Нету сил терпеть

      Прошло уже ровно полчаса с тех пор, как немец с Союзом обменивались фразами в последний раз. Леденящий взгляд прожигал до дрожи в коленях, который всё равно так или иначе никто не увидит, а если и увидит, то точно не даст и намёка, пусть даже на малейшее сомнение. Кажется, сейчас его кожа зудила и чесалась, не желая принимать на себе другую ткань, пошив которой был сделан на немецком заводе. Так много отвращения, кажется, он никогда не испытывал, стараясь либо принять, либо избежать. Но как раздражает, что этого нельзя ни принять, ни убежать от этого. С прискорбием поправив китель, на котором ещё оставались неаккуратные следы от грубой подошвы и едва заметные замятины. А что поделать, когда бьёшь не пойми куда своим тяжелым сапогом, не разбирая, куда именно прилетит твой удар. Это и было плохо, и сейчас Союз просто молился, чтобы Рейх этого не заметил, заставив переодеваться. Он знал, как тот любил дисциплину и строгость, каким он был перфекционистом и как злился, если что-то шло не по плану. А ведь он даже ответить не сможет. Что удручало ещё сильнее, от осознания чего хотелось рыдать, рвать и метаться, лишь бы отпустил злосчастный крик в голове, верещащий не верить немцу, оставаться непреклонным и не забывать разногласий. Но как? Как он мог так просто забыть, что жизнь двоих его детей сейчас на волоске от смерти, Украина мертва, а Россия, бог его упаси, вообще ушел из дома в поисках укрытия, желая после, в крайнем случае, оповестить их о нём и спрятаться. С самого начала мало кто верил, что он правда вернётся. Кроме Беларуси, кажется, до конца ожидавшей возвращения потерянного брата, пока Союзу не пришлось уйти на фронт. Это было поистине душераздирающе. Слышать, как его дети рыдают и молят не уходить, как они цепляются ему за ноги, не дают добраться до грузовика, где только его и ждут, как Казахстан молча стоит в дверном проёме, всеми силами пытаясь сдержать тот застывший в горле крик, призывающий ему остаться, как сам отец еле сдерживая слёзы, пытаясь уверить своих чад, что всё будет хорошо и что он скоро вернётся с войны, что очень скоро они снова будут вместе… Каким же лжецом он тогда себя ощущал. Он понимал, противник очень силён; он понимал, победа дастся только чудом и понимал, что, вероятнее, всего, он проиграет.       И вот, сейчас. Стоит в нацистской форме, нося звание цепного пса своего врага. Стоит он, некогда сверхдержава, но теперь просто жалкое её подобие, что так отчаянно рвётся, чтобы не исчезнуть в пыли истории, чтобы сохранить то когда-то приобретённое величие, уже давно утраченное по мере жизни СССР.        — Как же жалок, — процитировал своего отца Союз, вспоминая, как с каждым днём тот всё больше и больше в нём разочаровывался, как был строг, и как же Союзу не хватало той самой отцовской любви и поддержки, которую тот так старательно пытался дать детям, из года в год, изо дня в день пренебрегая собой, своим сном и распорядком, стараясь сделать их детство намного счастливее, как выслушивал их переживания по ночам, как волновался при каждой ссоре Украины и России, как говорил себе, что всё будет нормально.       И вот, он один.       Стоит перед крохотным окном, пустым взглядом смотря на тёмную улицу, на которую выводит это драное окно, что так хочется разбить и этими самыми осколками наглотаться. Как же хочется. Но нельзя. Пускай Украина мертва. Россия пропал без вести. Остались двое. Остались двое его любимых чад, которых он обязан сохранить любой ценой. Любой ценой сохранить те остатки их счастливой семейной жизни, которые он из раза в раз пытался поддерживать, как угасающий огонь.       Послышался звук открытия двери с помощью ключа, и вскоре дубовая дверь открылась с характерным скрипучим звуком.        — Идите за мной. И не пытайтесь вытворить что-либо, — с неким уважением в голосе, но всё же и с необходимой строгостью и холодом отрезал подчинённый немца, давая Союзу проследовать в коридор перед ним, намекая на то, что ему будут подсказывать дорогу по пути, кажется, в офис Рейха.        — Да, — сухо отрезал СССР, в последний раз глянув на помутневшее от конденсации окно, за которым всё так же маршировали и патрулировали войска Рейха, чётко и отчётливо, как один шагая из одного края в другой, как другие, кажется, мирно общались о чём-то, мельком наблюдая за солдатами. Как куда-то ведут пленных, только что захваченных немцем. Как он в последний раз глядит на этот мир своими по-старому добрыми, мудрыми от возраста глазами, пытаясь улавливать хотя бы нотку жизни и надежды. Но в ту же секунду взгляд помутнел и высох, выражение лица тут же перестало отображать что-либо, помимо холода и тоски, и СССР молча, ничего не говоря, направился в сторону двери, думая, что ему ещё предстоит пережить.