Из дремучего леса

Позвоночник и впрямь начинает вставать так, как надо. Сколько ни ищет, Лань Чжань не может найти на спине даже рубца от той страшной травмы. Разумом он находит логичное объяснение, но вот сердце радостно и легко колотится о ребра от одной мысли, что скоро он сможет быть таким, как прежде. Проходит еще несколько дней, и наконец Вэй Ин признает состояние его тела отличным. Слабость еще не уходит до конца, но тело вновь легкое, послушное и гибкое, а боли больше не возвращаются. Кажется, лис вылечил не только его тело, но и разум: с тех пор, как Ван Цзи впервые уснул в этой пещере под пушистым черным хвостом, кошмары его не посещали. Всего за неделю это место стало самым надежным и прекрасным во всей Поднебесной. Хань Гуан Цзюнь в полном порядке, но даже спустя еще день никто не заикается об уходе. Вэй Ин продолжает болтать, как ни в чем не бывало, возить юношу на источники («На моей спине ведь быстрее! Ну же, Лань Чжань, будет весело!»), спать с ним под одним одеялом, разве что не заглядывать к нему в рот — он повсюду, его много, и, кажется, верно и необратимо он забирается всем своим игривым естеством в самое сердце. Только вот вечно так продолжаться не может. Чем дальше, тем настойчивее лезут мысли о брате, о Гу Су, где осталась прошлая жизнь, к которой он теперь сможет вернуться… Но стоит ему заглянуть в счастливые светло-серые глаза Вэй Ина, и эти мысли отходят на второй план. Он отодвигает уход на день, затем еще на один. Лис не слепой, видит, что с Лань Ван Цзи что-то происходит, а потому бесхитростно прижимается к нему одним утром и принимается вылизывать лицо. Опешивший от столь мокрого пробуждения заклинатель долго не может понять, что происходит, потому пропускает момент, когда черный зверь ложится крупной грудью ему на ноги, складывая передние лапы вдоль его тела. — Слезай, — отмирает Лань Чжань, не предпринимая ничего для освобождения — ему любопытно, что за игру в этот раз задумал лис. — Гэгэ, я тебе нравлюсь? — довольно улыбается тот. С некоторой заминкой Ван Цзи кивает. Зверь хорош собой — лоснящаяся мягкая шерсть, стройные лапы, живые чуть раскосые глаза. В нем нет ни следа злобы или черствости, и за искренность, пусть и такую бесстыжую, заклинатель готов простить ему и опрокинутые не раз в воду одежды, и нарушение личного пространства по сто раз на дню, и даже язык на своем лице, словно Ин — собака. Лис необыкновенный. Хань Гуан Цзюнь уверен — такой бы всем нравился. Этот ответ удовлетворяет зверя, и он проводит теплым языком вдоль шеи Лань Чжаня. Молодой человек не сопротивляется, закрывает глаза и ждет. Язык скользит все ниже и ниже, обводя широкую по-юношески крепкую грудь, короткие вибриссы щекочут тренированный живот. Распахнув носом полы нижней одежды, лис останавливается. — Лань Чжань, ты мне доверяешь? — урчит он где-то напротив сердца. Лань Ван Цзи без раздумий дает ответ. — Мгм. И цепенеет, осознавая, что происходит. Медленно тяжесть немаленького тела становится легче и легче, его обхватывают голые ноги, а вниз по животу ведет не лисий, но человеческий язык. Неведомая сила вздергивает Хань Гуана с лежанки, и он садится, неспособный ни двинуться, ни произнести хоть слово. Оседлав его бедра и бесстыже улыбаясь сквозь легкий румянец, на нем сидит самый необычный в своей диковатой красоте человек, совсем еще молодой парень не старше самого Ван Цзи. — А теперь, Лань Чжань, я нравлюсь тебе? — он скромно ведет белыми плечами, стряхивая каскады волос, но в лукавом взгляде заклинатель прекрасно видит, что это притворство. Стройный, вертлявый, не по-мужски красивый, но и не по-детски развитый телом. Лань Ван Цзи и хотел бы рассказать, но восхищение смешивается со смущением, а еще — непривычным чувством где-то в животе. Человек. Он может становиться человеком. — Да, — выдавливает он, не отрывая взгляда от светло-серых глаз в обрамлении длинных ресниц. В полумраке утренней зари они кажутся глубокими омутами, затягивающими неосторожных в толщу темных вод. — Ты мне нравишься, гэгэ, — привычные урчащие нотки в голосе не успокаивают, как прежде, но будоражат еще больше, и нечто внутри юноши отзывается на этот голос. Вэй Ин наклоняется, продолжая бормотать разные глупости. Ван Цзи не разбирает слов — его полностью поглощает вид белоснежной спины, с которой соскальзывают черные локоны. На пояснице россыпь крошечных родинок в форме полумесяца так и манит прикоснуться, и Лань Чжань тянется рукой, обводя рисунок. А затем — вздрагивает от прошившего его изнутри разряда молнии. Через силу опуская взгляд, он видит лишь пушистую макушку и беспредельничающие руки, сжавшиеся на его бедрах. Вэй Ин вновь ведет губами вдоль слегка возбужденной плоти, и та неожиданно отзывается, наливаясь желанием. Заклинатель беспомощно смотрит на лиса, который в очередной раз нашел, как нарушить границы недопустимого, и не знает, что с этим делать. — Стой, — он сжимает плечо Ина, но тот лишь урчит довольно, подставляясь под руку. — Прекрати. Не шути со мной. — Лань Чжань, эр-гэгэ, я не шучу, — улыбается он, замечая алеющие уши Хань Гуань Цзюня. — Я хочу, чтобы тебе было приятно. А в доказательство своих слов приоткрывает влажные губы и вбирает ртом стержень его страсти. Ван Цзи вздрагивает, невольно закрывая тыльной стороной ладони лицо. Но не смотреть невозможно, слишком соблазнительно выглядит обнаженный лис, выгнувшийся в спине. Такую картину он не видел даже в весенних картинках, оброненных кем-то из приглашенных учеников Гу Су Лань. Чресла заклинателя переполняет незнакомое тепло, и жажда чего-то, о чем он даже не подозревал всю свою жизнь, борется в его голове с нравственностью и правилами. Однако слишком быстро запреты сгорают, как рисовая бумага, тонкие и хрупкие перед пламенем врожденного драконьего темперамента. Вэй Ин совершенно неумелый, но раскованный и ласковый, и когда Лань Чжань рывком поворачивает его на спину, подминая под себя, он с готовностью подставляет шею под поцелуи. Заклинателя ведет, губы покалывают от нетерпения, а в движениях трепет и срочность. Он немного резко прикусывает слегка заостренное ушко, устраивается меж чужих разведенных ног и с упоением слушает собственное имя, без конца повторяемое упавшим голосом. — Лань Чжань, ох, Лань Чжань... Нет, любимый, не так… — задыхается Вэй Ин, кривясь от грубого вторжения длинных пальцев. Лань Чжань позволяет взять свою руку и направить один палец вместо трех, терпеливо растягивает слишком тугой проход, пока лис не дает одобрение продолжать. Запах их страсти смешивается друг с другом, пропитывает кожу и меховое одеяло, а от непривычного положения немного тянет спину, но несдержанные стоны Вэй Ина и его раскрасневшееся лицо, замутненное жарким желанием, стоят дороже всех мечей и лобных лент на свете. Еще час назад он и думать не смел, что вот так просто влюбился в ушлого лиса, а теперь хрипло шепчет его самое родное имя, накрывает алеющие губы долгим поцелуем, зная, что это из-за него Вэй Ин готов вознестись на девятые небеса от наслаждения. За звездами перед глазами он уже не видит, как вспыхивают красноватым светом радужки лиса. Хитрый чертенок обмякает и полностью расслабляется, улыбаясь куда-то ему в плечо. — Я люблю тебя, — легко произносит он, неспособный смутиться, как и всегда. И Лань Чжаню вовсе не обязательно говорить в ответ — Вэй Ин очень хорошо слышит его громкое сердцебиение. Без ответных чувств столь высоконравственный и сдержанный заклинатель не стал бы со всей пылкостью отвечать на ласки. Лис понимает. Он слегка приподнимается, превозмогая слабость, и принимается по-звериному вылизывать партнера. Хань Гуан Цзюнь впервые в шаге от того, чтобы рассмеяться — так это и мило, и смешно. Они лежат так до полудня, не размыкая рук. Небо впервые за долгое время безоблачное, и водопад солнечного света падает на пол пещеры. Ветерок по-летнему теплый, и кажется, что сама природа согрелась вместе с сердцем Лань Ван Цзи. — Когда-то и я был человеком, — почему-то решает сказать Вэй Ин. Почему-то ему это важно, и Лань Чжань внимательно слушает. — Ребенком я потерял родителей, а потом бродяжничал в городе, название которого уже не помню. Однажды я бежал от дворовых собак и оказался в лесу. Заблудившийся сирота вряд ли может рассчитывать на помощь… Но я спас божество, представляешь, Лань Чжань? Дикий лис едва не разорвал его, а я швырял камни, пока не разбил твари голову. Ван Цзи молчит, лишь крепче сжимает ладонь юноши. Но тот и не кажется расстроенным. — Правда, я сам почти умер, — продолжает Вэй Ин. — Божество в благодарность передало мне телесную оболочку того лиса, благословив и сделав неким подобием божества. Поэтому я могу исполнять такие желания, как твое, в обмен на нечто ценное. — Как выглядело то божество? — Лань Чжань притягивает лиса к себе за подбородок, заглядывает в глаза и чувствует лишь нежность к этому созданию. — Как котенок… Котенок с очень красивыми глазами. Божество, что дарит помощь в трудную минуту, — Ин прикрывает веки и целует его. — Вот как, — едва слышно говорит заклинатель, прижимая юношу к себе. Когда солнце переваливает за полдень, лис выныривает из-под одеяла и шлепает босыми ногами к сложенной в сторонке одежде. Походка кажется немного неуверенной — вряд ли у Вэй Ина было много возможностей учиться ходить, как человек. Он с задумчивостью гладит ткань, словно изучая собственную кожу. — Вэй Ин, я не хочу… — Однажды ты все равно должен вернуться к своей семье, — легко говорит он, не поднимая глаз. — Твои родные ждут тебя. Лань Чжань, — останавливает он не начатые возражения, — мне двести лет, я не раз видел подобных тебе и хорошо тебя понимаю. Лис улыбается и вдруг заворачивается в одежду Ван Цзи. Мимоходом он трется о нее щекой, и в его глазах светится что-то неподдельно-теплое. — Лань Чжань. Иди к своему брату и обрадуй его, вновь стань заклинателем. А когда поймешь, что твои нынешние чувства не навеяны благодарностью, найди меня вновь. Тогда я и верну тебе твою одежду, — и каверзно машет возникшим под полой рубахи черным хвостом. — Но учти, божество не так просто отыскать. Сегодня я здесь, а завтра уже в совсем другом месте… Боги появляются там, где в них нуждаются. Ван Цзи поднимается, не смущаясь нагого тела, берет его лицо в свои ладони и твердо целует. Кивает, словно и впрямь ради потрепанной неброской одежонки готов искать лисье божество по всей Поднебесной. И хмурится, опуская взгляд. «Я люблю тебя», — невыносимо болит его сердце. — Найду. Спустя еще два дня заклинатель собирается с духом достаточно, чтобы покинуть ставший родным лес. Вэй Ин провожает его до края рощи, где когда-то — кажется, целую жизнь тому назад — встретил. Хоть Хань Гуан Цзюнь не питает к старой одежде особой любви, на лисе она смотрится донельзя мило; сам же молодой заклинатель идет в непривычном темно-красном, том самом ханьфу, что подарил ему Ин. Они останавливаются. Ветер играет в ветвях, колышет листву, и оттого солнечные пятна на траве перетекают друг в друга леопардовыми узорами. Тишина между двумя юношами уютная, разделенная на двоих, и не нужно ничего говорить, чтобы другой понял и ответил тем же. — Я хочу подарить тебе вежливое имя, — неожиданно вырывается у Лань Ван Цзи. Чтобы — что? Оставить что-то после себя? Заставить почувствовать себя человеком? Исполнить потайное желание их обоих? Лисье божество прекрасно все понимает, смотрит весело, и у Лань Чжаня с души падает тяжелый груз. Он произносит имя. Черный лис улыбается, и в его глазах пляшут привычные смешинки. Сильный порыв ветра наклоняет деревья до земли, словно кланяется в благодарность, срывает россыпь листьев. Когда те проносятся перед глазами заклинателя и лес вновь успокаивается, Вэй Ина уже нет. Вместо него у дерева аккуратно стоит обвязанный лентой меч. И рукоять, и гарда, и ножны белоснежны, как молоко, и светятся изнутри лунным сиянием. Хань Гуан Цзюнь помнит этот клинок продолжением своей руки, разящим любого, против кого он обращен. Лань Ван Цзи помнит Би Чэнь невыносимой тяжестью на своей искалеченной спине. Распрямив до приятного хруста плечи, Лань Чжань решительно завязывает лобную ленту на голове и берет рукоять своего меча. Путь до Гу Су неблизкий, но он и не намерен проделывать его пешком. Би Чэнь звенит от нетерпения, стряхивает с себя невидимую тень, словно просыпается бессмертный зверь. Лезвие холодит ступни сквозь подошвы сапог, и клинок взлетает, стремясь быстрее желания собственного хозяина. Быстрее, быстрее, будто за ним гонится само время, наступает на пятки, цепляется длинными когтями за рукава. Сердце колотится, что вот-вот выскочит. Он летит домой! Весь полет смазывается для заклинателя в одном потоке мелькающих внизу долин и поселений. И все равно, сколько бы ни ждал этого момента юноша, Гу Су оказывается перед ним совсем неожиданно. Ветер смахивает с ресниц непрошеные слезы — не то грусти, не то счастья. Он врывается на территорию клана, впервые позабыв о церемониях. Тут же его окружают два десятка адептов на своих мечах, вооруженные талисманами. С легким весельем Ван Цзи понимает, что его попросту не узнают: облаченный в алое, расправивший плечи, растрепанный и бестактно ворвавшийся в Гу Су Лань, он мало напоминает того себя, что бледным призраком скитался, опираясь на палку, как немощный старик. Молчание затягивается. Когда сомнения адептов становятся столь явными, что хоть ножом режь, их неплотный строй расходится, как волны перед носом корабля. Вперед выступает достопочтенный глава ордена в сопровождении Лань Ци Женя. Оба недоверчиво открывают рты, не в силах сказать и слова. Старший брат с ног до головы осматривает младшего, и его темные глаза наполняются влагой. Когда все опускаются на землю, Си Чэнь бросается на него, обнимая младшего брата, и с его ресниц срываются две хрустальные слезы. — А-Чжань…