Части целого

— Спишь? — послышался тихий шепот Александра где-то совсем рядом, и Гефестион автоматически открыл глаза, усиленно вглядываясь в темноту и пытаясь различить силуэт. — Александр? — Да-да, это я… — Что случилось? — Гефестион сел на постели, сонно протирая глаза, хотя он толком и не успел заснуть. — Я…Мне не нравится та комната, где меня поселили…там холодно, пусто и…можно я сегодня посплю здесь рядом? Гефестион если и удивился, то очень постарался не подать вида. Всех мальчишек поселили в большой комнате, разделенной на части тонкими ширмами. У всех было нечто, заменяющее кровать — широкое подобие матраса на высоком деревянном настиле, поэтому на нем с легкостью поместились бы и двое, и даже трое, но на этом роскошь и комфорт заканчивались. Единственным, кого поселили отдельно по распоряжению Аристотеля, был Александр, но сам царевич не слишком-то этому обрадовался. Утром он даже намеревался попросить своего нового учителя разрешить ему жить вместе с остальными мальчишками, хотя, в сущности, подобное разрешение его мало интересовало. — Здесь…не намного лучше, — поджав, как обычно, губы пробормотал Гефестион, подвигаясь еще дальше к краю постели. — Кассандр ныл последние полчаса, пока не уснул. Он очень хочет вернуться обратно в Пеллу. — Хорошо, что я этого не слышал. — улыбнулся Александр. — А ты сам не хочешь домой? Сын Аминтора глубоко вздохнул, перевернулся со спины на бок, лицом к царевичу, и подложил ладонь под щеку. — Я не хочу… Может, позже, когда мне все здесь надоест, но пока не хочу. По крайней мере, один точно не поеду. — Я тоже. Я даже рад, что мы уехали, ведь здесь мы почти одни! Ты только подумай, все эти холмы, побережье…все принадлежит нам! — И что нам с таким богатством делать? Александр задумался, но, так и не найдя ответа, широко улыбнулся, подкатился ближе к Гефестиону и снова лег к нему лицом. Где-то совсем рядом, за тонкой ширмой послышалось бормотание Филоты; царевич вовремя закрыл себе рот ладошкой, едва сдерживая смешок, а Гефестион быстро накинул на них сверху покрывало, прячась под ним с головой. — Давай спать, иначе Филота завтра нам целый день проходу не даст. — Давай… — Александр почти ничего не видел в темноте, да еще и под покрывалом, но ему вдруг показалось, что он увидел, как блеснули глаза Гефестиона прямо перед ним. Всего лишь доля мгновения, но ему вдруг захотелось улыбнуться, как если бы специально для него на небе блеснула какая-нибудь особенно яркая звезда. — Спокойной ночи, Гефестион. — Спокойной ночи, Александр.

***

С самого утра в давно пустующем нимфейоне царило оживление: мальчишки, со свойственным их возрасту любопытством, решили первым же делом, немного освоившись, осмотреть все, что было здесь в их распоряжении; кроме того, Лисимах, как они успели узнать, уехал еще вчера поздним вечером, а Феофраст, по просьбе самого Аристотеля, позволил маленьким гостям похозяйничать в своих новых владениях этим утром. Сам же Аристотель с задумчивой улыбкой сидел во внутреннем дворе на скамье, откуда ему были видны в панораме все коридоры нимфейона, по котором сновали мальчишки. Он смотрел на них, подмечая что-то у себя в голове, запоминая какие-то характерные каждому из его воспитанников черты. Он намеренно позволил им эти утром вот так побездельничать до начала занятий, потому что хотел понять, кого царь прислал ему и кого он хочет в них видеть в будущем. Разумеется, кое-что сразу бросилось ему в глаза, и это наблюдение принесло ему наибольшее удовлетворение — он мысленно отдал должное своему предшественнику Леониду. Ночью он, конечно же, видел, как юный царевич тенью проскользнул из своих отдельных покоев в комнату к остальным мальчишкам; этим он, сам того не осознавая, блестяще прошел первое «испытание» Аристотеля. Учителю хотелось понять, как будущий царь относится к тем, кто будет его «первым кругом» — ближайшими соратниками и самыми доверенными людьми. Результат испытания оказался более чем превосходным — редко какой царевич стал бы менять свою отдельную комнату, гораздо более удобную, на общую спальню мальчишек, тем более зная, что для него там пока даже нет постели. Забавно, что в этом своем действии малыш явно не руководствовался никакой логикой, он даже не осознавал этого в силу возраста, а значит, он совершенно искренне не хотел отделять себя от своих сверстников… Редкая и потрясающе ценная черта для будущего хозяина царства. Кроме того, прочтя послание Леонида к нему, тайком от Лисимаха переданное Феофрастом, он еще больше убедился в том, что эти мальчишки скрасят его старость и принесут, возможно, лучшие воспоминания за всю его долгую жизнь. Леонид просил присмотреться к некоторым из воспитанников, указал имена, хотя в этом и не было необходимости — проницательный Аристотель и так успел понять, какие отношения связывают юнцов друг с другом, и кто из них стоит отдельного внимания. Кажется, Александр даже не пытался скрыть, что из всех мальчишек, самым близким для него другом стал сын Аминтора, Гефестион, которого, судя по письму, сам же Леонид и выбрал в качестве первого диадоха будущего царя. Забавная получалась шутка богов, ведь сам Аминтор всю жизнь пытался подобраться настолько близко к Филиппу, но ему это никогда не удавалось и вряд ли удастся, а вот его маленький сын оказался, даже не по собственной воле, гораздо более удачливым, чем отец… Очевидно, юный царевич действительно родился под покровительством всех богов, как о нем говорили. Аристотель был знаком с его матерью, царицей Олимпиадой, и сейчас не мог не отметить ее черты в лице, походке, даже речи маленького Александра. Боги явно более благосклонны к роду эпирской царицы, нежели к роду ее венценосного мужа. — Собери юнцов во внутреннем дворике до обеда, Феофраст, — попросил он помощника и удалился на некоторое время в свои покои. Александр и Гефестион, после того, как осмотрели весь нимфейон и обежали ближайшие окрестности, сидели во внутреннем дворе у небольшого фонтана, сосредоточенно склонясь на листком. Вышедший Аристотель едва не прервал их тихую беседу, но вовремя затих и спрятался за стеной ближайшего коридора, откуда мальчики не могли его видеть, но он мог прекрасно слышать, о чем они говорят. Как и любого учителя, его интересовало в первую очередь поведение мальчиков вне его уроков, то, что могло бы показать их настоящих. И вот сейчас он разглядел, что за занятие их так увлекло — на том самом листке Гефестион усердно пытался изобразить какой-то чертеж, а Александр, восстанавливая по памяти, подсказывал ему правильное местоположение. По разговору Аристотелю удалось понять, что составляли они своеобразную карту этого самого места — нимфейона, его расположения относительно нескольких ближайших холмов, дороги к побережью и царской резиденции. На губах старика снова заиграла удовлетворенная улыбка — юный царевич нравился ему все больше, и сомнений почти не оставалось — он несоизмеримо превзойдет своего отца. А этот Гефестион…каким бы ни был сейчас его рисунок, очевидно, что это занятие доставляет ему удовольствие, у мальчика, вероятнее всего, были склонности к картографии, что по нынешним временам большая ценность. Если правильно преподать ему военную стратегию и убедиться, что он действительно, как писал Леонид, не обладает импульсивностью и горячностью Александра, то из мальчика мог бы вырасти превосходный военачальник. Их дружба стала бы залогом любви и преданности армии к своему царю, чем, к сожалению, не мог похвастаться царь Филипп, ибо преданность его армии держалась, по большей части, на страхе. Свою же задачу Аристотель видел, прежде всего в сплочении этого небольшого круга мальчишек вокруг своего царевича, в воспитании их искренной преданности, мудрости и справедливости. И если ему это удастся, то можно быть спокойным не только за свое собственное будущее, но и за будущее своего государства, управление которым рано или поздно примет у своего отца Александр.