Shameless

Эхо донесло шарканье Пелинала задолго до его появления в тронном зале, и, чтобы не терять время даром, Алессия поудобнее разместилась на троне, устало свесив ноги. Несмотря на отсутствие физических нагрузок, в последнее время она подозрительно плохо себя чувствовала: то спину ломило, то шею не могла повернуть, а вечная усталость так и вовсе вызывала недоумение. Алессия родилась рабыней и привыкла, несмотря на завышенную планку ожиданий, к простой жизни, нагрузкам и гудящим от напряжения мышцам, а ещё к звукам, людям и тесному с ними соседству. Уединённая жизнь в замке, особенно без столь привычного присутствия Морихауса рядом, сводила с ума. Пелинал как обычно явился при полном параде — в начищенных доспехах и неизменном глухом шлеме. Предчувствуя новый виток в непростых переговорах, Алессия бессознательно потянулась к висящему на шее амулету и зажала его между пальцами. Её друг и соратник глухо откашлялся и напомнил, что время поджимает — пора представить Нирну новую, но старую догму — то, во что им укажут верить в ближайшие эры. Алессия судорожно вздохнула, почти физически ощущая тяжесть великой ответственности, а также незримый клинок последствий промедления — только на этот раз собственный народ мог восстать против ещё не нареченной императрицы. Аэдра просто не могли не встать поперёк горла костью даже после славной победы над айлейдами. — Людям нужно чудо, побольше участия богов в истории, чтобы реформы прошли бескровно. Я уже заказал писарям примерный норматив работы — нам нужно только основное накидать… В речах Пелинала всё казалось простым: «Опрокинем эльфов, а там заживём!», «Власть утвердим и точно заживём!», а на деле в его планах не хватало главных подробностей, стоимости свободы, издержек и побочного ущерба. Рабыня в Алессии нервно ёрзала, с ужасом представляя масштабы поднятой волны, поэтому благоразумно пряталась за мощной фигурой Алессии-воительницы. Она мягко коснулась огромного камня в амулете и погладила круговым движением, будто пытаясь задобрить спящую внутри первородную магию — странно, но время должно было стать им союзником, а не врагом. Настроение поменялось точно по щелчку пальцев, и амулет полетел на вздымающуюся от гнева грудь. Даэдрово эхо разносило шуршание одежд, раздражающее сопение Пелинала — и больше ничего. — Свободу завоевали сами люди, не боги. Как же глупо приписывать собственные заслуги аэдра, которые все эти годы не замечали наших страданий! — проворчала Алессия, а затем, взглянув на непроницаемый шлем, миролюбиво улыбнулась. — Без обид… Вас с Морихаусом я считаю за своих: вы проливали вместе с нами кровь, я могу вас пощупать, в конце концов… …И, вопреки легендам, боги не остановили безумный порыв Пелинала, грозивший будущей империи разрушениями — это Алессия огрела его подвернувшейся под руку мотыгой. Кин даже вмешаться не успела. — Драконьи Огни — великий дар, но без императрицы те не зажгутся. Признай, что победу вы с Акатошем разделили, и Амулет Королей, чего доброго, тебя признает. Пелинал как всегда оказался прав, но Алессия — упрямая, упрямая рабыня на жёстком, холодном троне — не признавала больше никаких так называемых покровителей. Не будь традиций, за которые крепко держались люди, она бы вычеркнула Акатоша насовсем, как предателя и труса, который, ощущая разницу сил, вставал на сторону победителя и откупался подарками. Славься, славься род будущей императрицы! Когда-то он точно так же благословлял айлейдов, и от этой мысли становилось тошно, однако Алессия, пусть и невероятно упёртая, — обычная смертная. Пелинал удалился к писарям, продемонстрировав памятную вмятину на затылке, чтобы утвердить свежую историю новорождённой империи, а непризнанная императрица, надув губы, вновь схватилась за амулет, как дитя за игрушку. Пальцы лениво перебирали цепочку, спускались вниз и касались острого края, точно наконечника копья, проталкивали его под ноготь, пока острая боль не возвращала разум на землю. Тишина после заката настораживала: не слышалось ни храпа соседей по лежанкам в бараке, ни звона цепей. Даже в военном лагере, когда у неё появился отдельный шатёр, повсюду слышалось чьё-то присутствие, да и Морихаус не давал заскучать, пока согревал её ночи. Так и не найдя удобную позу для сна, Алессия отмеряла шагами комнату, которая родной так и не стала, глядела лишь себе под ноги и бормотала проклятия. Амулет Королей болтался на шее, точно петля, точно поводок — и, вконец обезумев, Алессия содрала его с себя, хихикая и поминая заодно срывы Пелинала. Теперь она его понимала, только некому было огреть черенком от мотыги — они же стали великими, чистыми и строгими, как посвящённые им статуи на главной площади. Постепенно накатывало ледяное осознание содеянного: она, точно норовистая кобылка, скинула с себя стремя, и рабыня в Алессии взвизгнула от страха, что прогневает своего господина. Несколько мгновений она таращилась на артефакт, который не должна была снимать — иначе прорыв, даэдра, огонь и небесные кары… Однако ничего не происходило. Она даже в окно выглянула, но Имперский город спал, не подозревая, на какой тонкой грани только что завис. Нет, упрямство того не стоило. Алессия беспомощно опустилась на пол, но не торопилась возвращать амулет на законное место. Всё это казалось сном — замок, коронация, шёлковая сорочка на чистой, пахнущей мылом коже, кровь Акатоша в руке. Рабыня бы расплакалась от переполняющих чувств, но Алессия-воительница прикусила губу и заключила амулет в кулаке, точно в клетке из костей и мышц, пока не стало больно. Цепочка тихо звякнула, скользнула по сорочке, задев затвердевший сосок, и дрожь волной кинулась вниз, затаившись между ног, пульсируя в истоме — Алессия и забыла, когда в последний раз виделась с Морихаусом. Возможно, это первая долгая разлука так сильно сказывалась на её настроении. Приложившись о столбик кровати затылком, Алессия пошире расставила ноги, позволяя сорочке ласково скользнуть по бёдрам. Пусть в новой жизни она всё ещё не могла привыкнуть к мягкой перине, но лёгкая и холодная, как прикосновение, ткань ей понравилась. Нежное касание пробудило очередную волну мурашек и дрожь по всему телу; даже не касаясь себя, Алессия ощущала, что неприлично намокла, и шёлк, мягко стекая по коже, только раззадоривал резко вспыхнувший пожар. Однако она не спешила, тянула, ёрзая на полу и наслаждаясь ощущениями; соки стекали по бедру, окропляли ткань и холодили кожу. Только резкая боль напомнила, что амулет всё ещё зажат в руке. Крамольная мысль, что Акатош мог видеть её сейчас или хотя бы чувствовать, вопреки здравому смыслу, только плеснула масло в огонь. Алессия резко дёрнула подол сорочки к животу и наконец-то направила руку вниз, но снова не торопилась касаться клитора, не стремилась к резкой разрядке, а неспешно рисовала кончиками пальцев круги по влажным волосам. Амулет был тёплым, даже горячим, под стать жару, скопившемуся в ней. Когда выпуклость кровавого камня коснулась кожи, гортанный вопль толкнулся из горла, пробуждая пугливое эхо в комнате; спазм сжал изнутри, тело молило о продолжении, и Алессия послушно повела вверх и вниз зажатым амулетом, постепенно ускоряясь, вымазывая пальцы в соках, срывая с собственных губ новые стоны. Цепочка тихо бряцала в унисон, катаясь звеньями по бедру, а когда та скатилась, Алессия перехватила её и обмотала вокруг запястья, переплела с пальцами накрепко. Острые углы царапали нежную кожу, но боль казалась впервые приятной. Самый длинный край, точно наконечник стрелы, коснулся её куда глубже, и, вздрогнув, Алессия свела ноги — слишком сильно, темп следовало сбавить. После передышки она куда мягче направила конец в себя, поёрзала, чтобы попробовать каждую выпуклость стенками плоти, и чуть смелее насадилась. Продолжать было опасно, да и от вопросов в случае неудачного эксперимента не уйти — Пелинал её точно ударит мотыгой, и не раз, как только амулет извлекут целители, — поэтому Алессия помогла себе пальцами, продолжая елозить по тёплой выпуклости камня. Быстрее, жёстче втирая его в кожу, она устремлялась ввысь, напрягаясь всем телом и поджимая пальцы ног от удовольствия. Перетянутые цепочкой пальцы потеряли чувствительность; грубо насадившись на них, пропуская металл внутрь, Алессия кончила с криком, но продолжила лениво поглаживать себя, пока восстанавливала дыхание. Плоть сокращалась, сочилась прямо на съехавшую сорочку, и без того пропитавшуюся потом. Мышцы приятно гудели, точно после сражения. Наконец высвободив пальцы из цепочки, Алессия взглянула на липкий от соков амулет и почувствовала устремившийся в щёки жар: камень мягко пульсировал, точно как её плоть сейчас, но после так и не вернул тот же тусклый вид, навсегда сохранив яркий, насыщенный, как лепестки роз, красный цвет. Её отвлёк шум с улицы — люди кричали с площади, стучали ставни и двери. Кряхтя, Алессия поковыляла к окну, но только чтобы размяться и обдумать ответы на предстоящие вопросы Пелинала. Правда, на этот раз она собиралась поддержать его стремление к исправлению истории: то, что она пережила, точно не следовало записывать для потомков, а неожиданные возможности амулета пусть те сами открывают — каждой династии нужны свои страшные секреты. Едва взглянув на амулет, она нутром почувствовала жар вспыхнувших Драконьих Огней. Акатош всё-таки ответил, причём весьма бурно (поговаривали, что столб пламени в виде зарева на горизонте был виден и в Скайриме, но так написали, опять же, нанятые Пелиналом писари), поселив на долгие месяцы нехорошее предчувствие. Вспышки гнева как рукой сняло, Алессия стала куда спокойнее и сговорчивее, но по-настоящему она выдохнула, только когда родила дитя — с рогами быка, копытами и чудовищной массы, в муках проклиная Морихауса и день их знакомства. С Акатошем они остались друзьями.