MASTI

1 Все происходит, словно во сне. Шестьдесят минут, выделенные на прощание в морге, кажутся вечностью. Май не помнит, как едет на кладбище. Как несут гроб. Снимают крышку перед многочисленными друзьями и родственниками с одинаково серыми, осунувшимися и постаревшими в одно мгновение лицами. На желтые от грима щеки опускаются редкие крупные хлопья снега. И совсем не тают. У покойника от человека остается лишь оболочка, сильно напоминающая восковую скульптуру: смерть виртуозно превращает близкого в незнакомца. Май склоняется и целует брата в холодный лоб. С трудом сдерживается, чтобы не поморщиться от удивительно студенистой и неприятной мягкости окоченения: перед ним будто бы лежит камень, обтянутый кожей. Все грехи отпущены. Все тайны, которые между ними существовали, Бэргэн уносит с собой в могилу. Как настоящий самый лучший в мире брат. Пусть и неродной. Акимов отходит в сторону, позволяя остальным проститься. Становится рядом с такой же не родной матерью и с внезапно овдовевшей Алиной, держащей на руках маленькую дочь, оставшуюся без отца. Эти три разновозрастных женщины жмутся к Маю, неосознанно ища поддержки, защиты и утешения. Словно он может им это все обеспечить. Не может. Акимова до чертиков пугает перспектива остаться единственным мужчиной в семье: ведь тогда именно ему придется взять за нее ответственность. Но Май - принц, а не боец. Поэтому ответственным быть не умеет. И, самое главное, не хочет. СТОП. О чем он только думает сейчас, в эту трагическую минуту всеобщей скорби? Почему снова беспокоится только о собственном комфорте? Да потому, что всегда был таким. Желал, чтобы заботились только о нем, а он - "красивый". До сих пор Май всегда радовался тому, что старший брат служил буфером между ним и семьей. Бэргэн обеспечивал всем необходимым и мать, и собственную жену, и дочь. А теперь его нет. Не стало внезапно. Вдруг. В один момент. Словно кто-то случайно чихнул на свечу его жизни и она погасла. Нет. Не болезнь и не несчастный случай убил Бэргэна. Он сам. Сам наложил на себя руки. А если точнее, накинул петлю на шею и прыгнул с балкона. Смерть наступила мгновенно от перелома шейных позвонков и разрыва спинного мозга. Полицию и скорую вызвали шокированные соседи, проживавшие этажом ниже — увидели за окном тело, безвольно болтавшееся на веревке. Когда произошла трагедия, Алины, жены Бэргэна, еще не было дома. Она работала как обычно, с десяти утра до восьми вечера. Дочка Оленька находилась в детском садике, а ее бабушка проживала отдельно и не могла присутствовать в квартире чисто физически. Бэргэн не оставил никаких предсмертных записок. Ничего, что позволило бы понять причину для принятия решения свести счеты с собственной жизнью. Окружающие полагали, что у него было все: семья, счастливый брак, здоровый ребенок, успешный бизнес, куча друзей и знакомых. Да и сам он отличался энергичностью и оптимизмом. Правда, Алина признавалась, что в последнее время стала замечать перемены в поведении мужа. Он перестал встречаться с друзьями, начал чаще прикладываться в бутылке и почти не уделял время жене и дочери. Алина все странности Бэргэна списывала на возникшие проблемы в бизнесе. Однако вопросы о том, все ли у него хорошо в делах, тот игнорировал или односложно отвечал, что все, мол, нормально. Подобные эпизоды уже происходили в его жизни: Бэргэн всегда отмалчивался, но потом разруливал проблемы и обретал прежнюю самодостаточность и жизнерадостность. Как и полагается в подобных случаях, родные не поверили в добровольных уход близкого человека. Начали развивать версию о заказном убийстве в связи с профессиональной деятельностью, в которой периодически участвовали местные бандиты. Однако опрошенные фигуранты наотрез отказывались брать ответственность и сами обещали отыскать того, кто повесил их кореша. Эта горячность, с которой те убежали сотрудников правоохранительных органов в собственной невиновности вкупе с полным отсутствием улик убедили полицию на время оставить их в покое и начать прорабатывать другие версии произошедшего. Семья также продолжала искать виноватого. А виноватый все это время находился гораздо ближе, чем все могли предположить. Акимов разговаривал с братом по скайпу ровно за неделю до его смерти. Это был тяжелый диалог двух сообщников. Май тяготился бременем заключенной сделки по сокрытию убийства Евгения Богданова (см. глава 2. Валет Червей), а Бэргэна терзал страх разоблачения в совершенном им преступлении. И чем больше времени проходило, тем сильнее становилась паранойя: брат терял способность адекватно воспринимать мир, все больше убеждаясь в том, что за ним следят, что ВСЕ ЗНАЮТ, а тот момент, когда он увидит небо в клеточку, уже не за горами. Несмотря на то, что Май клялся и божился, что у него все под контролем, и Бэргэн никогда не будет ни в чем обвинен, тот не мог спокойно жить с тяжким грехом на душе. И пугала, в общем-то, даже не тюрьма: он испытывал к самому себе глубокое отвращение. Ведь теми же самыми руками, которыми расчленял человека в лесу, он обнимал жену и дочь. Он корил себя за безвольность, глупость и неправильные чувства к младшему брату, благодаря которым в едином порыве самопожертвенно вызвался вершить чужую месть. Потому разговор закончился открытыми обвинениями Мая в том, что тот не признавал собственной ответственности и не ощущал угрызений совести перед матерью, которая его воспитала. Акимов не мог предположить, какие далеко идущие последствия будет иметь этот разговор на повышенных тонах. В итоге Бэргэн мертв. Поэтому, согласно кармическому закону, Май теперь обязан занять место старшего брата во главе семейного стола. Должен добывать за него мамонтов, убивать драконов и превращать дом в полную чашу. Возможно, Акимов так бы и поступил, если бы чувство вины все-таки начало потихоньку обгладывать эгоизм. Но его так и не возникло. Слезы злости и отчаяния катятся по замерзающему лицу. Мать крепче прижимается к приемному сыну, искренне полагая, что брат оплакивает брата. Но, к своему ужасу, никакой скорби Май тоже не испытывает. В его голове крутятся крамольные мысли о том, каким же способом лучше всего отделаться от семьи, которая внезапно становится неподъемной обузой. И... Сесть за решётку за организацию заказного убийства кажется ему вполне неплохой альтернативой вкалыванию без продыха и перечислению львиной доли дохода трем жаждущим хорошей жизни женщинам. А ведь в сентябре этого года Оле предстоит пойти в первый класс... Это же целая чертова прорва денег!.. Нет. Лучше уж Акимов явится с повинной и присядет лет на десять. За это время мать, возможно, умрет. Алина самостоятельно вывезет содержание дочери: еще разок удачно выйдет замуж. Май может взять на себя ответственность и за убийство Богданова, и за глумление над его телом, чтобы мать не обвиняла его самого в доведении до суицида ее родного сына. Нет-нет, Бэргэн ничего не делал по его просьбе. Паническое желание сбежать от поджидающих житейских трудностей сковывает спазмами воспаленное воображение... 2 - Невозможно, - сухо и холодно отрезает Зеринский. Он встряхивает Акимова за плечи и с размаху впечатывает спиной в стену. Кажется, что в тишине слышится хруст ломающихся ребер. Влажный хрип вырывается из горла. В глазах на мгновение меркнет свет, а затем снова вспыхивает миллионами золотистых мерцающих мушек. Май сдавленно стонет. Сильные руки не позволяют ему осесть на пол. - Повторяю. Это. Абсолютно. Невозможно. Если в ходе внутреннего расследования выяснится факт злоупотребления Зеринским служебными полномочиями в личных интересах, то его блестящей карьере наступит бесславный конец. Сокрытие вещдоков, личности организатора и исполнителя заказного убийства - нешуточное дело. Нельзя допустить того, чтобы Май официально признался в своем сговоре с Бэргэном. Купить себе свободу Зеринский, вероятнее всего еще сможет, но вот оплатить билет для дальнейшего восхождения по служебной лестнице уже нет. И такая перспектива Эдуарду совсем не нравится. Связи, знакомства и взятки, заложенные в фундамент прочного сотрудничества с разными лицами, организациями, инстанциями, перейдут в безграничное распоряжение кому-то другому. И уже этот человек будет строить на нем прочный дом для проживания счастливой и безбедной старости. А не Эдуард Зеринский. Нет. НЕТ. Он не готов ощутить на собственной шкуре крах мироздания, который пережил его бывший коллега и подчиненный Самсон Ловичев (см. глава 8. Червонный туз). Нет, блядь. Эдуарду совсем не к лицу трудиться палачом-сменщиком в клубе Масти: Зеринский никогда не позволит Ловичеву смотреть на себя сверху вниз со злорадной ухмылкой. С-С-СУКА. Кто бы мог подумать, что муки совести труса-Акимова вдруг перевесят здравый смысл и желание оставаться свободным?! - Не волнуйся, Эдди... Я ни слова не скажу о твоем участии... - выдавливает тот, вовсе не уверенный в том, что именно так и поступит. Но саднящая боль где-то между лопаток заставляет обещать и гарантировать что угодно, лишь бы тело оставили в покое. - Никто ни о чем никогда не узнает. В глубине души Май даже хочет этого: отсидеть. Тем самым он сможет убить сразу трех зайцев. Очистить совесть. Полностью лишить актуальности видеоролик, на котором запечатлен Бэргэн, устраивающий Богданову кровавую баню. И, наконец, уничтожить колоссальное влияние самого замначальника следственного отдела подполковника Эдуарда Витольдовича Зеринского на собственную жизнь и свободу волеизъявления, которое тот оказывает благодаря владению этим компроматом. Отмотав срок в семь-десять лет, Май выйдет по-настоящему свободным. В том числе, от дальнейших отношений с Эдуардом, которые тот уверенно выстраивает по модели абсолютного доминирования с помощью манипуляций, угроз и шантажа. Май не уверен в том, что Эдик, действительно, любит его: он жаждет обладать, одержимый инстинктом охотника. Ведь избалованный принц, пресытившийся чужим вниманием, едва ли кого-то находит по-настоящему интересным. И Эдуарда этот факт раздражает: ему очень хочется сломать эту красивую куклу. Что ж, он добился поставленной цели. - Если хочешь пойти с чистосердечным, то… - Эдик сильнее вжимает его в стену, будто намереваясь сначала раздавить, а потом размазать по ней. - Не рассчитывай на то, что успеешь переступить порог этого дома. Дома Зеринского, где Май проживает на правах любовника. И куда, разумеется, возвращается после похорон и поминок брата. Не может не вернуться, поскольку надежно привязан к своему хозяину невидимой цепью. - Проще убить тебя самому, - тихо. Устрашающе тихо. И спокойно. С рациональным расчетом. В голосе Эдуарда отчетливо слышится металл. Он разговаривает с Маем как с червем, которому не повезло переползти дорогу ЧЕЛОВЕКУ. Нет, БОГУ. В ясном и очень внимательном взгляде хищника, готовом в любой момент сделать атакующий рывок, Май различает лишь безжалостную жажду крови и голод. Таким он Зеринского прежде никогда не видел и теперь не понимает, чего можно от него ожидать. Тусклыми вспышками воспоминаний проносятся фрагменты бесполезного существования, и от осознания его бессмысленности внутри Акимова будто что-то ломается. Май замирает. Кажется, даже перестает дышать. Делает все, чтобы слиться с обоями, мебелью и обстановкой. Но это невозможно, пока пальцы Эдуарда больно впиваются в плечи, продолжая, будто гвозди, фиксировать на месте. Кажется, тот даже не осознает, насколько сильную боль сейчас причиняет хрупкому ломкому телу. - Я смогу выйти сухим из воды, - Зеринский неожиданно ласково улыбается. Внутри Акимова медленно растекается вязкая ледяная волна животного ужаса. Убить. Эдик. Готов. Убить меня. Акимов для Зеринского - просто красивая игрушка, которую тот продуманно завоевал. И теперь распоряжается чужой жизнью как хозяин, судья и палач. А Май просто примиряется со своим положением и покупается на заботу о материальном благополучии. Продается, как шлюха, за деньги, возможности и шансы вращаться в светском обществе. Кто бы спорил, трахаться с привлекательным подтянутым кагэбэшником куда приятнее, чем с обрюзгшим чиновником или бизнесменом. Но всему, рано или поздно наступает предел. - Ты... Серьёзно?.. - Акимов изо всех сил старается делать вид, что излишняя откровенность Эдуарда совсем не пугает, и чего-то подобного он всегда ожидал. Но это не так. Май, действительно, стремится верить в то, что по-своему важен и ценен для Зеринского. Чтобы спасти себя, добыча, загнанная в угол, всегда пытается усыпить бдительность охотника и выиграть больше времени для поиска способов побега на свободу. Эдуарду это хорошо известно. Он нарочито устало вздыхает. Маска безжалостного убийцы сменяется лицом обеспокоенного любовника. - Если хочешь, я буду перечислять деньги на счет твоей матери, - Эдик прицельно бьет точно в цель, потому что всегда знает, за какой страх лучше всего поддеть, чтобы вытащить самую трусливую крысу из самой укромной норы. Зеринский профессионально наблюдателен и умеет распознавать контекст между строк. Верно трактует недомолвки и неловкие паузы. Считывает неконтролируемые человеком эмоциональные реакции и микромимику, благодаря чему получает достоверную информацию о чужой мотивации поступков и действий. - Скажи, сколько нужно. Буду рад оказать помощь твоим близким, - продуманный ход конем. - Пока еще могу это сделать, - в воздухе повисает по-театральному эффектная пауза, акцентирующая на том, что если Акимов лишит подполковника Зеринского звания и занимаемой должности, то и сам останется ни с чем. Вместо того, чтобы бестолково геройствовать, Маю целесообразнее рассмотреть способы организации содержания семьи, не вложив в это мероприятие ни единой собственной копейки. Если уж наличие компромата перестало оказывать устрашающий эффект, то необходимость заботиться о благополучии родственников и возможность продолжения привычной беззаботной жизни, должны открыть, как говорится, второе дыхание. Зеринский отлично знает: в этом мире всем и за все приходится платить. И сохранение неприкосновенности собственных скелетов в шкафу наиболее дорогое в обслуживании. Эдуард никогда не экономит на тайнах потому, что может себе это позволить. Предлагая заключить сделку "молчание в обмен на заботу", Зеринский не сильно переживает. Эта статья расходов давно заложена в бюджет. - Не хотелось бы обременять тебя еще и этим... - заискивающе и тихо произносит Май, не в силах сопротивляться соблазну. - Спасибо, не нужно... - но поломаться для порядка обязан. - Мне не сложно, - Эдик улыбается, но его взгляд привычно холоден и цепко следит за изменениями в обратной реакции собеседника. - Тогда ладно... Делай, что хочешь, Эдди... - Зеринский удовлетворенно кивает, самодовольно усмехаясь. Так он и думал. Эту битву за свободу и независимость Акимов проигрывает, даже не попытавшись в ней победить. И тем самым сильнее усугубляет собственное зависимое положение. Железная хватка Эдика ослабевает, позволяя Маю освободиться. Тот, не глядя на Зеринского, подбирает с пола трусы и нетвердой походкой отправляется в ванную, чтобы наконец принять душ после секса, который состоялся ровно полчаса назад. Ничто не предвещало катастрофы, но Акимов все испортил. Зная, что Зеринский после того, как потрахается, пребывает в благостном расположении духа, Май именно в этот период имеет обыкновение обращаться к нему с неоднозначными просьбами. Тогда все вопросы получают больше шансов на решение оптимальным образом. Но не сегодня. Сегодня этот чертов ублюдок даже не удосуживается позволить Акимову одеться, и сразу приступает к агрессивному унижению и напоминанию, где, его Мая, место. Черт... Он горько усмехается, проходя мимо огромного зеркала в коридоре. Промелькнувшее в отражении лицо выглядит бледнее обычного. Жалкое выражение. Запуганный взгляд побитой собаки. Багровые засосы на шее. Синяки, наливающиеся сливово-красным. Вся эта разноцветная россыпь меток не скроется под воротником рубашки – а Маю завтра выходить на работу… Боль в спине не утихает. Но нет, переломы отсутствуют. Он может практически беспрепятственно двигаться и дышать. Ребра целы. Лишь слегка потянуты мышцы. Эдди готов убить меня?.. Неужели, это правда?.. Запершись в ванной, Май с бессильной злостью срывает большое махровое полотенце с крючка и швыряет его на пол. Затем на туда же летят флаконы с шампунями, стакан с зубными щетками, подвесная полка… Грохот призывает Эдуарда из спальни, словно демона из адского пекла. Он пытается ворваться в ванную комнату, но дверь заперта изнутри. Май слышит, как Зеринский колотит с обратной стороны кулаком, будто кувалдой. Дверь содрогается от мощных ударов. Затем на короткое мгновение, за которое Акимов даже успевает с облегчением подумать, что Эдик ушел, воцаряется тишина. Напряженная. И вязкая. А потом… Он непроизвольно вскрикивает: дверь распахивается от мощного рывка - и язычок замка превращает середину наличника в фарш. Щепки дорогой древесины фейерверком разлетаются в стороны. Акимова всерьез пугает сила, которую Эдуарду дает адреналин. Он пятится назад, всем телом ощущая опасность. - Какого черта ты творишь в моем доме? – цедит сквозь зубы Зеринский. Взгляд его больше не холоден, он пылает испепеляющей яростью. Яростью, которой Май тоже прежде никогда не видел и о существовании которой даже не подозревал. - И-извини… Ты прав… Я не должен был… Он не успевает оправдаться. Кулак Зеринского впечатывается в челюсть. Костяшки скользят по коже, разбивая губу в кровь. Никогда прежде Май не получал по морде так сильно и больно. Он теряет равновесие, запинается о порог душевой кабины и совсем не грациозно вваливается внутрь. - Кажется, ты хотел помыться? – Эдуард снимает лейку душа с крючка и включает воду. – Погорячее? – самодовольно усмехается, наслаждаясь тем, с каким ужасом Май наблюдает за его рукой, медленно переключающей смеситель. Сейчас Акимов кажется ему гораздо привлекательнее, чем когда-либо. Беззащитный. Уязвимый. С пылающей от удара щекой и окрашенными кровавой помадой губами. Да, однозначно, это непотребство нужно хорошенько отмыть. – Или похолоднее? 3 Утром Май не выходит на работу. Созванивается с руководителем и сообщает о том, что внезапно заболел. Да, простудился. Да, температура высокая. Да, будет лечиться и постарается выздороветь побыстрее. Затем он также по телефону договаривается со знакомым врачом из хорошей платной клиники, чтобы тот оформил ему больничный на десять дней. Раньше этого срока синяк на левой половине лица и опухшая воспаленная губа не пройдут. Также не успеет восстановится покрасневшая кожа на руках, которыми он закрывал лицо. И на торсе, которому достался основной поток неразбавленной шестидесяти градусной воды. Зеринский поливал Акимова в течение нескольких минут. Температура у Мая, действительно, поднялась - лгать не пришлось. Только не от простуды, а от полученных повреждений. Все тело кажется одним большим болезненным и пульсирующим ожогом. Хочется плакать от жалости к самому себе. Но слезы закончились этой ночью. Вместе с голосом, который он сорвал, когда тщетно молил Эдуарда Витольдовича прекратить экзекуцию. Май просил прощения. Клялся в вечной преданности. Пытался сопротивляться. Драться. Кусаться. Чего он только не делал, но остановить Эдика так и не сумел. Словно бы все это время пытался сдвинуть с места бетонную стену. Теплый кофе скатывается по раздраженной слизистой горла словно абсент – едко и болезненно. Акимов морщится. Кашляет. И беспомощно смотрит в окно. Может, разбить стекло и сбежать? Нет… А смысл? Его очень быстро найдут. Три часа назад Эдуард уехал на работу, заперев Мая в собственном доме, будто пленника, и отобрал запасной комплект ключей. Хорошо хоть разрешил оставить телефон, но предупредил, что установил на него программы для прослушивания разговоров, отслеживания исходящего интернет-трафика и, конечно же, местоположения. Раньше Зеринский никогда так не поступал. Но, совершенно очевидно, что после озвучивания Маем собственного желания пойти с повинной, окончательно перестает доверять ему. Зачем тот вообще заикнулся об этом?! Нужно было просто обратиться в полицию без всякого уведомления. Но… Май же хотел обсудить варианты, чтобы найти оптимальное решение… Но если Эдик, действительно, перечислит деньги его матери, то Акимов вообще едва ли когда-либо сможет с ним рассчитаться. 4 Не зная, чем себя занять в чужом доме, Май располагается в рабочем кабинете с очередной чашкой кофе и вчерашним эклером. Здесь светло и по-своему уютно. Помещение больше походит на библиотеку благодаря книжным стеллажам от пола до потолка и вымахавшим в человеческий рост пальмам. Очевидно, только здесь дисциплинированный Эдуард позволяет себе сохранять легкий беспорядок: стопки неубранных на место книг и журналов, скомканный плед из верблюжьей шерсти… Май ставит кружку на стол, который выглядит антикварно и дорого. Завернувшись в мягкий плед, он опускается в большое кресло, которое радушно принимает гостя в объятия. Сейчас Акимову хочется, чтобы Зеринский вернулся, обнял и пожалел так, как будто бы не он устраивал пытки в ванной. Да: не извинился, а пожалел. Меньше всего Май ожидает раскаяния - гораздо больше жаждет сострадания. К кому еще обратиться за удовлетворением этой потребности, как не к Эдику? К родственникам? К друзьям? К знакомым? К коллегам? К первому встречному? Нет, все они скажут одно и то же: Зеринский – абьюзер, от которого необходимо срочно спасаться, не забыв на прощание накатать заявление за нанесение побоев. К психологу? Так он посоветует то же самое, а в нагрузку порекомендует пациенту провериться на наличие отклонений и расстройств. Потому, что желание получить сострадание от обидчика – звоночек, в общем-то, тревожный. И называется он стокгольмский синдром. - Он хотел меня убить… - Май осторожно касается саднящими пальцами гиперемированной щеки. – Возможно, в следующий раз… - он опускает голову и бесцветные пряди закрывают некрасиво перекошенную половину лица. – А может… Просто попросить его сделать это быстро?.. Раз уж он все равно планирует… Произнеся это вслух, Май вдруг осознает: что он несет?! Как отчаянно несправедливо звучит тупое смирение! Он резко вскакивает и тут же жалеет об этом: каждое резкое движение отзывается в голове болью, вызывающей тошноту. Мог ли Эдик ударить до сотрясения мозга? Вполне мог… Странное ощущение полной безысходности при наличии варианта освободить себя от всех навязанных договоренностей: просто приехать в полицию и сдать подполковника Зеринского со всеми потрохами… Правда, самому в этом случае тоже придется посидеть в местах, не столь отдаленных. Размышления о том, каким образом придется организовывать собственный быт в компании зэков, умеряют пыл в геометрической прогрессии. Может, смириться и остаться рабом до конца своих или Эдика дней?.. Может, просто избавиться от Эдика? Может, найти себе более влиятельного покровителя? Может… Только все эти "может" проблему в корне не решают и вносят в уравнение все больше и больше новых переменных. Это как попасть в зыбучие пески: чем больше барахтаешься, тем глубже тонешь. Остановись. Не делай ничего, о чем пожалеешь. Вдох. Выдох. В просторной комнате пахнет старыми книгами. Залежалой пожелтевшей бумагой, бугрящейся волнами внутри твердых картонных переплетов. Вдох. В косых солнечных лучах витает редкая пыль. И на просвет она похожа на водную взвесь, клубящуюся в утреннем тумане. Выдох. На столе расставлены коробки с фотографиями и фотоальбомы, которые Зеринский разбирал накануне, но по какой-то причине до сих пор не убрал на место. - М-м… Кто это тут у нас? – Май подцепляет ногтем случайный отпечаток. Снято на цветную пленку. Фотография старая, конца девяностых-начала двухтысячных. На нем изображен Эдуард - его Май узнает сразу - вместе с парнем, обладающим настолько светлыми глазами, что взгляд их кажется взглядом мертвеца. Это впечатление усиливают особые приметы незнакомца: безэмоциональное выражение лица и угольно-черные волосы, едва достающие до плеч. По сравнению с коренастым спортивным Эдиком этот утонченный персонаж выглядит как поклонник группы «Агата Кристи», накачанный и героином, и, конечно же, опиумом. Май хихикает, удовлетворенный подобранным сравнением, и переворачивает фото, надеясь увидеть подпись на обороте. Но надпись отсутствует, поэтому идентифицировать «готического принца» не удается. Акимов разочарованно кривит губы и тут же морщится от боли. Отложив первую фотографию, он берет следующую. А затем третью. И четвертую. Через час он полностью и очень внимательно изучает весь фотоархив. И делает единственно верный вывод: «готический принц» имеет для Зеринского очень важное значение, поскольку в этой пресловутой коробке хранятся фотографии, на которых запечатлен он сам, он и Эдик, оба в компании каких-то других парней. Там же находились снимки со службы в армии, снимки с учебы в университете и даже пара детских портретов. Неужели они знакомы с детства? Или… Отчего-то Маю делается неприятно, но он не рефлексирует над причиной возникновения чувства, очень похожего на ревность. Стокгольмский синдром?.. А потом ему попадается фотография, демонстрирующая значительно возмужавшего поклонника декаданса, который обнимает за плечи человека, чья внешность кажется Маю очень знакомой. И он совершенно точно его где-то уже видел. Если бы Дита Фон Тиз родилась мужчиной, то она выглядела бы именно так… «Приятно познакомиться, ПРИНЦ». «И мне, моя КОРОЛЕВА». Так это же Ян Воронцов, самопровозглашенная дива клуба «Масти»! Только еще совсем юный - вчерашний подросток, который пробует на вкус взрослую жизнь и мамину косметику. - Тогда кто же ты?.. – как зачарованный, Акимов разглядывает бесстрастное лицо хладнокровного вампира, задрапированного в черное. Сочетание аристократической стати с военной выправкой захватывает воображение Мая. И он занимается ментальным фотошопом, «отрезая» дерзкого Яна и «приклеивая» на освободившееся место условное изображение самого себя. Оценив результат, Акимов улыбается, забыв про разбитые губы - ему очень нравится то, что он «видит». Два одинаково по-королевски изящных человека, противоположных по внешнему типажу. Черное. И белое. -Ах, черт… Это прекрасно… - повинуясь безымянному порыву, Май быстро убирает карточку в карман джинсов. И ему кажется, будто она прожигает кожу через плотную ткань. Акимов никогда ничего не крал, и этот первый опыт воровства оказывается невероятно захватывающим. Он счастливо смеется, испытывая давно забытое чувство облегчения. Мимолетного облегчения. 5 Зеринский возвращается домой в девятом часу. К собственному удовольствию отмечает, что Май не только не пытался сбежать, но и, будто покорная жена, встречает его свежеприготовленным ужином. Профессиональная паранойя настоятельно рекомендует понюхать еду, прежде чем есть, но здравый смысл противопоставляет подозрительности тот факт, что в его доме нет никаких токсичных веществ, не имеющих вкуса, цвета и запаха. Следов курьерской доставки также не замечено. Поэтому едва ли Май планирует его отравить. Тот, действительно, этого не планировал. Он просто запек в духовке говядину с овощами. Приготовил бутылку вина и два бокала. Красиво сервировал стол и даже поставил свечи. И ему совершенно все равно, как оценит эту инициативу Зеринский. Май делает это для себя, чтобы отпраздновать внезапно поселившееся в сердце счастье. Ведь теперь у него есть фотография невероятно красивого человека, каких он никогда не встречал за всю свою жизнь. Такого же красивого, как и он сам. И впервые ощущает себя так, как чувствовали те другие, которые находили Акимова самым прекрасным из всех людей. Они впадали в отчаяние, натыкаясь на отсутствие взаимности и стену презрительного равнодушия. Никто не мог составить Маю достойную партию: плебеи не могут дышать с патрициями одним и тем же воздухом. И только Эдуард придумал, как обойти это правило, агрессивно и безапелляционно навязав собственную игру. - Хороший мальчик, - Зеринский одобрительно целует того в невредимую щеку. Май делает вид, что смущен похвалой. – Порадовал. И радость от покорности Акимова оказывается настолько сильной, что прежде, чем отужинать, Эдику требуется качественная разрядка. Он опрокидывает Мая на стол лицом вниз. Край столешницы больно врезается под ребра, но Акимов стискивает зубы и не произносит ни слова. Старается, как может, выражать благодарность за благосклонность хозяина. И также молча терпит, пока Зеринский растягивает его и грубо входит сразу до упора. Бокалы и свечи дрожат в такт движениям Эдуарда. Май думает только о том, чтобы они не упали. Чтобы не разлилось вино и не испачкало посуду. Чтобы не вспыхнул огонь на белоснежных бумажных салфетках. Не остыло бы мясо до подачи. Не взорвалась бы голова от боли, когда фиолетовая, как баклажан, щека, сухо трется о холодный мрамор. И как бы украденная фотография не выскользнула из кармана спущенных брюк, а человек, который заперт в ней, не увидел бы этого некрасивого изнасилования. - Молодец, - великодушно произносит Эдуард, застегивая ширинку. – Теперь приведи себя в порядок, а я пока разложу еду по тарелкам. - Конечно, - через силу улыбается Май. - Спасибо, Эдди, - внизу теперь тоже все болит. Все тело – сплошная боль. Боль, которую терпеть было бы невозможно, если бы не ОН. Безымянный человек с фотографии, реальность существования которого почему-то греет душу. 6 - Чем сегодня занимался? – как ни в чем ни бывало интересуется Эдуард, с энтузиазмом поглощая приготовленный Маем ужин. - Ничем особенным… - пожимает плечами тот. Пожимание плечами тоже оказывается болезненным. – Заходил в твой кабинет и увидел там коробку со старыми фотографиями… - делает паузу, выжидает: какая последует реакция? - А, да, - Зеринский отзывается без всякого интереса, и Акимов с едва заметным облегчением выдыхает. В последнее время невозможно угадать, на что хозяин отреагирует агрессией, а что проигнорирует. Май полагает, что это известие заставит Эдика хотя бы напрячься. Но он продолжает спокойно есть мясо. – Как раз собирался сегодня убрать. Ты смотрел фотографии? Май снова тревожится. Как ответить? Соврать или сказать правду? Вероятнее всего, Эдуард уже догадывается, что смотрел, и если Акимов скажет, что он ничего не трогал, то очевидная ложь выведет Зеринского из себя. Лучше не обострять ситуацию и не давать повода не доверять еще больше. - Да, извини… - Отворачивается, не в силах выдерживать испытывающий взгляд кагэбэшника. Эдик пристально наблюдает за выражением лица Мая, словно опасаясь пропустить малейшее изменение его мимики. – Мне было интересно узнать о тебе больше… Зеринский одобрительно кивает. Май отвечает верно. - Скажи, а кто этот человек, который с тобой на всех фотографиях? – следующая осторожная попытка подобраться ближе к интересующей информации. Шаг за шагом, словно по минному полю. - Это Влад. Владислав Шувалов, мой хороший друг, - с неожиданной готовностью отвечает тот. – Мы познакомились на службе в армии. Да-да. На складе. В пустых казармах. В туалете. Везде, где можно было уединиться, они занимались самым смелым и самым горячим сексом, какой только был в их жизни. Разумеется, по дружбе. Ничего большего. Но это «большее» всегда оставалось между всех сказанных слов. И эта недосказанность помогла пронести через года особенную связь, которую очень сложно назвать только дружеской или только любовной. Скорее, братской. Май не менее наблюдателен, чем Зеринский. Только отслеживает он не ложь, а то, какие эмоции и чувства испытывает человек. И светлая ностальгическая печаль, которую он замечает, делает больно. Новый укол ревности похож на гарпун, который со свистом вонзается в сердце, а затем выволакивает его из грудной клетки, разрывая в клочья о торчащие ребра. Ревность. Но к кому? К Эдику? Или к Владу? - Вы продолжаете общаться? – как можно более ровным и при этом участливым тоном интересуется Май. - Редко, - кивает Эдуард. - Но всегда по делу, - снова смотрит на Акимова так, что тому тому вновь становится не по себе. Зеринский размышляет, сказать или нет? Ведь так хочется посмотреть на реакцию: – В последний раз мы встречались год назад. Как раз по твоему делу, Май, - неприятная усмешка искажает губы. - Что? О чем ты? – Сердце пропускает удар. Пробивает холодный озноб. - Видео, на котором Бэргэн убивает Богданова, - медленно, оставляя эффектные паузы между словами. – Снял человек Шувалова по моей просьбе. Украденная фотография источает невыносимый жар. Сердце гулко стучит где-то в горле. Нет, изысканный Влад никогда даже не посмотрит в сторону шелудивого пса своего названного брата: он знает. Он ВСЕ знает! Шувалов помогал Зеринскому заманить Акимова в ловушку. И ему было все равно. Владислав лишь выполнял просьбу лучшего друга. А лучший друг не попросил бы того, кому он не может доверять полностью. - Боже!.. – нервы Мая сдают. Он закрывает лицо руками. Все. Он больше не может играть эту роль: роль милого и улыбчивого покладистого мальчика. Слишком много разочарований, чтобы сохранять невозмутимость. Слишком много… – Боже, Эдди… - Не волнуйся, ему можно доверять, - тот трактует все по-своему и ободряюще похлопывает Акимова по плечу, который из последних сил заставляет себя не отстраняться. Он сглатывает ком, подступивший к горлу. Кажется, его вот-вот вырвет. 7 Через две недели у Яна Воронцова запланирован грандиозный бенефис. И бенефициант рассчитывает собрать не только хороший куш с продажи билетов, но еще и отвязно покутить, устроив на сцене клуба "Масти" шоу имени самого себя. По этому поводу он готовит самые бесстыжие наряды, которые больше подошли бы для съемок фетишистских порно-фильмов, чем для танцев перед уважаемыми гостями. Но Яну наплевать: это будет его ночь. И Эмиль - ах нет, прости Господи, Самаэль Авраамович - дает свое благословение на проведение любого непотребства, которое может взбрести в шальную голову Воронцова. А тот уже раздумывает, стоит ли приглашать на сцену своего как бы бойфренда Кирилла Забелина, чтобы тот его демонстративно и публично отымел? Или, все-таки, этот номер лучше оставить для привата? Да, пожалуй. Ведь кроме всех остальных на ЭТО будет вынужден смотреть и старший брат Воронцова, которого Ян настойчиво обязал приехать и присутствовать на празднике своем жизни. Получив приглашение, Влад предсказуемо не испытывает никакого желания приезжать в Москву, но правила светского этикета вынуждают согласиться. И все ради поддержания семейных отношений. Ведь кроме Яна у него больше не осталось никаких кровных родственников, и он не желает лишиться последнего благодаря собственной нелюдимости. Шувалов ведет затворнический кладбищенско-деловой образу жизни: кресты, гробы, кованые оградки, сотрудники морга, иереи и скорбящие близкие умерших - таково его привычное окружение. Все остальные предпочитают держаться на почтительной дистанции до тех пор, покуда горе не постучится в двери их дома. Каждый знает о том, что Владислав - человек, ценящий полезные знакомства. Он водит дружбу с криминальными авторитетами, с правоохранительными органами, с политиками и бизнесменами, с военными - со всеми представителями платежеспособного класса, нередко запрашивающих об оказании особых услуг, которые никогда не числятся в прейскуранте похоронного агентства. На смертном одре все равны перед Богом. И перед Владом. Он не видит принципиальной разницы в том, чьего клиента прикопать в свежей могиле, в которую на следующий день захоронят чьего-то отца или деда, скончавшегося от инсульта. Без разницы, кого сжигать в печи и чей прах перекапывать с землей в чужих погребениях. Таких соседей никогда и никто не станет искать. Поэтому бизнес процветает, и уважаемые люди всегда предпочитают обращаться к Владиславу Шувалову. Не только за услугами, но и за организацией вполне легальных похорон своих внезапно скончавшихся или погибших родственников или друзей. Влад никому не отказывает. И даже иногда занимается благотворительностью, помогая малоимущим семьям достойно проводить в последний путь родного человека: оформляет право собственности на участок, оплачивает гроб и венки, специализированный транспорт, услуги копальщиков и расходы на организацию поминок. У агентства имеется собственный ресторан, который специализируется исключительно на мероприятиях ритуального характера: в банкетном зале всегда тихо, светло, чисто и пусто, как в католическом храме - нет более умиротворяющего места после посещения кладбища. - Обязательно приводи свою девушку, - Ян прекрасно знает о том, что у брата нет никакой девушки, потому, что отношения – не самая приоритетная для Шувалова вещь. – Ну, или парня. Кто ж тебя знает, Влад, - Воронцов смеется в телефонную трубку, помня о том, что Владислав "не такой". Именно поэтому Яну часто прилетало в юности за нетрадиционные взгляды, ненароком оброненные в сторону представителей своего пола. Если бы Ян знал о той крепкой мужской дружбе, которая ненароком сложилась между Владом и Эдиком, то едва ли бы сейчас веселился по этому поводу. - Я приеду один, Ян. Как и всегда, - по-отечески терпеливо отвечает Шувалов. На губах подрагивает снисходительная усмешка. Для него Ян до сих пор остается все тем же взбалмошным кривляющимся подростком-провокатором, которого иногда необходимо осаживать и прописывать профилактического леща. А не взрослым мужчиной. - Кто-нибудь тебе говорил о том, что ты - скучный старикашка? – фыркает тот. - Конечно. Неоднократно, - и, судя по тону, Владислава этот факт нисколько не беспокоит. - Придется тебя с кем-нибудь познакомить, - вредничает Воронцов, зная, насколько сильно брат не любит, когда тот пытается заниматься устройством его личной жизни. - До встречи, Ян, - оставляя очередную провокацию без внимания, Владислав предпочитает завершить диалог. 8 Самсон Ловичев ненавидит шопинг. Все магазины, кроме строительных и продуктовых гипермаркетов, вызывают тоску, сонливость и порой даже депрессию. Но сегодня он вынужден объехать несколько бутиков со шмотками и аксессуарами. Большой и внушительный внедорожник "Мерседес" смотрится громоздким в узких двухполосных переулках центральной Москвы. Некоторые прохожие бегло, но с благоговением, оглядывают автомобиль. Но как только водитель выходит из него на улицу, поспешно разбегаются по своим делам. Мало ли что этот здоровенный, как и его машина, мужик предъявит им за разглядывание личного имущества. Однако такая ерунда, как внимание народа, Самсона совершенно не беспокоит. Октагон клуба "Масти" научил его не замечать взгляды и не слышать голоса. Не реагировать на мусор, который, бывает, швыряют в него нетрезвые гости, разочарованные то ли слишком быстрой, то ли слишком медленной казнью очередного клиента. Всем не угодишь. Поэтому то, почему на него пялятся люди на улице, Ловичева вообще нисколько не заботит. Выбирать подарки Сэмми тоже ненавидит. Особенно, если изначально не имеет никакого представления о том, что преподнести. До сих пор они с Яном толком и не общались. Не считая того неловкого диалога, когда Воронцов случайно узнал о том, что Самсон на протяжении длительного времени никак не отваживался вручать ему цветы после выступлений (см Эпизод 7. Шестерки). Красивые бордовые розы отправлялись в мусорное ведро, а не Пиковой Даме в руки. Тот тогда лишь посмеялся над нерешительностью самого устрашающего персонажа клуба – палача – и намекнул, что будет не против, если однажды Самсон решится. А еще… Воспоминания оживают в памяти, отзываясь теплотой в сердце. Поцелуй. Правда, всего лишь в щеку. Но этого уже было достаточно, чтобы Ловичев посчитал себя не в праве игнорировать личный праздник Воронцова. Тем более, когда мероприятие пройдет в клубе. На вечер пятницы и на всю субботу Сэмми берет отгулы. Чтобы присутствовать в зале не в качестве сотрудника, а в качестве гостя. И в этот раз он, наконец, подарит цветы. И подарок. Сэмми решает, что в ситуации полной неизвестности, подарить стоит что-то такое, что Ян смог бы использовать для выступления на сцене. Черное боди. Чулки. Сапоги на шпильке. Маска на лицо. Пеньюар на плечи. Перчатки. Кожа, винил, меха, боа, шифон и блестки. Хищные украшения с шипами. Мундштук из рога буйвола и тонкие сигареты с вишневым вкусом. Помада сливового цвета. Самсон очень хочет, чтобы Ян надел этот комплект, но, конечно, не попросит об этом напрямую. Однако если вдруг Воронцов сам захочет это сделать, то – Ловичев дает себе слово – он возьмет свою Пиковую Даму, не позволяя ей переодеться. 9 Неделю спустя Зеринский сообщает Маю о том, что они оба приглашены в клуб "Масти" на вечер имени Яна Воронцова. Акимов пытается возразить. Он не имеет никакого желания вновь пересекаться с Пиковой Дамой, которая в прошлый раз по какой-то причине приревновала Эдика и потому вела себя крайне вызывающе. Но главным основанием для нежелания выходить в свет является то великолепие, которым Зеринский мастерски разукрасил его лицо несколько дней назад. Эдуард от возражений отмахивается, как от незначительной информации. Он цинично рекомендует приобрести хороший выходной костюм, а на лицо нанести плотный тональный крем - отек спал, и за слоем штукатурки никто ничего не заметит. Май осознав, что его желания в очередной раз никого не интересуют, против воли соглашается. Когда он узнает, что Владислав Шувалов также присутствует в списке приглашенных, то впадает в состояние, близкое к паническому. Май не желает встречаться с ним: стыдно посмотреть в глаза человеку, который знает все о его самых страшных тайнах. И совершенно не хочется натыкаться на безучастие, равнодушие или, того хуже, жалость. Нельзя представать изломанным, избитым, униженным, угнетенным и подавленным. Недопустимо выглядеть идиотом, который сам себе выкопал глубокую яму, из которой никогда не сможет выбраться. Влад не должен лицезреть раба - он обязан видеть прекрасного сказочного принца, каким Май был до встречи с Зеринским. Был… Видимо, не судьба. И теперь так будет всегда. Все, что нравится. Все, что его интересует. Все, что вызывает в сердце трепет. Будет безжалостно обесценено и уничтожено твердой рукой подполковника Зеринского. И после очередного унижения Май отныне будет желать только одного – чтобы Эдик снова пожалел его. Стокгольмский синдром. - Как пожелаешь, Эдди… - тихо произносит Акимов, роняя одинокую горькую слезу в чашку со сладким чаем. - Так-то лучше, - тот гладит его по волосам, словно домашнюю собачонку, не замечая ни покрасневших глаз, ни подрагивающих губ и побелевших костяшек пальцев, которыми Май отчаянно крепко сжимает чашку. Кажется, так сильно, что она сейчас лопнет. – Можешь не отказывать себе в коктейлях и развлечениях в этот вечер. Я оплачу твой счет на любую сумму. - Спасибо, это очень мило с твоей стороны… Бездна поглощает без остатка и плотные холодные волны смыкаются над головой, поглощая солнечный свет и остатки кислород. Я тону. По. Мо. Ги. Те… 10 В пятницу вечером пространство перед главным входом клуба Масти напоминает набережную Круазет во время проведения Каннского кинофестиваля. Суета. Разодетые гости чинно меряют шагами новенькую красную дорожку. Напряженные по уставу секьюрити держат оцепление. Основной и самый большой зал имеет три зоны. Достаточно вместительный танцпол. Места со столиками и кожаными диванчиками. Кабинки, где можно уединиться в разгар мероприятий, если этого требует ситуация. Оттуда вполне реально продолжать наблюдать за тем, что происходит на сцене, а можно закрыть тяжелые портьеры и наслаждаться другими удовольствиями. Гости прибывают. Молоденькие хосты и хостесс, которым едва исполнилось 18, услужливо сопровождают их к забронированным местам, ненавязчиво и вежливо предлагают выпивку, еду и запрещенные вещества. Интересуются, не составить ли им компанию, не развлечь ли особыми услугами. Водка, стейк, кокаин, секс на вечер? Атмосфера царит дружелюбная и почти родственная: в закрытой тусовке все друг друга знают, и многие знакомы гораздо ближе, чем хотелось бы. Отовсюду слышится смех и гул голосов. Все трепещут от предвкушения: обещали красивый публичный групповой секс, органично вписанный в общее действо. Обещали, что приглянувшихся мальчиков-танцоров можно будет снять на час, два или на всю ночь. Гарантировали исполнение любых капризов за их же деньги. Всех и вся. Кроме самой примы. Пиковая Дама не продается и не покупается. За кулисами обстановка отнюдь не такая расслабления, как в зале. Двери гримерок распахнуты настежь и демонстрируют тесные комнаты, переполненные красивыми и напомаженными молодыми людьми. Артисты волнуются. Некоторые выступают здесь впервые после лучших столичных стрипклубов и баров. Соблазненные перспективой заработать огромные деньги, какие им никогда не натанцевать и не насосать, они принимают предложение Яна выступать в его труппе. Конечно, им придется продавать интимные услуги, чтобы иметь возможность покупать порше, хаты в центре и виллы в Италии. Придется изящно танцевать, дрожа всем телом и раскачиваясь из стороны в сторону, словно балансируя на тонком помосте, уводящим в бездну. Будто наживка для акул, кружащих внизу, которым все равно, кого сожрать. И танцорам должно быть все равно, в чью пасть сорваться. Ян обходит взвод своих танцовщиков, которых он кропотливо выращивал для этой сцены почти два года. Словно строгий надзиратель, он внимательно оценивает каждого в строю. Но не находит никого, к кому можно придираться. Их тела белы и чисты, словно у ангелов. И кажется, что все они на одно лицо, но если приглядеться, то у каждого имеются уникальные прекрасные черты. Да, Яну за них хорошо заплатят. Он довольно улыбается. - Желаю всем успешного выступления, новых приятных знакомств и отличного вечера, - знакомый умиротворяющий тон внезапно ласково касается слуха. Карл Холодный появляется неожиданно. Одетый в чёрное, он возникает посреди ахроматично белых "лебедей", словно язва на чистой коже - слишком заметным и контрастным настолько, что артисты расступаются в стороны. В приталенном смокинге и с зачесанными волосами на пробор Карл походит на истинного аристократа. Локтем он зажимает трость с золотым набалдашником, а свободной рукой поправляет в нагрудном кармане и без того идеально сложенный платок вопиюще-фиолетового цвета. Кто-то заискивающе приветствует его, и тот кивает в ответ с королевской снисходительностью. Все в его присутствии становятся безропотно послушными и покорными, скромными и непритязательными, потому, что знают, кто такой Карл Холодный. Это средний сын директора "Мастей" - человек, который контролирует бюджет и все финансовые операции клуба. Это лучшая подружка Яна Воронцова и, по совместительству, его же менеджер и продюсер. Конечно, он тоже получит свою долю от сегодняшнего мероприятия. И, наверняка, они с Яном с размахом отпразднуют сорванный куш. - Благодарю, мой дорогой, - Воронцов подходит к Холодному настолько близко, что танцовщики смущенно отводят глаза. Только ленивый не делал ставок на то, кто же первым из этих двоих нарушит данную из спортивного интереса клятву, запрещающую им заниматься сексом друг с другом лишь для того, чтобы каждая новая встреча приятно и досадно щекотала нервы и член. - Я постараюсь, как и всегда. Всё будет безупречно, - Ян прижимается к белой щеке бордовыми губами, оставляя на коже темный и четкий отпечаток. - Не сомневаюсь. Но все же сочту своим долгом напомнить, что сегодня среди гостей появится очень важный человек, которого никак нельзя разочаровывать, - Карл тепло и лучезарно улыбается, но во взгляде угадывается безжалостность к чужим промахам. - Да-да-да, - Ян нервно машет рукой перед лицом, словно Холодный словами портит воздух. Он все знает. Он все помнит. И в глубине души переживает больше всех вместе взятых, искренне ненавидя этого "важного человека" за дополнительную нервотрепку, которую тот обеспечивает своим присутствием. Ведь Карл навешал на уши особому гостю забористой лапши о том, что Ян непременно исполнит номер в его честь, поэтому Воронцов в срочном порядке был вынужден продумывать дополнительный выход. - Хах... - Ян шумно вздыхает и закрывает глаза. Карл замечает, насколько тому хреново и даже ощущает укол совести, который быстро маскирует за дежурной улыбкой. - Ты справишься, милый, - выдыхает он жарким шепотом в ухо. Ян невольно вздрагивает и жмурится, не утруждаясь скрывать то, что ему нравится эта игра. Нравится всегда интеллигентный и элегантный Карл, но не настолько, чтобы планировать с ним отношения серьезнее флирта. - И я уверен, что все вы, - Карл отстраняется и обращается к артистам, облаченным в гипюр и перья. - Будете сегодня на высоте! Те наперебой рассыпаются в благодарностях лишь бы Карл не закончил мотивационные речи привычными обещаниями собственноручно спустить шкуру с каждого кто облажается: это означает штраф до 50% от гонорара и неизбежное увольнение. Повезет, если оно окажется без далеко идущих последствий. Потому вся дюжина красивых мальчиков, усыпанных блестками, боялись Карла Холодного как самого дьявола. Обольстительного и безжалостного. 11 Господин Бронский, Базилевс Бронский, занимает вип-ложе. Вместе с ним - его самые близкие люди. Жена, которая горазда посещать любое светское мероприятие, где все происходящее покрыто коммерческой тайной. Общий любовник, прикрывающий все финансовые аферы четы Бронских. И общий старший сын, которому необходимо влиться в тусовку сильных мира сего и понять, как делаются дела на самом деле. Не по закону. И даже не по уставу. Жизнь в светском обществе регулируется занимаемым положением, статусом и размером капитала. Чем выше ты забираешься, чем больше кусок отхватываешь, тем сильнее укрепляется авторитет, тем глубже становится уважение и шире - диапазон преференций. У господина Бронского их больше, чем у всех присутствующих вместе взятых. Но даже несмотря на их наличие он очень долго не решался вступить в клуб: резонно опасался за собственную репутацию. Господин Бронский является единственным членом клуба Масти, которого освободили от внесения вступительного взноса. Человек, занимающий пост в Правительстве и руководящий одним из элитных специализированных военных подразделений страны - крайне желанный и полезный союзник для Антона Холодного. Господину Бронскому обещали персональный номер. Но это не произвело никакого впечатления, потому как, в действительности, он любит смотреть только на кривляния своего любовника. Обещали лучшие напитки и угощения, но для него не существует блюд изысканнее, чем готовят на кухне ресторана шеф-повара Алена Дюкасса. Лучшие артисты? Да кто может станцевать лучше балетных танцовщиков Большого театра? Прима? Да какая прима сравнится со Светланой Захаровой? Ах, мужчина, ну тогда он должен быть не хуже Сергея Полунина. Господину Бронскому очень сложно угодить, и потому он не имел никакой заинтересованности в том, чтобы посещать клуб Масти и, тем более, становиться его резидентом. Он слишком стар и слишком изысканно воспитан, чтобы восхищаться оголтелой жестокостью и пошлостью нравов нынешней молодежи. И если бы не сын, которому заведение, как раз, приходится по вкусу, то он бы никогда не рискнул явиться сюда. Единственная причина, по которой он это все-таки сделал - просьба его мальчика, Виктора. Тот редко о чем-либо просит и от многого отказывается, предпочитая всего добиваться самостоятельно, лишая отца возможности проявлять свои покровительские инстинкты. Возможно, этой редкой просьбой он всего лишь желает продемонстрировать обществу, в котором всех оценивают по клановому признаку, кто такой Виктор Бронский и чьим сыном является. Как бы там ни было, Базилевс Бронский согласился. Этот человек имеет репутацию честного и неподкупного, и именно эти принципы внушают всем, кто его знает, страх, подкрепленный неподдельным уважением. Единственной слабостью остается семья. И Бронский не считает необходимым скрывать это. Оттого каждый знает: тот, кто тронет члена семьи или друга господина Бронского, может забыть о беззаботной спокойной жизни. И о жизни вообще. Бронского боятся не за то, как он себя позиционирует. Крупный мужчина средних лет с генеральской выправкой, всегда вежлив и обаятелен, он производит впечатление истинного джентльмена, который подаст руку даме и бросит перчатку в лицо невоспитанному мужчине, вызывая на дуэль. Бронского боятся за то, как он ведет свои дела. Расчетливо и безжалостно. И миролюбивая улыбка сытого льва давно уже никого больше не способна ввести в заблуждение. Виктор Бронский, безусловно, унаследовал от отца, благородную породу и богатырскую стать, а вместе с ними и жестокость, решительность и жажду власти. Но, в отличие от родителя, он не бывает снисходительным, не идет на уступки, не проявляет стратегическую доброту и едва ли больше одного раза за всю жизнь говорил с кем-то "по-человечески". Боже упаси от такого унижения! Кстати, о боге. Когда Виктору было двадцать, он со всей дури въехал на Гелике в чугунные ворота такого-то храма. Снес их с петель. Помял машину. Въехал во двор, испачкав белокаменную брусчатку черной жижей. Напугал людей до смерти. Заставил батюшку несколько раз вспомнить о черте. Трезвый. Вменяемый. Зачем? Затем, что девушка, на которой он давно запланировал женится, в тот день почему-то венчалась с другим мужчиной. И он убил бы обоих прямо в божьем храме - ничего святого для Виктора не существовало - если бы не десяток крупных мужиков из числа родственников и друзей его несостоявшейся невесты. Они набросились на него все разом и с трудом скрутили. Через полчаса Бронский-младший неохотно давал показания в отделении полиции. Нет, с девушкой той они не общались. Нет, она не знала о его планах жениться. А зачем? Курица - не птица, Баба - не человек. Она всего лишь часто приходила в клуб, в котором Виктор тусовался с друзьями. И он выбрал ее, словно тачку, байк, микроволновку... Красивая, ладная, хорошо с ним смотреться будет на семейных фотографиях, детей родит красивых. А тут такое... Менты сильно удивились, думали, шизик попался. Но нет, парень оказался донельзя вменяемым. Просто четкий в избытке. А когда узнали, чей сынок, сразу же отпустили. Но тот ещё и не уходил, говорил, что раз накосячил, должен отсидеть, чтобы люди потом не трепались, что старший сын самого Бронского за свои поступки не отвечает. С трудом убедили его проваливать восвояси и больше так не делать. С тех пор Виктор не особо изменился, просто аккуратнее стал в проявлениях порывов, идущих от сердца, и предпочитал не выражать без необходимости свою точку зрения, чтобы ненароком не спровоцировать конфликт с далеко идущим последствиями. Не потому, что глуп, а потому, что решать вопросы привык радикально. Силой. Стоит ли удивляться тому, что в компании отца и сына окружающие превращаются в безропотных лакеев? И вот этих двоих предстоит сегодня развлекать Яну Воронцову. Какой черт Карла дернул позвать их именно сегодня? Ведь это должен быть его праздник. А получается, что каторга. Ну нет! Он встряхивает крепко навитыми черными кудрями. Воронцов не позволит чему-то пойти не так. Все будет по высшему разряду. И никакие Бронские не помешают его сиянию! Звучит музыка. Гаснет свет. Ян закрывает глаза и прикидывает, какую бы маску ему надеть перед выходом на сцену. Он репетировал это тысячу раз: да, драматичное выражение со слезами, замершими на накладных ресницах. Но в последний момент Ян переигрывает все интро. Сквозь снегопад из серебряных блесток медленно и плавно опускается огромный дискошар. Мощный поток направленного света разбивается на миллионы зеркальных осколков и в искрящемся вихре все кажется голубым и холодным, будто снежная поляна, залитая лунным светом. А верхом на шаре, держась за цепь рукой, на сцену спускается Ян с ослепительной улыбкой победителя. 11 Выпендрежник. Какой же Выпендрежник... Май, безучастно и равнодушно наблюдает за тем, как танцует Ян и его белые лебеди, поднимая перьями в воздух вихри разноцветных блесток. Танцевальное шоу с элементами порно, где каждому отводится своя маленькая, но очень значительная роль. Одно до боли изысканное в сюжетах, изящное в каждом па и сардонически бесстыдное гротескное действо сменяется другим, напоминая злосчастный бал у Воланда с Яном-Маргаритой в главной роли. Да какая там Маргарита... Пиковая Дама. Черная королева. И черный ее столь глубок, насыщен и ярок, что перебивает весь свет, отраженный от белой свиты. Ян прекрасен. Великолепен. Когда Воронцов вживается в образ, то забывает обо всем и обо всех, кто смотрит на него жадными влажными глазами из темноты кишащего хищниками зала. Хотел бы я уметь также не замечать никого вокруг, продолжает свою горестную волынку Акимов. Вечер в компании Эдуарда его, вопреки обыкновению совсем не радует, а угнетает. Все ему здесь противны до единого. Куда ни глянь - сплошные копии подполковника Зеринского. Подтянутые мужики с видом не то матерных законников, не то закоренелых уголовников: суровые, крепкие, угрожающе и, конечно же, нечистые на руку и совесть. Мая воротит от данного типажа, но "Масти" - первый и последний оплот для личностей подобного склада. Сильных мира сего. И сила эта не имеет ничего общего ни с благородством, ни с доблестью, ни с красотой. Май залпом допивает последние сто миллилитров водки прямо из штофа и прикладывает его донышком так, что на стеклянной столешнице появляется паутина мелких трещин. - Полегче, - Эдуард аккуратно берет его за руку и разжимает пальцы, вынимая из них сосуд так бережно, словно гранату с выдернутой чекой из лап обезьяны. - Когда я предлагал оплатить твой счет, то имел в виду только еду, напитки и развлечения. Компенсацию испорченного имущества тебе придется заплатить из собственного кармана. - Дерьмо!.. - то ли эта новость приходится Маю не по нраву, то ли отобранный штоф уничтожает остатки настроения, то ли бесчувственная скотина Эдик раздражает больше обычного. Он так и не понимает. Только нервно одергивает руку и отсаживается на другой конец дивана, делая вид, будто они не знакомы. Зеринский с усмешкой пожимает плечами и ничего не предпринимает. Лишь едва заметно вздрагивает от неожиданности, когда ощущает легкое касание к своему плечу. Оборачивается и тут же приветливо улыбается, меняя маску высокомерного мудака на маску сердечного друга. - Не думал, что ты приедешь, - Эдик выходит из-за стола и крепко обнимает высокого худого человека. Тот что-то шепчет ему на ухо, но что именно, Май, конечно же, разобрать не может из-за грохочущей музыки. Но и музыку он тоже не слышит, ощущая легкую контузию: звуки доносятся будто через вату. Тот самый человек с фотографии появляется словно из ниоткуда, выступая из темноты на свет, и тени, которые обволакивают его плотным мороком, скрывая от всего мира, неохотно расступаются, обнажая белое, как бумага, лицо. Май сразу узнает Владислава Шувалова, хотя прежде не видел его вживую. Акимов забывает, как дышать. Он сам никогда не испытывал ничего подобного. Только слышал от других, читал, видел и втайне насмехался. Идиоты, какие впечатлительные идиоты. Ведь его-то никто не поражал и не восхищал настолько, чтобы дыхание перехватывало и сердце замирало, застревало меж рёбер, причиняя ужасную боль и страдания. О чем они шепчутся? Почему так близко? Почему рука Шувалова так не по-дружески сжимает плечо Зеринского? Почему они смотрят друг на друга так, как смотрят... Нет не братья. И не друзья. Нет... Эдик осознанно солгал, представляя Влада как простого друга своей юности. Нет. Взгляды выдают их. Взгляды разоблачают общую тайну двух любовников, которые вместе уже давным-давно. И наличие других отношений и связей у каждого не мешает им продлевать жизнь собственным секретам. В глазах темнеет. Алкоголь смешивается с адреналином, подогретый абсурдной и абсолютно бесправной ревностью. Но кого и к кому? Господи... Май никогда ни в кого не влюблялся - и, тем более, с первого взгляда. Он был уверен, что такая напасть как любовь обойдет его стороной как неизлечимая болезнь пышущий здоровьем организм. Он полагал, что ему любить не обязательно. Совсем не обязательно, когда природа одарила редким талантом очаровывать с полуслова и позволила самому быть любимым и обожаемым. Но отчего-то в эту минуту Акимов ясно осознает, что его удивительные чары, ненароком околдовавшие и Зеринского, никак не подействуют на Владислава Шувалова. И от того Май ощущает себя беспомощным и безоружным. Ничто не способно деморализовать сильнее, чем понимание собственного бессилия в той области, где прежде всегда одерживал победы. Ни деньги, ни карьера, ни мнение окружающих не беспокоило Акимова столь же сильно, как поддержание стабильной уверенности в собственной магии слов и манер. И потому сейчас он молится всем богам, чтобы это мерзкое унизительно чувство, которое расцветает в его тесном сердце, разрывая грудную клетку изнутри, не оказалось любовью. Самой страшной. Самой. Первой. - Влад, познакомься. Это Май, - Эдуард указывает в направлении Акимова, неловко поднимающегося с диванчика. - Тот самый, - зачем-то уточняет он, чем еще больше расстраивает Мая. Тот самый КТО? ТОТ, о ком Зеринский уже рассказывал? Или же ТОТ, кого он приручил и трахает? Черт, нет! Конечно же нет! ТОТ, чьего брата-убийцу выслеживал подручный Шувалова. ТОТ, кого Зеринский качественно приковал к себе наличием видеозаписи, отчетливо демонстрирующей обдолбанного Бэргэна, рубящего топором человека посреди леса, словно бревно для костра. ТОТ САМЫЙ щенок, жалкий и неспособный ни на что. Даже на месть за убийство собственных жены и дочери. Дерьмо. - Да пошёл ты на х.. - музыка, внезапно взрывающая зал, заглушает окончание и без того понятного маршрута. Акимова очень редко что-либо выводит из себя. Однако в этот раз он оказывается не в состоянии совладать с эмоциями и соблюсти приличия. Ослепленный злостью, стыдом за собственную унизительную ревность и обидой на безучастие всего внешнего мира к своим страданиями, Май с силой отталкивает изящную ладонь Влада, которую тот протягивает ему для рукопожатия. Лицемер! Делает вид, что впервые меня видит! Акимов непривычно едко усмехается. Растрепанный, взвинченный, он полосует удивленные лица обжигающим взглядом. Эдуарду впервые становится некомфортно находится рядом с этим, казалось бы, безобидным созданием. Владислав с отстраненным выражением продолжает хладнокровно наблюдать за тихой истерикой нового старого знакомого. И Маю совсем не нравится то, как он смотрит: со снисходительной жалостью, словно на прокаженного или умственно отсталого. Так смотрят на нищих, просящих милостыню возле дорогого супермаркета. И это становится последней каплей. Он резко разворачивается на каблуках и, чеканя шаг, стремительно покидает этих фейковых давних друзей. Ворвавшись в толпу снующих гостей и официантов, Май мгновенно растворяется в ней. Все не так! Совсем не так, как Акимов себе представлял. И готический принц - вовсе не принц, а бездушное чудовище, носящее маску прекрасного человека. Слезы бессильной злости катятся по щекам, а в горле комом застревает отчаянный хохот. Май идиот: сам себе придумал сказку, сам в нее поверил и сам же обиделся на каждого, чья роль в ней почему-то не соответствует созданному сценарию. Что со мной, черт подери?! - Что с ним? - из вежливости интересуется Шувалов, все еще провожая цепким взглядом призрак Акимова. - Выпил лишнего, - отмахивается Зеринский. - И, наверное, не ожидал встретиться с человеком, благодаря которому оказался в моей ловушке. Владислав вопросительно выгибает бровь, но выражение его невозмутимого лица при этом ничуть не меняется. - Зачем ты ему рассказал? - он не одобряет безрассудную откровенность Эдуарда, но напрямую выразить своего отношения не может. Так повелось. Сложилось с юности: Эдик - мальчик из хорошей семьи, обладавший всеми привилегиями, а Влад - сынок уголовника, лишенный права голоса. - Хотел посмотреть на реакцию, - Зеринский находит ситуацию очень забавной. Его нисколько не беспокоит то, куда ушел Май, и не закончится ли на этом безответственном заявлении дзэн Шувалова. А Влада, в действительности, по разным причинам давно напрягает вседозволенность давнего друга и его замечательная способность рубить с плеча. - Не боишься, что рыбка сорвется с крючка? - обтекаемо намекает он. - Даже если и так, то плавать рыбке будет негде, - абсолютно спокойно и безжалостно констатирует Зеринский, многозначительно улыбаясь. - Удивительно!.. - Владислав не может удержаться от нотки сарказма в тоне. Удивительно то, насколько самоуверен Эдуард Зеринский, если ему даже в голову не приходит мысль о том, что Шувалов вполне мог иметь ввиду и самого себя. 12 Яново лицедейство длилось около трех часов. Утомленные, но преисполненные счастьем от того, что не облажались, артисты выходят на поклон. А после одни скрываются за кулисами, чтобы переодеться. Другие - в вип комнатах с мужчинами или женщинами, которые, возможно, станут их очередными спонсорами. По крайней мере, до тех пор, пока сполна не насладятся новой игрушкой: от эйфории первого знакомства до интриги полного приручения строптивого мальчика проходит минимум полгода. Полгода безбедной жизни, в течение которых можно подкачать подушку безопасности, которая будет поддерживать на плаву в голодные безрадостные месяцы поиска достойной замены очередному папику. И это кампания реализуется несколько сложнее, чем банальный поиск работы на Хэдхантере. - Отец просил передать свою благодарность за теплый прием, - Виктор Бронский курит прямо в гримерке. И лениво, но внимательно, как удав, наблюдает за танцорами, снимающими платья, чулки, нижнее белье. Следит, как они промакивают бумажными салфетками шею, грудь и подмышки, как сушат волосы феном. И удовлетворенно ухмыляется, созерцая витринные образцы утонченных кукол, которые стремительно преображаются в потасканных шлюх. Вблизи становится заметна их усталость, раздражение и даже страх, потекший макияж и взмокшие от пота сценические костюмы. Вот она неприглядная сторона красоты, принявшая все своевременные жертвы во имя себя: со сцены невозможно учуять даже толику этого смрада, созданного парфюмом, перемешанным с едким потом, какой бывает только у мужиков. Как хорошо Безилевс Бронский ничего этого не видит, не чувствует и не знает, потому что оказался бы весьма разочарован. Виктор не заинтересован в том, чтобы такие мелочи омрачали светлые впечатления отца. - Спасибо, я очень рад это слышать, - Карл как можно незаметнее отступает на полушаг в сторону. Виктор стоит слишком близко. Для него не существует понятия чужих границ. И Холодному это неприятно, но он, как и подобает гостеприимному хозяину, до поры до времени проявляет снисходительность к грубым манерам Бронского-младшего. - Надеюсь, ваш многоуважаемый отец снова почтит наш клуб своим присутствием, - и ради этого он готов играть какую угодно роль. Такие гости поднимают престиж заведения, привлекают важных и платежеспособных клиентов. - Разумеется. Но мне потребуются дополнительные преференции, чтобы поддерживать его интерес, - Виктор все-таки отслеживает маневр Карла и многозначительно усмехается. Он медленно затягивается, набирая полные легкие смога и выдыхает его обратно в непосредственной близости от лица Карла. Тот делает вид, что не замечает провокации, и на несколько мгновений незаметно задерживает дыхание. Холодный ненавидит запах табака. Каким бы дорогим он не был. - Понимаю. И что же еще вам необходимо? - интересуется с дипломатической улыбкой. - Не нам, - поправляет Виктор, наклоняясь ближе и ниже, к самому уху, - а мне. - Хорошо. Тогда озвучьте, пожалуйста, варианты, - Карл напрягается. Ему совершенно не хочется знать ответ, потому что на девяносто процентов из ста условия присутствия Бронских на мероприятиях клуба в качестве инфлюэнсеров, окажутся не самыми соразмерными. - Пару раз в неделю трахать тебя, Чарли, - ладонь опускается на правую ягодицу и уверенной крепкой хваткой сжимает её. Карл против воли вздрагивает, но пытается сохранять лицо до последнего, продолжая вежливо улыбаться с невозмутимым видом. Бронский с жадным любопытством смотрит ему в глаза, опасаясь пропустить самую незначительную эмоцию. Как поведет себя Карл в этой ситуации? Как откажется от предложения, от которого нельзя отказаться? Интересно! - Например, в понедельник и в пятницу. Неплохое начало и окончание рабочей недели, - пальцы скользят в межъягодичную впадину, вдавливая в нее плотную ткань брюк. Кажется, Карл слышит скрежет собственных зубов. Он поворачивается так, чтобы никто из артистов - и особенно Ян - не увидел этой позорной сцены. Достаточно того, что дистанция между ним и Виктором сохраняется непристойно близкой. Не хватало еще, чтобы кто-то увидел, как Бронский распускает руки. Карл не станет привлекать к этому вопиющему факту внимания и не будет оказывать сопротивления при свидетелях, чтобы те не распространяли ненужные слухи. И самое отвратительное то, что Бронский понимает его стратегию, решая сыграть на ней собственную игру. - Конечно, - Карл держит осанку и продолжает улыбаться с видом хозяина положения, пока пальцы Виктора через ткань одежды надавливают на туго сжатое кольцо мышц между ягодиц. - Если у меня будет свободное время, то мы можем встретиться, - он поворачивается к Бронскому и с радушной улыбкой выдыхает лед ему в самые губы. - Позвоните, Виктор. В понедельник. В пятницу. Или в другой день, когда вам будет удобно. И это не та реакция, которую рассчитывает получить Бронский. Он разочарованно цокает языком, убирает руки, отстраняется, шумно затягивается и шумно выдыхает. На шее пульсирует вена. Карл с уверенностью готов предположить, что если бы здесь не присутствовали свидетели, то Виктор размазал бы его по стенке за дерзость. Вряд ли того волнует наличие зрителей как таковых. Нет. Бронский вынужден бездействовать, потому, что беспокоится о возможных сплетнях, которые могут дойти до его отца в искаженном виде. - Договорились, - наконец, Виктор, отсчитав до десяти, переключает режим Халка на что то более социально приемлемое, и, похлопывая Карла по плечу, уходит, не прощаясь. Под вопросительные взгляды Яна тот с облегчением выдыхает. Теперь остается лишь незаметно поправить трусы, которые неприятно натирают дырку. 13 Оставшись, наконец, в одиночестве, Ян позволяет себе расслабиться. У него индивидуальная гримерная комната, к которой не имеет доступа ни один артист-резидент и никто из приглашенных шоуменов или танцоров. И потому все в небольшой комнате в двадцать пять квадратных метров обставлено так, как хочется Воронцову - в будуарном стиле. Стены обиты винтажным шелком цвета вердигри. Два больших зеркала заключены в массивные бронзовые рамы. Тяжелые портьеры крепко подвязаны, а складки скрупулезно уложены красивыми симметричными волнами. На хрустальной люстре невозможно обнаружить ни единой пылинки. Большой антикварный шкаф из красного дерева, в котором хранятся костюмы, обувь и реквизит, отполирован до глянцевого блеска. Кованая кровать - алтарь для самолюбования - застелена тяжелым бархатным покрывалом с золотой бахромой и завалена свежими цветами и письмами от особо экзальтированных почитателей. Ян никогда не спит здесь, хотя под покрывалом имелось для отдыха все необходимое. Немного тишины. Бокал вина. И таблетку от мигрени. Это все, чего сейчас хочет Ян. И, может быть, ещё пару слов похвалы о том, как безупречно он сегодня выступил. Вытрясти их из Карла он не успевает, потому что тот уходит раньше, чем Воронцов смог окликнуть его. И с чего такая срочность? Черт с ним... Ян устало падает в большое винтажное кресло и расслабленно откидывается на спинку. Пальцы с длинными накладными ногтями обвивают набалдашники подлокотников и Воронцов замирает, вслушиваясь в иллюзию безмолвия, которое должно воцариться в маленькой комнате. Получается плохо: грохот и гудение музыки все равно слышится сквозь стены. - Ян Воронцов? - с другой стороны двери очень глухо и далеко, словно сквозь толщу мутной воды, доносится будто бы знакомый голос. - Открой. Я не отниму много времени. - Да кто там еще!.. - чертыхается тот и нехотя поднимается из кресла. Путается в длинном черном боа, тихо матерится, и, забыв сунуть ноги в лакированный туфли, босиком направляется к двери. Он хочет сказать что-то еще, но слова застревают в горле, стоит ему увидеть незваного гостя. По ту сторону порога стоит Палач клуба "Масти" собственной персоной. - Ты?.. Но что... Зачем ты здесь?.. - растерянно интересуется Ян, искренние не понимая, какое такое дело могло привести Самсона Ловичева к его гримерке. Высокий рост, мощное тело бойца. Сильного и несокрушимого. Гладиатора. Лицо викинга с точными чертами и пронизывающим взглядом человека, который на своем веку повидал и пережил очень многое. От такой фактуры перехватывает дыхание. Поэтому Ян до сих пор предпочитал наблюдать за Палачом издалека, сохраняя почетную дистанцию. На расстоянии внушительные габариты и гора мышц не внушают такого благоговейного трепета. Воронцов привык видеть Ловичева только на ринге в рабочих шортах и с окровавленными боксерскими бинтами на руках. Поэтому в одежде - в свободных брюках и пиджаке - он не сразу узнает Самсона. А когда узнает, то не знает, как реагировать: сердечный ритм сбивается с размеренного темпа и мир кружится перед глазами. - Все в порядке? - Ловичев успевает подхватить пошатнувшегося Яна. Тот ощущает его большую горячую ладонь на спине и понимает, что с этого момента готов отдать всего себя на растерзание животным инстинктам... - Да, Сэмми, все хорошо... - Воронцов упирается руками в накачанную грудь и стыдливо, словно школьница, отворачивается, чтобы не встретиться взглядами. Когда в последний раз он был так смущен простой невинной заботой, проявленной другим человеком? - Можешь отпустить... Но Ловичев не отпускает. И будто даже не слышит того, что говорит Ян. Он смотрит на него как-то странно: отстраненно, но с жадным любованием. - Я все же решился подарить тебе цветы, Ян, - ничто в тоне Самсона не выдает напряжения, в котором тот пребывает. - И кое-что ещё. Не дожидаясь ответа, он заходит в гримерку, по прежнему прижимая Яна к себе. И только сейчас Воронцов замечает четыре или пять пакетов, стоящих позади него на полу, и круглую коробку с красивой композицией из темно-бордовых роз. - Сэмми... Что с тобой, Ян? Ты разучился разговаривать? - Ян, тебе больше не придется упрекать меня в нерешительности. От того, как твердо Ловичев произносит эти слова, внутри Воронцова что-то ломается: рушатся стены глухой крепости, возведенной много лет назад и предназначенной для защиты хрупкого сердца от чужого невежества и непонимания. Как же давно Ян мечтал услышать голос, в котором звучит настоящая уверенность. - О чем ты? - он не позволяет себе очароваться и поверить в то, что сейчас этот человек может сказать нечто важное. Одно случайное касание, совершенное Ловичевым рефлекторно, стирает из памяти все, что существовало до этого мгновения. И это обстоятельство пугает: Ян боится стать зависимым от всего того, что изучает Самсон - от его силы и надежности. Ведь до сих пор Воронцову ни в ком не удавалось отыскать этих заветных качеств. Сэмми кивком указывает на пакеты и букет. - Ты наденешь то, что я выбрал для тебя. Примешь цветы. Я возьму тебя за руку и скажу, что с этого дня я буду решать все твои проблемы. Звони своему парню прямо сейчас и говори, что прекращаешь отношения с ним. Ян теряет дар речи. Он хочет накричать на Ловичева. Хочет задать риторический вопрос как он смеет и кто дал ему право диктовать собственные условия? Хочет перевернуть всю мебель в гримерке вверх дном. Убежать. Нет. Не убегать. Ударить Самсона. Отхлестать отрезвляющими пощечинами. Плюнуть в лицо. Выдрать волосы. Кричать. Покрывать самым неизящным матом. Но... Силы у него остаются лишь на то, чтобы с благодарностью, которая кажется жалкой, но совсем не унизительной, прильнуть к могучей груди палача и обвить руками его давно интригующее тело. - Спасибо… Цветы я, конечно же, приму. Твое… Предложение… Тоже, - тихо произносит Ян, прекрасно осознавая то, что рассудительность едва ли сейчас является его сильной стороной. - И надену все, что ты захочешь. Ловичев едва заметно усмехается, вспоминая о том обещании, которое дал себе: если Воронцов наденет подаренный наряд, то Самсон трахнет его прямо в нем. - Тогда давай закроем дверь, Ян, - и он намерен сдержать слово. 14 Май только и занят тем, что пытается избежать недвусмысленных предложений познакомится с целью приятно провести время. Своей непорочной уязвимостью он привлекает охотников, словно раненое и кровоточащее животное хищников. Мир вокруг кажется мелькающим калейдоскопом лиц, тел, цветов и звуков. И чем причудливее узоры, тем сильнее Май паникует. Дышать становится трудно, горло сковывает судорогой - хочется то ли орать, то ли блевать. Руки дрожат, как у наркомана. По встрепанному невротичному виду можно сделать смелое предположение, что очередному торчку срочно требуется доза. Кстати, с предложениями приобрести вещества к нему тоже уже подкатывали. - Господин Акимов? - тяжелая ладонь неожиданно опускается на плечо и тот невольно подскакивает. Позади стоит человек, которого Май раньше никогда не видел. Он одет в черное. Шмотки дорогие, но без особенных притязаний: лаконичные, неброские и немаркие. Лицо ничего не выражает: и с первого раза Акимов, наверное, не сможет запомнить его, чтобы опознать при повторной встрече. Складывается впечатление, что незнакомец будто бы намеренно стремится себя максимально обезличить, маскируя индивидуальные черты за идеальной ухоженностью и нейтрально-вежливой манерой держаться. Словно хамелеон, искусно подбирающий актуальный камуфляж под обстановку и ситуацию. - Кто вы? Что вам нужно? - грубее, чем следует, интересуется Май, потому что безликие и безымянные чудовища инстинктивно напрягают его гораздо сильнее, чем вполне определенные. - Владислав Шувалов посылает за вами, - человек наклоняется вперед, чтобы было лучше слышно сквозь шум музыки. - Он хочет поговорить. И не более того, - поясняет он, по-своему истолковывая страх, мелькнувший в глазах Акимова. - Вы в праве отказаться. Принуждать никто не станет. Шувалов?! Хочет поговорить?! Да о чем же ему беседовать с жалким отребьем? Разве он сам не достаточно ясно дал понять, что чужие любовники, не способные постоять за себя, не достойны его внимания? Май больше всего на свете хочет гордо отказаться, послать высокомерного готического принца к дьяволу, где ему самое место. Но сердце предательски трепещет лишь от одного предположения о том, что какая-то причина для беседы у Владислава все же имеется. И, очевидно, ее достаточно для того, чтобы пренебречь собственными принципами. - Хорошо... Я пойду... - собственный голос звучит как чужой. - Но… А кто вы, собственно, такой? Человек задумчиво усмехается: что ему ответить? Я - тот, кто снимал твоего брата, пока он занимался расчлененкой в лесу? Тот, кому Шувалов поручает такие дела, которые невозможно доверить кому-либо другому? Я - человек, которого не существует, потому что юридически мертвым гораздо проще участвовать в мире махинаций живых? - Я один из сотрудников личной охраны Шувалова, - Хамелеон, наконец, находит самый уместный вариант, который можно озвучить и который разом пресечет все возможные последующие вопросы. - О!.. - только и может произнести Акимов. - Прошу следовать за мной. Не отставайте. 15 Зеринский методично обходит едва ли не весь клуб включая его закоулки, куда вход даже очень важным гостям заказан. Но Эдуард остается незамеченным. Наверное, только потому что никто и не ожидает увидеть в разгар афтепати, когда начинается весь беспредел, постороннего, гуляющего по пустынным коридорам и подсобным помещениям. Зеринский должен найти своего... Кого? Любовника? Подопечного? Раба? Как назвать человека, с которым сам весело проводишь время, а ему с тобой не в кайф? Заложник? Да, Эдуард наконец подбирает подходящее определение роли Мая в своей личной жизни. Акимов - его заложник, которого, как и любого заложника, нельзя выпускать на волю и предоставлять свободу действий. Но Мая нигде нет. Ни следа присутствия. Будто растворился. Может быть уехал? Нет, маловероятно, поскольку он знает, что если поступит подобным образом, то подполковник Зеринский спустит с него три шкуры. Сбежал? Тоже вряд ли, потому что инициатива подобного уровня дерзости совсем не в характере Акимова. Скорее всего, он проводит время с кем-то другим. С тем, с кем может ощутить себя в комфорте и безопасности. Хороший вариант. И стал бы наиболее вероятным, если бы не одно "но". Несмотря на собственную обворожительность, Май совсем не коммуникабелен и не может похвастаться наличием широкого круга знакомств. Близкие друзья также отсутствуют. И под сводами клуба "Масти" людей, к которым бы Акимов мог обратиться за моральной поддержкой, не найдется подавно. Остается последняя версия, в правдоподобность которой Зеринскому хочется верить меньше всего: кто-то увел Акимова. С его согласия или против воли. И если так, тогда ожидать можно чего угодно. Следует понять, кто мог увести? Любитель сладких, тонких и звонких мальчиков? Или любители? В воображении Эдуарда проносится целая вереница кадров жесткого порно с элементами пыток, которым по своей реалистичности далеко до БДСМ-игрищ. С другой стороны, если все так, то ничто не мешает ему, замначальнику следственного отдела подполковнику Зеринскому Эдуарду Витольдовичу, воспользоваться служебным положением для того, чтобы с пристрастием воздать обидчикам по заслугам. И вновь облагодетельствовать Акимова, пожалеть его, оплатить расходы на лечение, операции, пластику, если потребуется. Чтобы еще сильнее привязать узами неоплатного долга. - О, Эдуард, кажется? - за живописными картинами собственного героического будущего Зеринский не замечает, как за его спиной возникает человек в белом костюме. - Прошу прощения, но гостям сюда нельзя. - Неужели? - Эдик оборачивается. Привлекательное лицо внезапного собеседника ничуть не портит самодовольное выражение, красноречиво свидетельствующее о том, что уж ему-то можно находиться где угодно. Ему, нахальному вербовщику новых членов секты "Масти", никакие разрешения не нужны. У Зеринского цепкая и точная профессиональная память на имена и лица. Он способен запомнить всякого, с кем взаимодействовал хотя бы раз. - Кирилл Забелин, если не ошибаюсь? - ему не составляет труда опознать человека. - Новый бойфренд Воронцова. Или, зная ветреность Яна, уже бывший бойфренд? По холеной физиономии Кирилла проскальзывает брезгливое выражение. И пренебрежение он выражает не к легкомысленности любовника, а к неуважению, продемонстрированному Зеринским. - Тебя это, определенно, не касается, - грубовато отрезает он, сразу переходя на неформальный тон общения. С ехидной улыбкой, не предвещающей ничего хорошего, он повторяет свой вопрос в той же панибратской манере: - Лучше скажи, как мне объяснить охране, чего ты тут разнюхиваешь? Ничего, что имело бы смысл запечатывать под грифом "Совершенно секретно", здесь нет. Глубокое закулисье и коридор с опустевшими гримерками. Артисты давно передислоцировались в зал и, наверное, отмечают удачное шоу, разбазаривая полученный гонорар. - Ищу своего... - "заложника". Эдик усмехается, представляя, как изменится лицо Забелина, когда он услышит это. Тем не менее, на вопрос целесообразнее отвечать честно: узнав нечто, похожее на правду, Кирилл, вероятно, не станет копать глубже. - Ищу Мая. Ты его видел во время нашей прошлой встречи (см. Эпизод 4. Королевство Треф). - М-м, да… Припоминаю: блондин, похожий на принцесску, - испытующий взгляд. Кажется, Кирилл не особо верит в это причину. С одной стороны, его сомнения обоснованы: едва ли Акимов, где бы он ни был, забредет именно сюда. Но с другой... Почему бы и нет. - Если хочешь, могу составить тебе компанию, - Забелин предлагает только ради того, чтобы иметь возможность держать Зеринского в поле зрения, чтобы не увидел лишнего ненароком. Конечно, Кирилл может вызвать по рации охрану - и через две минуты постороннего принудительно выведут в общую зону. Но отчего-то ему хочется поучаствовать в этом квесте. Отказаться означало удобрить и без того черноземную почву для подозрений. Поэтому Зеринский соглашается и нехотя обрисовывает ситуацию, обозначая, когда, где и при каких обстоятельствах в последний раз видел Акимова. Детали Забелину знать ни к чему: Май напился, они с Эдиком поругались, после чего Акимов сбежал в неизвестном направлении. Ни слова о свидетеле Владиславе Шувалове. Он едва ли скажет спасибо за собственное упоминание. Хотя... Что если именно этот свидетель располагает какой то информацией? Нет. Скорее всего нет. Иначе бы Влад тут же перезвонил. Ведь перезвонил бы же? 16 Но перезванивать Шувалов не не собирается. Ощутив солидарность с недовольством Акимова, вызванным постоянным обесцениванием Зеринского реальной стоимости хорошего отношения, Влад не испытывает никакого желания помогать другу в поисках сбежавшего любовника. Зная Эдика, тот наверняка уже собрал поисковый отряд - немыслимо, чтобы ситуация осталась бесконтрольной. Май сглатывает ком, внезапно подступивший к горлу. Еще десять минут назад он даже думать не мог о том, чтобы заговорить с Шуваловым, а сейчас он, слегка нетрезвый, выкладывает тому всю правду о том, как хреново жить с абьюзером Эдуардом. А потом Акимова несет на волнах стремительного хмельного течения, и он без всякого стеснения обвиняет Владислава в том, что если бы не он - если бы не согласился отрядить человека на слежку за Бэгэном - то его, Мая, жизнь складывалась бы куда прекраснее и беззаботнее. И ему не пришлось бы отрабатывать долг натурой, черт возьми... Последнее Май произносить почти шёпотом, но Влад каким то чудом слышит. Или ему так кажется, и он просто улавливает движения губ - за стенкой приватной комнаты гремит музыка с танцпола. Когда Акимова привели, Шувалов не имел никакого понятия о том, о чем с ним разговаривать. Найти и позвать - необоснованное иррациональное желание, вызванное минутным приступом сострадания и, в какой-то степени, чувством вины за собственную причастность. Хотя откуда бы взяться раскаянию? Владислав совершал множество некрасивых поступков, за результат которых едва ли мог собой гордиться, но ни единого раза он не испытывал ни сожаления, ни мук совести. Так почему сейчас все иначе? Захотелось помочь? Проявить благородство, которое больше смахивает на подачку нарцисса, жаждущего искренней благодарности за собственное великодушие? Чем тогда Влад лучше Эдика? Для Мая - ничем. Но тому знать об этом совсем не обязательно. Птичка в клетке. Красивая. Редкая. Приодеть. Прикормить. Внушить умиротворение. Будет заливаться соловьем в новой тюрьме. И никакого шантажа. Только добродетель. Что бы пошло этому мальчику? Как бы он смотрелся вместе с Шуваловым рядом.? Какую бы подходящую должность ему придумать? Что пообещать и в каких количествах? Не понимая того, Акимов сам отдает ключи от собственных кандалов в руки Шувалову, а Влад впервые в жизни желает преподнести Зеринскому урок вежливости и продемонстрировать, что мир не вращается вокруг Эдуарда. И раз тот убежден, что лучшим другом можно пользоваться по первому хотению, то не будет ничего зазорного в том, чтобы собрать дань за прошедшие годы оказанных безвозмездно услуг. Эдик не любит Мая - он им владеет. А всякое право собственности можно аннулировать. - Зачем же ты все это мне говоришь, Май? - вкрадчиво интересуется Владислав. - Уж не желаешь ли, чтобы я уладил вопрос с компроматом? - и наводит на правильную мысль расстроенного собеседника. - А вы... Можете это сделать?! - тот меняется в лице, и от внезапно появившейся надежды слезы на щеках мгновенно высыхают. Какой же наивный дурачок. Красивый дурачок. Нежный. Ласковый. Как котенок, который жаждет, чтобы его погладил хозяин. Новый хозяин. Любящий и заботливый. Шувалов располагающие, но сдержанно улыбается, демонстрируя, что симпатизирует непосредственным реакциям Акимова. Май считывает импульс и понимает, как нужно себя вести, чтобы понравится этому человек, расположить его - необходимо прикинуться беспомощным и бессильным. О, это он умеет делать лучше всего. Улыбка Владислава делается более искренней: он понимает, о чем думает Май, он замечает вспыхнувший огонек меркантильного интереса в его взгляде. Что ж, Шувалов почти уверен, у них получится найти общий язык по взаимно у согласию и во имя взаимовыгодного... Чего? Партнерства? Хочу ли я того, чтобы он работал на меня, чтобы своим милым личиком, которое без труда отыграет любую эмоцию, привлекал и удерживая важную клиентуру? Или я больше желаю видеть его в роли своей красивой игрушки? - Думаю, что могу, - взгляд холодных серых глаз становится цепким. - В конце-концов, Эдуард должен помнить о том, что оригинал видео до сих пор хранится у исполнителя его заказа. Просто Эдик слишком доверяет и никак не ожидает того, что я могу использовать этот оригинал против него же. А зря. Ведь если видео просочится туда, куда следует, то погоны с Зеринского слетят навсегда. Хотя Шувалов вовсе не собирается так поступать: ему достаточно выторговать свободу Мая в обмен на свободу Эдика. Сейчас их обоих держит возле друг друга только страх оказаться взаимно разоблаченными. 17 Поиски Мая Акимова не увенчиваются успехом. Зато находится кое-кто другой, кто изрядно огорчает Кирилла Забелина. Эдик лишь укоризненно качает головой и усмехается. Мол, так он и знал, что за эти годы ничего и не изменилось. А вот Кирилл порывается дать в морду, но вовремя смекает, что перевес силы и боевого опыта не в его пользу, и передумывает выражать рукоприкладством порывы, идущие от сердца. Он лаконично, но с чувством, складывает замысловатый трехэтажный мат и презрительно сплевывает на пол, едва не попав на собственные пижонские туфли. На удивление Ян Воронцов, до сих пор отличавшийся предсказуемо бурной реакцией на все, а уж тем более на вторжение непрошенных гостей в гримерку во время занятий сексом, остается совершенно спокойным. Будто бы не его голую задницу созерцают Зеринский и Забелин: бывшая первая любовь, лучший друг старшего брата, и как бы новый парень, с которым они вроде как встречаются уже почти год. Оказалось, что все эти обстоятельства вдруг перестают иметь всякое значение. В глубине души, забив на природную скромность и стеснение, Ян даже благодарен обоим за то, что они таким грубым, но доходчивым, образом заставляют его осознать это. Воронцову становится глубоко безразлично то, что они подумают: а подумали они немало, судя по выражению их лиц. Ян бы рассмеялся, если бы не собирался вот-вот кончить, принимая в себя член Самсона на всю длину. Кто эти люди? Они больше не играют никакой значимой роли в жизни Пиковой Дамы, после того как в ней появился ОН, ее сильный Палач. К слову, Ловичев, нисколько не смутился и даже не обратил на вторжение гостей никакого внимания. Он продолжал методично трахать Яна, уперев мордой в спинку кресла. - Пойдем, - Зеринский похлопывает Забелина по плечу и выходит из помещения, придерживая дверь. -... - Кирилл нехотя следует за ним, ощущая себя так, словно бы корону с него сбили вместе с головой. Никто прежде не изменял ему. И не демонстрировал намерения разорвать отношения так нагло и так бессердечно. Словно он, Кирилл Забелин, все это время был лишь пустым местом. Напыщенным идиотом, с которым тупо удобно проводить время. Начальником, у которого всегда можно выклянчить преференции в виду наличия служебного романа. Любовь? Да какая любовь, к черту... Его, что, использовали?! Но конечно же Кирилл не может никому об этом рассказать. Это полное фиаско. И он должен пережить его как мужик. Как настоящий мужик. А что делают настоящие мужики, когда их кидают бабы? Правильно, идут бухать, раз уж драки не случилось. Кирилл впервые за очень долгое время испытывает непреодолимое желание нажраться в хлам так чтобы проблеваться прямо на красную дорожку возле парадного входа и уснуть в луже этого дерьма... - Тебя угостить? - Зеринский проницателен как змей-искуситель. - Составишь компанию? - криво и горько усмехается Кирилл невольному свидетелю собственного унижения. - Почему бы нет, - пожимает плечами тот. Почему бы и нет. Обычно Эдуард воздерживается от употребления алкоголя, поскольку после становится крайне агрессивным и не считает нужным себя контролировать. В порыве напалмового гнева он может хорошенько подрихтовать это - оценивающе оглядывает Забелина - таки симпатичное личико. Конечно, Забелин - далеко не эфемерный вьюноша и вполне может оказать достойное сопротивление. Но тем интереснее. Эдуарду любопытно, чего и в каких количествах необходимо влить в Кирилла, чтобы тот начал испытывать очевидные трудности с координацией? Заринский проверит. Опытным путем. 18 Такое у Мая в первый раз. Вместо того, чтобы смиренно, покорно и вымученно, словно делая великое одолжение, дожидаться, пока очередной альфач разной степени брутальности, начнет, его, прекрасного и беззащитного, зажимать к стенке, Акимов сам кое-как вынужден напялить на себя эту роль. Но она ему не слишком-то впору. Не то, чтобы он стремится произвести впечатление или выдать себя за того, кем не является. Совсем нет. Не это побуждало его отпускать тормоза и ломать рамки приличий. Нет. Просто Май никогда никого ТАК не хотел. Никого, кроме Влада, который даже будучи распростертым на диване и контрастируя белой кожей на черном, кажется настолько ледяным, что требуется целый вулкан, чтобы растопить его сердце. Но Акимову все равно. Все равно, сколько жару потребуется поддать, чтобы захватить этого холодного человека в огненный плен. Он делает все, все чему его научила жизнь за все годы близкого общения с мужчинами. Будто знает, что сейчас недопустимо халтурить. И оттого, как он проявит себя, зависит вся его дальнейшая жизнь. Впрочем, так оно и есть: важно понравится Владу, и тогда Влад сделает все, чтобы Эдик отказался от хранения компромата. Стоит ли это перелета из одной клетки в другую? Безусловно: из новой, если захочется, можно будет ускользнуть. А вот из первой едва ли. - Май... - голос Влада спокоен, но звучит хрипловато. - Остановись. -?! - тот обескуражено, испуганно и почти обиженно смотрит на Шувалова. Ну вот, я все испортил! Не нужно было набрасываться на Влада. Не стоило сдирать с него одежду, целовать его шею, плечи и грудь, оставляя следы глубоких засосов. Несмотря на то, что Шувалов не сопротивлялся и превратился из готического принца в неподвижную куклу вуду, которую можно терзать так, как захочется, не стоило настолько грубо нарушать его границы… Но Май думал: "сейчас или никогда". Пока Владислав здесь. Рядом. Один. Без своего телохранителя. В приватной комнате, куда никто не подсмотрит. Он должен присвоить себе друга Эдика. Лучшая месть - сожрать того, кто дорог твоему врагу. Врагу?.. Хах... Кажется, Акимов заходит слишком далеко в своем желании вызвать у Зеринского хоть каплю досады. - Что-то не так? - глупо интересуется Акимов, замирая на члене Шувалова и сжимаясь так сильно, как может, чтобы не выпустить его. Все не так. Владу нечего терять. Кроме, может быть, дружбы с Эдуардом Зеринским. Да и то Май не уверен в том, что Эдика покоробит пользование его... Кем? Подстилкой? Конечно, ведь эти двое привыкли делиться всем с юности. - Все... Хорошо... - теплая пульсирующая темнота плотно облегает со всех сторон, и от этого сладко-тягучего ощущения хочется кончить прямо сейчас. Шувалов уже не может себя сдерживать - он и без того терпит слишком долго. Зачем? Потому что не может позволить себе продемонстрировать "подстилке" Эдика то, что она ему нравится. Нет. Если они хотят помочь друг другу избавиться от метастаз, которые оставил в мозге и в сознании их общий друг Эдуард, то им нужно перестать думать о собственных обидах. Владислав с неохото признается себе в том, что до Мая у него еще не было таких красивых мальчиков. Таких же утонченных и статных как он сам. Шувалов сдержанно улыбается: он все еще не готов проявить эмоции. Отношения, которые складывались благодаря страсти, долго и счастливо не жили. Отношения, построенные на целесообразности и расчете всегда приносили результат на перспективу. И если со временем у Мая и Влада получится превратить потребность в уважении и признании, в эмоции, то союз двух этих красивых людей станет неразрывным. Шувалов гладит холодной ладонью по пылающее бедро Акимова. Как странно, беспокоится тот, секс ничуть не разогрел его кровь. Ничуть... - Это не должно происходить так... - длинные пальцы сжимаются, и в этой хватке содержится куда больше красноречия, чем в словах. - Нам нужно уехать из клуба. И продолжить в другом месте. Он хочет продолжить. Это единственное, что волнует Акимова. Где - не важно. Май соглашается на все. Конечно, к нему в квартиру они не поедут - это второе место после собственного дома куда приедет с облавой Зернинский. И уж точно они не вернутся в отель, в котором остановился Влад. Они снимут другой номер в другом отеле, в ближайшем к клубу. И проведут ночь там. Хорошую счастливую ночь, свободную от правил и условностей Зеринского. А потом Владислав позвонит Эдуарду и скажет, что забирает Мая себе в качестве уплаты некоторых долгов. И Эдик согласится, потому что некоторые он вернуть никогда не сможет. - Прости, Май. Я не хочу обижать тебя, делая разменной монетой, - Влад ласково поглаживает его по ягодицам. - Все в порядке, - понимающие улыбается от. - Если вы будете владеть мной уважительно, то я позволю распоряжаться собой так, как вы пожелаете. Как вещью. Как рабом. Как другом. Как любовником. Как угодно, господин Шувалов. И Зеринский уже не будет иметь никакой власти ни над одним из них.