставший взгляд, подогнувшуюся спину, но Чонгук не чувствует в нём слабака, истощенного и голодного. Мин Юнги выглядит так самодостаточно, насколько Чонгук, живущий в тренажерном зале, выглядеть не сможет. Он сбрасывает руку Хосока со своего бедра так уверенно, насколько Чонгук никогда не сможет сказать Чимину «нет». А ещё в его бокале что-то странное. Чонгук знает, как выглядит вино, и это точно не оно. Красное, темное, налипающее на бокал. У Чонгука холодеет где-то в поджелудке, а лицо кривится. — Это что?... — пораженно шепчет он, подаваясь к Юнги, взглядом залезая в его бокал. — Кровь? Юнги не поворачивается даже, а просто косится на Чонгука. — Ты что, долбоеб? Это гранатовый сок. Его от этого мрачного парня спасает Чимин, нагло выпивший всю кровь из бокала Намджуна и, будто забыв, что пиджак его белоснежный, утирает её с губ. — Пошли, потанцуем. Чонгук срывается с места, моментально бросаясь в руки Чимина. — Что танцуем? — пытается перекричать Чонгук музыку, но смеется, когда видит, как Чимин морщится — слишком громко. — Я не знаю эту хореографию наизу… — Я не танцую эту твою корейскую попсу, — на ухо Чонгуку, с улыбкой своей змеиной, королевской. — Танго. Чонгук моргает. — Как ты будешь танцевать танго под это? — Мой хороший, я в танцах двести лет. Просто танцуй со мной. Чимин подхватывает Чонгука, а тот закидывает руку ему на плечо. Он знает азы, как азы и многих других танцев, излюбленных вампирами, но он не учился танцевать под такую музыку. Он доверяет Чимину, но куда больше он доверяет своей уверенности и способности, знанию, что он может, а чему может научиться. Чонгук не привык не знать чего-то: он собирается, напрягается весь и дает вести себя. Мысленно настраиваясь, что у него, как и всегда, нет права на ошибку. В правильных, выверенных движениях, которые в его голове плохо ложатся на музыку, но попадают в общий ритм — мало жизни. Он не борется за место ведущего, дает рукам Чимина вращать себя, двигать, менять в положении, ронять — Чонгук легко падает на полушпагат, и тогда танцующие рядом вампирши оборачиваются на него. Чимин дергает его вверх, Чонгук падает в его руки и видит вместо улыбки на его лице странное, сложное выражение. — Что-то не так? — взволнованно спрашивает Чонгук, замирая очень резко, обрубая движение на половине. Они смотрят друг на друга, Чонгук дышит часто, но не от напряжения, а нервов. Чимин вдруг улыбается ему нежно и обхватывает его талию заново, движением более свободным, не удерживая Чонгука — давая ему больше пространства. Подаваясь к нему, губами в губы, он шепчет с блеском в глазах: — Прекрати быть идеальным. Просто — будь. Чонгук сглатывает с трудом и кивает немного напряженно. Чимин видит, как работает его мозг, как мыслительный процесс пытается предугадать, что делать, как делать, куда делать. Он не чувствует, пока движется — он танцует, думая, и в этом между ними огромная разница. Чимин хочет сломать этот барьер, оставить чистые эмоции, и он, вздыхая резковато, без предупреждения, на вампирской скорости роняет Чонгука, заставляя того прогнуться и потерять землю под ногами. Чимину хватает одной руки, чтобы легко удерживать его на весу. Он не дает Чонгуку думать, беря роль ведущего на себя полностью, и Чимин бы соврал, если бы сказал, что ему это не нравится. Не давать успевать Чонгуку думать — беспроигрышный вариант, и, после очередной прокрутки, чонгукова выпада, подъема его на руки и вращения вокруг себя, Чимин слышит его смех, видит его улыбку. Он двигается не идеально, совершенно не по канонам, но Чимину плевать — они танцуют своё собственное танго под музыку, которая не создана для этого, казалось бы, но они словно ощущают движения друг друга, сливаются телами идеально. Чонгук совершенен в роли ведомого, Чимин не знает, что может быть лучше бессмысленного времяпровождения с тем, кто тебе нравится. И, когда кончается песня, они не прекращают танцевать, дурачиться, словно им обоим семнадцать. Они возвращаются к барной стойке, обнимаясь. Когда Чимин падает на стул, Чонгук разводит его ноги крепкой хваткой на коленях. Он встает между его ногами и тянется за поцелуем; такой голодный, такой ненасытный — Чимину нравится. Он хватает его за грудки, подтягивая к себе, заставляя встать как можно теснее, руками схватиться за бёдра. Они целуются, подминая языки друг друга, и Чимин в порыве не замечает, как одна его рука вцепляется Чонгуку в волосы, наклоняет его голову, запрокидывает её так, будто хочет укусить в шею. Он чувствует взгляды Намджуна и Хосока на себе, а точнее — на Чонгуке. На пульсирующих артериях его шеи, на его жаре, на его ещё девственной крови без грамма яда, никем не отравленной. Он — лакомый кусочек, кролик в волчьем логове, и напряжение вместе с тем, как растет в его брюках, набирает обороты в воздухе. Запах возбужденного человека быстро разносится по пространству, как если бы кто-то жарил мясо в центре комнаты, а все, кто окружали гриль — не ели вечность. Чимин трогает своего самого сочного и сладкого, ладонями трет его соски через ткань пиджака и рубашки, не думая о том, что на них смотрят. Ему всё равно. Ему всегда так всё равно, а когда Чонгук рядом с ним — всё равно вдвойне. Он только слышит его стон и улетает. А следом, справа от себя, слышит звонкий хлопок, как будто кто-то влепил кому-то пощечину или просто ударил открытой ладонью. Ладонь Чонгука требовательно спускается ниже, на внутреннюю сторону бёдер Чимина, ложится на его пах. Чонгук просит члена, вздыхая и вжимаясь в Чимина, и Чимин не уверен даже, использует ли Чонгук магию сейчас, или он сам по себе такой. Жадный до прикосновений, привыкший к тому, что есть кто-то, кто делает ему хорошо. Кто любит его до бессознательного, доводит до оргазма, трогает так, как никто до. После звонкого хлопка — удар о стол, и они оборачиваются, привлеченные звуком. Глаза у Чонгука поплывшие, дыхание сбитое, член отчетливо проступает под тканью брюк, и больше всего Чимину хочется сжать его в ладони, урвать просьбу Чонгука опуститься на колени, отсосать ему глубоко и так, как сам он не умеет — сжимая губами, вбирая в горло, двигая головой в правильном ритме — опыт длиною уже в двести лет не пропьешь даже за нехваткой любовников-мужчин. Чимин смотрит на Хосока немного раздраженно, а потом опускает взгляд и видит, как его очаровательно-тонкая ладонь протягивает квадратную упаковку с презервативом. Чимин приподнимает бровь. — Уединитесь уже, бля, где-нибудь, — ворчливо бросает Хосок, а Юнги не менее удивленно, чем Чимин, смотрит на презерватив. — С каких пор ты таскаешь с собой кондомы? — уточняет Юнги, немного претензионно оглядывая Хосока. Хосок тупит взгляд в стойку и пожимает плечами. Юнги подозрительно косится на Намджуна. Намджун делает вид, что ничего не видит. Когда Чимин спрыгивает со стула, за руку тащит Чонгука в сторону туалетов, он слышит, как Хосок начинает оправдываться, завуалированно объясняя Юнги, что ждёт того дня, когда Юнги наконец-то скажет ему «да». Раньше Чимину думалось, что ему нравится быть одному — свободным, не обремененным никем постоянным. У него не было проблем с тем, чтобы слышать «да» на вопросы, которые не приходилось даже задавать вслух. Запястье Чонгука в его руке сердцебиением, пульсом отсчитывает тысячи согласий, и Чимин, ведя Чонгука через толпу, знает, что это же «да» слышат другие вампиры. Он не может видеть в Чонгуке очередную однодневку, когда берет его несколько раз на неделе; когда чувствует гордость, что именно с ним Чонгук заходит за закрытую дверь; именно к нему взгляд Чонгука прикован. И никак иначе быть не может. Чимин выбивает дверь просторного туалета и рвется к Чонгуку, но Чонгук опережает его — хватает за грудки и вжимает в стену. Чимин охает не от силы удара, а от удивления, что Чонгук вообще способен на это, что в его абсолютно безвольной натуре есть хоть капля жесткости. Чонгук целует его властно, проталкивая бедро между его ног, и Чимину хочется задохнуться от удовольствия. Он сбрасывает с себя его руки, хватает его в ответ за пиджак, тащит на себя, кусает за губы слегка, но даже от легкого укуса лопается слизистая — вкус крови Чонгука в их поцелуе, и Чимину хочется умереть с этим вкусом на губах. Он лижет Чонгука, будто кот, дорвавшийся до сметаны: вылизывает его губы, тихо вздыхает сквозь поцелуй от того, как крепкое бедро зажимает его, давит в пах, периодически сильно в самый раз, так, чтобы для нормального человека было больно, для Чимина — просто ощутимо. Когда руки Чонгука по-хозяйски ложатся на бёдра, расстегивают пуговицу и ширинку, Чимин звереет из-за одного движения пальцев Чонгука, пытающихся забраться под его штаны, к ягодицам, сжать их и развести. Чимин приподнимает Чонгука над полом — на жалкие сантиметры, и разворачивает его сильно, вбивая в стену, меняя их местами, заставляя Чонгука крупно вздрогнуть и вздохнуть от силы удара. Но Чонгук выдержит это. Чимин знает, что выдержит. Он проверял. Поцелуй превращается в столкновения губами, неловкие мазки друг по другу, пока Чимин вырывает из чёрных брюк Чонгука ремень, пытается раздеть его, не порвав при этом ткань. Чонгук задирает голову, подставляя свою шею, открывая её, и Чимин забывает обо всем. Он губами впивается в неё моментально, будто ждал этого разрешения, и едва одергивает себя, чтобы не вцепиться. Чимин понимает, что Чонгук сделал это не просто так. Он стискивает его пах в ладони. Чонгук скулит и сгибается, руками хватаясь за плечи Чимина. — Не провоцируй меня, — Чимин почти шипит, но продолжает касаться губами шеи Чонгука, языком проводит по линии яремной вены. Он слышит, как кровь журчит там. Горячая. Вся для него. Она так близко. Но он не может до неё дотянуться. — Меняемся местами, — предлагает Чонгук. Чимин с тяжелым вздохом пытается отцепиться от шеи Чонгука, и когда человеческие губы касаются его собственной, холодной и натянутой, Чимин млеет от тепла. Он закрывает глаза, концентрируясь на запахе, руками забывая, что вообще делал — массирует член Чонгука через ткань, массирует его яйца, трет ладонью зачарованно, пока Чонгук водит губами по шее. Чонгук вцепляется в неё зубами — дико, по-животному, и Чимин ощущает себя жертвой. Укус для вампира — показательное, что ты ниже, что не можешь дернуться, сопротивляться, что ты не стоишь ничего, и Чимин закипает за секунду, и тут же отпускает эту ярость, потому что зубы Чонгука даже не прокусывают его кожу. Они просто приносят эту приятную, покалывающую не-боль. Чонгук грызет его, услышав вздох Чимина, почувствовав, как его ладонь расслабляется. Он грызет его шею, впивается в неё от души, зажимает кожу зубами, и чем сильнее делает это, тем сильнее расслабляется Чимин, подставляется, становится горячим от боли, которую Чонгук ему не приносит, но пытается. Он зубами поднимается до уха, сжимает хрящи так, что те слегка хрустят во рту, но не ломаются, а Чимин негромко стонет. Чонгук пальцами продавливает талию, живот, вкладывая туда магию, которая у них под запретом, но Чимин не против, если она — для этого. Для безуспешной попытки оставить на его теле синяки, поломать его, заставить его почувствовать своё тело наконец-то. Чимину редко выдаётся это: самые яркие ощущения у него были в постели с вампиром, обладателем Силы, который не щадил его. Локтем заставлял прогибаться, и прелюдия была дракой, чтобы потом просто выебать друг друга без чувств и заботы. Ошибочно думается, что Смерть — один из идеальных любовников. Чимин знает, что его невозможно удовлетворить. Когда он открывает глаза, то находит себя развернутым к Чонгуку спиной. Чонгук берет его в локтевой захват, чуть вздергивает вверх за горло, заставляя приподняться на носки. Его хватки не хватает, чтобы задушить, но Чонгук старается и давит от души — Чимину становится тяжелее дышать. Чонгук расстегивает его брюки, не приспускает их толком, просовывая ладонь под ткань — сжимает член крепко в ладони, и Чимин откидывается на Чонгука, не сдерживая стона. Стона, чтобы похвалить своего мальчика. Показать ему, что он всё делает правильно. Попутно спуская с себя брюки, не теряя себя в пространстве больше. С Чонгуком ему не страшно, с Чонгуком не потеряешь контроля, не потеряешь власти. Его рука туго двигается на члене, но Чимин знает, что хватит одного движения, чтобы вырваться, выломать его запястье. Одного жесткого слова, чтобы поменяться местами. Чонгука растили послушным, податливым, и Чимин поражается, что тот может вести себя так — откровенно тереться членом об оголившиеся ягодицы, прижиматься тесно, умолять телом, чтобы Чимин уделил ему внимание. А Чимин цепляется за его руку обеими ладонями, просит затянуть хватку ещё туже, хрипит, когда локоть Чонгука сжимается, и бицепс напрягается до стали. Сердце Чимина начинает биться сильнее. Больше всего на свете ему хочется развернуть Чонгука, поставить его ладонями на белоснежную крышку унитаза, или ладонями в белоснежную раковину, и грязно выебать как в последний раз. Чимин тянет край упаковки презерватива, но опускает взгляд на свой стоящий член. Чувствует своим телом член Чонгука, настойчиво просящийся между ягодиц. Чимин зажмуривается, не зная, какого хрена допускает саму идею. Чимин не знает, что делает, когда наступает Чонгуку на ногу, чтобы тот ослабил хватку; Чимин делает крошечный шаг вперёд, зубами рвет бумагу и заводит руки за спину, натягивая кондом на Чонгука. Чонгук замирает, только его тяжелое дыхание рубит воздух, сносит Чимину голову, доводит до состояния, когда он плохо может думать, только получать удовольствие от жесткости в руках Чонгука. Чимин не знает, зачем даже надеется на то, что Чонгук сможет сделать то, что он ему приказывает: — Выеби меня. Чимина не нужно растягивать, ему не больно, он не чувствует ничего, кроме давления, когда Чонгук со скулящим стоном входит в него. В нём туго, так туго, как бывает только в девственниках: тело вампира регенерирует быстрее, чем успевает повредиться по-настоящему, и Чонгука стискивает со всех сторон тесными мышцами, сильно сжимающими его. Чонгук не может двинуться, войдя на полную длину, до упора, насколько возможно в позе, и просто дышит, дышит так жарко на ухо Чимину, что тот не может прервать его медитацию с хуем внутри своего любовника, не хочет одергивать его от получаемого удовольствия. Чимин шумно сглатывает, сжимается и расслабляется, пытаясь заставить Чонгука почувствовать больше — почувствовать что-то кроме тесноты, вспомнить, что он должен делать. — Чонгук, — с придыханием бросает ему Чимин. Чонгук выходит из транса и возвращает руку на горло, возвращает локтевой захват, но вторую руку опускает Чимину на бедро, фиксируя его. Наваливается на него, заставляя чуть согнуться, и наконец-то толкается вперёд. Чимин прикрывает глаза, мучительно изводясь, не чувствуя кроме давления ничего. Легкое трение на простате, слабое, почти неосязаемое удовольствие от заполненности, без ладони на члене — ничего толком. Чонгук двигается в нём размеренно, глубоко и спокойно. И Чимина это бесит. — Чонгук, — голос Чимина низкий, тяжелый. — Я сказал, выеби меня, а не оттрахай с любовью. Для него это слишком длинное предложение сейчас, очевидно; Чонгук не может ответить. Он только кивает, целуя Чимина в затылок, и чёрт, Чимин бы поплыл от этой нежности, если бы нежность была ему нужна. Если бы нежность давала ему кончить. Чонгук набирает ритм, но движения его всё равно размеренные, такие, как бы он брал девственную девочку. Он руку сжимает вокруг горла недостаточно туго — Чимин спокойно дышит; даже, когда он тянет на себя, в его движениях нет ничего, кроме наивной, человеческой заботы, влюбленности, природной фиксации на клише — если туго, значит неразработанно. Чимин почти бесится, и сжимает Чонгука собою так сильно, что тот сжимается тоже, наконец-то возвращая нужное напряжение в руках, только замирает, а спустя мгновение — напряжение теряется, ритм размеренный — возвращается. Чимин, рыча от злости, заводит руку за себя и хватает Чонгука за волосы, натягивая его вверх, затаскивая его на себя, словно кобеля. Он разворачивает голову, пытаясь высмотреть влюбленную рожу Чонгука, довольного тем, что он сверху, и мажет его губы поцелуем, чтобы звучать не так грубо и недовольно, не ранить хрупкую самооценку своего ласкового человека, но проговаривает настолько злобно, что глаза вспыхивают голодным красным. — Выеби, блять, меня. Возьми меня так, будто хочешь убить меня. Чонгук приоткрывает рот, начинает мямлить что-то нечленораздельное, и Чимин дергает его за волосы, а отпуская их — хватает за лицо, сжимает его челюсть, зная, что вкладывает в это больше злости, чем стоит, но не может контролировать себя, когда стоит крепко, а кончить не получается и не получится. — Слушайся меня и не задавай вопросов, если хочешь ещё раз вставить мне. Чонгук будто меняется в секунду. Он замирает на пару секунд, набирает в грудь воздуха, и Чимин расслабляется, открываясь для него, расставляет ноги чуть шире, держась за руку, что душит его. Но он не ожидает, что Чонгук выйдет из него резко, оставляя за собой мерзкое чувство пустоты, и Чимин хотел бы развернуться, спросить, какого хрена, но Чонгук хватает его за волосы в ответ и, включая всю магию Силы в своей крови, толкает за голову вперёд, в стену напротив. Он ударяет его головой так сильно, что у Чимина звезды рассыпаются перед глазами, и не успевает проясниться, как Чонгук нагибает его, вдавливая лицом в гладкую плитку — Чимин щекой проезжается по ней, слыша хруст в своей шее. Чимин стонет в голос, когда Чонгук не входит в него — толкается с нечеловеческой силой, свободной рукой оттягивая ягодицу властно, так, как нужно Чимину; так, как ему, блять, хотелось. Он не имеет его, он долбится в него отчаянно, забывая о технике, но Чимину лучше так — жестко и без души, без нужного наклона, лучше просто так — ощущать больше трения, давления на себя. Он сжимает свой член в ладони, второй упираясь в стену и пытаясь отпустить это странное чувство, приходящее с собой снизу. Он доверяет Чонгуку. Он знает, что доверяет Чонгуку. Что ему можно. Потому что он человек. Человек никогда не отберет у него контроль и власть над ситуацией. Но человек и не сможет доставить ему. Чонгук ложится на его спину и почти плачет на ухо разрешение кончить. Вся его напускная агрессия — не более, чем результат приказа и угрозы. Его голос ломкий и высокий, просящий не менее, и Чимину обрывает всё, когда Чонгук сбивается с ритма, ослабляет хватку, молит на ухо отпустить его, дать спустить. Чимин жмурится, дыша тяжело, видя по себе, зная, что ему этого мало. Ему не хватит. Он не кончит и точно не кончит первый. Он разрешает Чонгуку обрывистым «можно», и Чонгук стонет над его ухом сладко и громко, обнимая обеими руками. Он отшатывается, кончив, а Чимин, продолжая стоять полусогнутым, упирающимся ладонью в стену, со спущенными штанами, задыхается от возбуждения. Член течет, но собственной руки не хватает довести себя — этого мало, так мало, так ничтожно мало. Он стал сильнее с кровью Чонгука, а значит стал и чувствовать меньше — это палка с двумя концами, две стороны монеты — никаких плюсов, одни минусы. Чонгук сдирает с себя резинку, выкидывает её в ведро, а Чимин злобно воет, чуть выпрямляется, вжимаясь лицом в стену и ударяясь о неё головой так сильно, что плитка покрывается сетью трещин. — Хён, — Чонгук подходит к нему сбоку и приобнимает за талию. Чимин резко поворачивает голову в его сторону, и Чонгук вздрагивает: глаза у Чимина алые настолько, что кажется — белок покраснел тоже. Из приоткрытых губ видны острые кончики не до конца опустившихся клыков. — Что я могу?... — На колени, — неразборчиво от рыка в голосе приказывает Чимин, и Чонгук слушается моментально, то ли перепугавшись, то ли наученный подчиняться лучше, чем принимать хоть какие-то решения. Чонгук подползает к нему, спиной упирается в стену, на которую опирается Чимин ладонью. Он обхватывает член, зная, что нужно делать, и открывает рот, подаваясь вперёд, чтобы взять Чимина губами, вылизать его, как Чимин останавливает его грубой хваткой на волосах. Чонгук открывает глаза и с болью смотрит на него — злого, бешеного, на грани того, чтобы свернуть Чонгуку шею и выпить его. Но Чимин только тянется второй рукой вниз и открывает рот Чонгука шире. — Не прячь зубы, — проговаривает Чимин чётко, — и терпи. Чонгук сглатывает, позволяя держать свой рот открытым, и послушно закрывает глаза, складывая ладони на бедрах. Он думает, что ничего страшного не случится — он уже отсасывал Чимину, уже давал ему входить в своё горло, но Чимин толкается в него так, будто он хочет не минета, а берёт Чонгука сзади. Чонгук распахивает глаза, из которых брызжут слезы, он давится моментально, и рот хочется закрыть инстинктивно, но палец, держащий нижнюю челюсть оттянутой, и другая рука, что держит за волосы и тянет вверх, не дают ему отстраниться, двинуться. Чонгука дергает всем телом, он сглатывает болезненно и с трудом, сжимая член Чимина глоткой, и пытается вдохнуть. Ему сказали терпеть. Он должен терпеть. Его пальцы яростно цепляются за коленки Чимина, пытаясь короткими ногтями проделать дыры в коже. Чимин имеет его горло в ритме, в котором Чонгук не может даже вздохнуть. Он забивает его рот собой, отпускает нижнюю челюсть, и Чонгук моментально обхватывает член губами — он бы и не смог спрятать зубы. Края тех скребутся по коже члена, делая ощущения более острыми, в самый раз для Чимина — и он увеличивает нажим и скорость, будто пытается задушить Чонгука, сломать его горло, вывернуть его трахею. Чонгук не успевает ни вдохнуть нормально, ни выдохнуть, его тянут к паху, и всё, что он может — это сдавленно мычать просьбу быть помедленнее, прекратить — неразборчиво, кончить побыстрее, дать вдохнуть, и всё же — он терпит. Он рыдает против воли и желания: слезы просто заливают его лицо, потому что в горле дерёт, рвотный рефлекс то и дело заставляет всё внутри спазмироваться. Гланды болят, а Чимин не останавливается. В Чонгуке просыпается инстинктивный ужас, что он сейчас задохнется или умрет от того, что Чимин не щадит его горло. Он открывает глаза, пытается поймать его взгляд, но перед глазами плывет от асфиксии, и в момент, когда Чонгук чувствует — всё, его сейчас вырвет, его выкрутит наизнанку, рвотный рефлекс остро схватывает пищевод, Чимин резко отстраняется и кончает. Чимин кончает ему на лицо, в распахнутый рот. Марает его кожу, выстанывая от удовольствия, от красоты картины, как Чонгук пытается отвернуться, но не может — Чимин стискивает его волосы в кулаке и не дает двинуться. Чонгуку не остается ничего, кроме как подчиниться, и он задерживает дыхание, чтобы не начать громко кашлять. Когда Чимин отпускает его, он тут же валится на ладони и хрипит, сплевывает на пол слюну, держится за горло одной рукой и просто пытается дышать, пустым взглядом смотря в пол. Ему больно внутри, и ему приятно от того, как в горле всё ещё ощущается член Чимина. Этот мазохизм чужд Чонгуку, но задаваясь вопросом, откуда он, блять, взялся, Чонгук понимает ужасное — он всегда был с ним. Чимин, стоя над ним, натягивает брюки с лицом довольным, принявшим человеческие черты. Он смачивает бумажные полотенца и ударом выключает воду, закрывает кран. Присаживаясь перед закашливающимся Чонгуком, пытающимся отдышаться, Чимин берет его за подбородок, контрастно нежным движением прося посмотреть на себя. Он поворачивает к себе очаровательное лицо: красивое, покрасневшее, измазанное белесой жидкостью. С глазами чуть воспаленными, влажными, блестящими. С губами опухшими. Чимин покровительствующе улыбается ему, властно придерживая за подбородок, гладит большим пальцем по нижней губе прежде, чем прикоснуться влажным полотенцем к щеке. — Ты умница, — негромко, бархатно произносит он, утирая лицо Чонгука. — Самый лучший мальчик. Стирая с лица сперму, Чимин не смотрит в глаза Чонгука, он и так видит его жалобный и просящий взгляд. Чимин опускает руку с его подбородка, берет за горло и гладит пальцами, слабо сжимая. — Ты так хорошо постарался. Чонгук млеет, дыша тяжело и не двигаясь, позволяя то, что Чимин бы никогда не позволил в отношении себя. Он прикрывает глаза, веря, что ничего не случится, что хватка на шее не более, чем знак обладания, закрепления знания, кто и кому принадлежит. Где бы Чонгук ни был, как бы он ни был, с кем бы он ни был — не будет никого другого. — Дома я сделаю с тобой всё, что ты захочешь, — обещает Чимин, целуя его в лоб. Он отбрасывает бумагу в угол, даже не целясь в ведро. Чонгук пьяно моргает, и Чимин видит по языку его тела, что он хочет поцелуев, хочет больше похвалы, хочет на руки, хочет поближе, хочет подчиняться, хочет склонить голову, сказать самое послушное «да». Чимин не знает, как бороться с этим, и есть ли способ побороть Чонгука в этой отвратительно безжалостной игре. Чимин может вытерпеть многое, но он не может терпеть время в ожидании, пока Чонгук сможет ещё раз, пока он передохнет, и Чимин сделает всё так, как будет нужно ему. А Чонгук позволит. Для Чонгука, понимает Чимин, помогая ему подняться с пола и обнимая его напоследок, сжимая крепкие ягодицы и целуя глубоко, терпко — нет знания, как можно доминировать над кем-то другим. Он банально не научен; он выращен едой, компаньоном, домашним животным для своего будущего вампира. И Чимину нравится это, нравится в нём всё. Его не пугают различия между ними, как Чонгука не пугает Чимин даже тогда, когда его глаза налиты кровью, готовы к охоте. Чимин припирает его к стенке, не прекращая целовать. Он не может оторваться. Он — что же происходит — не может оторваться от человека. И он больше никогда не хочет оставаться один.