по пикачу на каждого дурака.

Гонять на концерты — не свои, чужие, куда друзья вписывают почиллиться и поддержать — тема охуенная, крутая передышка от собственных скаканий по сцене на славу публики. Букер сейчас кайфует искренне, глядя, как носятся перед толпой его тёзка вместе с Андрюшей, записывает парочку историй с глуповатыми подписями — ну так, обозначиться, что выступления братана смиренно посещает, и даже какую-то глупую, щенячью гордость испытывает, когда видит, как люди откровенно наслаждаются выступлением. За Андрея, разумеется. То, как он себя на сцене ведёт — вообще тема отдельная, особый вид искусства, может, для алкашей и ценителей. Хотя, на деле, покажите человека, который не залипает на это. Федя невольно вспоминает, как год назад тусил у парней в Москве, Пиро с завязанными глазами и сотни зажженных на телефоне фонариков в зале. То, что могло бы пафосно выглядеть, вычурно там, гиперболизированно — у Андрея получалось так просто и искренне, что не могло не завораживать. Они тогда даже не мутили ещё, так, подстебывали друг друга иногда по пьяни за околопидорские темы, но Игнатьев все равно залипал, потому что красиво. Андрей на сцене — это красиво. И тогда даже в голову не приходило, что это как-то неправильно, стоять и любоваться вот так в наглую хорошим товарищем по сцене и алкоголизму. А вот уже сейчас, когда они спят вместе, чуть ли не живут на две квартиры, зажимаются по углам, пока никто не видит — сейчас тем более тянуло пялиться больше ещё, улыбаться по-сопливому. Из зала кто-то кричит Андрею, что они его любят, тот показывает сердечко руками, стоит весь в этой подсветке от все тех же фонариков с телефона, снова в этом утопает. И в песне тоже, Федя знает и без подтверждений, но все равно — и по подрагивающему голосу слышно, и видно по едва дрожащим пальцам. Пиро перед толпой абсолютно искренний и не стесняется ни единой своей эмоции, глаза утирает прямо так, от людей не отворачиваясь, а Игнатьев давит желание подойти и обнять, прижавшись тесно. Не потому, что не поймут, знает просто, Андрею нужен этот вот момент для себя только. Пережить нужно, в сотый раз через себя пропустить. И Федя тоже через себя пропускает, такие уж у Андрея текста, до любого сердца достучаться умудряются. А он все равно оборачивается, так, на секунду совсем. Ловит федин взгляд жадно, собственным, мокрым, улыбается едва заметно. И Федя в ответ тоже улыбается, и оба друг друга понимают. Андрей приползает в гримерку потом, довольный, вымотанный и взмокший, пока остальная команда разбежалась, кто куда. Челка зелёная на лоб налипла, и Игнатьев заботливо загребает ее назад пятерней, а Пиро под касание подставляется, в руки вваливается, обвивает своими. — Чуть взглядом меня не сожрал своим, — жалуется, посмеиваясь устало, носом тычется в шею, и Федя гладит по загривку и сам в ответ смеётся. Андрей первые минуты после сцены всегда такой вот, податливый и чуточку разъебанный. И невероятно собой довольный. — Да на тебя попробуй не пялься, стоит там, красивый такой, разносит клуб, понимаете ли, — Игнатьев шутливо ворчит, но столько гордости в ворчании этом, за Андрея, опять же, что тот все прощает, елозит носом по шее и улыбается, Федя чувствует кожей, что улыбается. В гримерку Фёдор вваливается, заебанный не менее. Смотрит на них как-то понимающе, пока Андрей лениво из объятий выпутывается, но ничего не говорит, даже если и просекает, что они тут не просто как две подружки обжимались. Феде немного неловко — мало ли, не хочет Андрей перед товарищем палиться, но что уж там теперь. Андрей поправляет чёлку ещё раз, подхватывает одежду верхнюю. Смотрит — на Федю, не Фёдора, спрашивает: — Погнали вместе? Только ща, до бара доползу, горло перемочить. Федя понятия не имеет, куда они там поедут, но догадывается. Уточняет вслух, что подождёт в импровизированной курилке, дожидается, пока Андрей Фёдора по спине хлопнет, перекинется парой слов по концерту — у них это всегда так, потом активизируются через пару часов, как осознание навалит, и начнут записываться восторженными голосовыми. Пиро уходит, и Федя собирается тоже, проверяет гримерку на наличие забытых вещей и с удовольствием жмёт Фёдору руку. — Бля, красавцы, разъебали, — делится напоследок своим ценным мнением. Логвинов усмехается и уточняет: — Оба красавцы, или только Андрюша? — и добавляет тут же, не давая Феде зардеться, — Да расслабься, шучу. Спасибо, чувак. Игнатьеву поэтому, наверное, и приятен Фёдор — мало того, что руки золотые, и талантливый, так ещё и не лезет не в свои дела, грязи не разводит, и никогда не задаёт лишних вопросов. В зале уже народу и нет почти, в сравнении с тем, что было. Так, несколько стаек особо настырных фанатов, ждут, видимо, Фёдора, чтобы фотку выклянчить. К Феде тоже одна подлетает, ныряет под руку бесцеремонно и достаёт телефон; самолюбие, тем не менее, тешит даже несмотря на наглость. Игнатьев улыбается в камеру чуть устало, приобнимает девочку за плечо, а потом взгляд на бар кидает. И знакомую зеленую шевелюру видит. И самого Андрея — с закинутыми руками очередной фанатки на шее, и то, как они целуются, тоже видит. И как-то похуй уже становится на почесанное самолюбие. Девчонка что-то говорит и уносится с подружками, а Федя пялится немного, выдыхает нервно и уходит курить, чувствуя себя до безумия глупо. Надо же, вот и чувства задетые. А в голове — какая-то ебливая пустота. Нет, у Андрея часто так — чтобы хуйню творить. Набор вредных привычек, а не человек, причём в обоих смыслах данного выражения. Он сначала таскается на минусе пафосно с расстёгнутой курткой, потому что бесит, некрасиво, и молния в подбородок колется, а потом жалуется, что в горле першит и сопли под носом, и просит греть глинтвейн и тёплые носки на ступни. Пиво терпеть не может, но каждый раз все равно это «Федос, дай глотну, бля, че за ссанина, да как ты это пьёшь, фу, нахуй». С фанатками целоваться — уже как отдельная тема, отдельная категория ебливых вопросов на аске, но только вот, блять, а потом что? Даже не заметил же ничего вокруг, Федю — тем более, стоял себе и сосался. Андрей вываливается к нему минут пять, наверное, спустя, довольный до пизды. Предлагает сигарету — Федя берёт молча, запихивая в карман осточертевший айкос, прикуривает от чужой зажигалки. Смотрит выжидающе. Они молчат немного, в курилке — пусто, на удивление, не отвлечься даже на пиздеж с кем-то. И Пиро первым не выдерживает, затягивается, втаптывает окурок в землю. Спрашивает, сунув руки в карманы: — Что? Ну, приехали, думает Игнатьев. Тоже окурок выкидывает. — А ты не догадываешься? — Феде очень не хочется звучать, как истеричная девочка, но Андрей вскидывает бровь в искреннем непонимании, и Федя ломается, выдыхает разочарованно. — И часто ты с фанатками слюной обмениваешься? Андрей выглядит действительно удивлённым, первые пару секунд — точно. Вытаскивает руки из карманов, так, словно хочет потянуться с касаниями, но не тянется, хмурится вдруг, спрашивает: — Че начинается, Федь? Ну, подлетела, целоваться полезла. Я-то что? — А ты амебный, или мнения своего нет? — злится Игнатьев, — Оттолкнуть там, сказать, мол, не надо, это не для тебя все придумали? И часто к тебе так подлетают, а? — Да Федь, бля, всегда ж так было, — Пиро то ли злится в ответ, то ли оправдывается, то ли сразу все, снова в пачку лезет, закуривая. Добавляет сердито, обвиняюще, словно стрелки перевести пытается: — И вообще, тебе самому нормально было вот тогда, когда ты фанатку на сцену вытащил? На видос ещё засняли, бля, да ты за задницу её держал. Да ты бы и в штаны ей полез, если бы таким бухим не был. — Но у меня тогда тебя, блять, не было! — тут же возражает Федя. И внезапно затыкается, пробиваясь осознанием, пялится на Андрея как-то беспомощно, потому что... не было, да. А сейчас-то есть? Они на эту тему же не говорили никогда даже. Просто как-то так вышло, сначала ебля по синьке, потом нет, потом просто в привычку вошло. И вроде как трахались только друг с другом, да, но не было вслух запрещено, чтобы с кем-то ещё. Да, щётка своя у Андрея есть в его ванной, ну так она и раньше была, постоянно друг у друга после совместных попоек перебивались. И то, что созванивались, пока в разных городах, и нылись периодически, как скучают — да они бы и без этого нылись. Но ничего же больше и не было, никаких сопливых фраз про симпатии там, отношения и прочее. Федя это как-то как само собой разумеющееся воспринимал, ну, а зачем эта ересь, думал же, что все ясно и без слов. А оказалось, не очень, оказалось, у него и оснований нет, чтобы предъявлять как-то. И Федя себя таким тупым сейчас чувствует, что хочется весь этот разговор вырезать, нахуй, из жизни. Наверное, у него весь сложный мыслительный процесс на лице отражается — потому что Андрей в лице меняется, и смотрит тоже беспомощно. И виновато, кажется, самую малость, но виновато. У него всегда попроще было с тем, чтобы по одному выражению лица все понимать. И вот теперь Пиро уже реально тянется, чтобы коснуться, предварительно окурок выкинув. Берет за локоть пальцами, в жесте чисто символическом, потому что мало ли, выйдет кто, и подходит чуть ближе. Федя молчит, не отмахивается, не отстраняется, ждет, пока Андрей мысль сформулирует. Ну, нахуй там пошлет, истеричкой обзовет, или еще чего. — Она сама подлетела, — говорит, в итоге, Андрей, и реально голос виноватым звучит, — На шею тут же кинулась, целоваться полезла. Они так редко вообще делают, это просто в аске тему зафорсили, раздули до чего-то невъебического. Я затупил сначала, она бухая была, пока губами пыталась на мои напороться, не втыкал вообще, а потом попыталась засосать — ну, я и оттолкнул. Ну, да, точно, думает Федя. Это в голове он прокручивал и обдумывал все это долго, на деле же он и пялился на них с секунды две, перед тем как свалить на улицу. И вообще, за волосами девчонки-то не видно было, что там происходит, и все такое... И он еще большим дебилом вдруг себя чувствовать начинает. Пиро тоже не помогает — гладит осторожно по сгибу локтя, ползет ладонью ниже и пальцами переплетается, добавляет: — Я с фанатками не сосусь, Федь, с того раза еще, когда мы... по-пьяни. И вообще ни с кем ничего больше. С тобой только, мне нахуй ничего другого больше не надо. Я думал, ну, ты знаешь. — Да я понял уже, — почти перебивает Игнатьев, — Тупой просто. Извини, правда. Истерю, как ебланка. Андрей смеется тихо, тянет переплетенные ладони к лицу, жмется губами к костяшкам — Федю переебывает от этого жеста конкретно, никогда, кажется, не привыкнет к этой чужой тактильности, и удивительной нежности, которая вот только так, наедине проявляется в таких количествах. — Зато моя ебланка, — очень тепло возражает Андрей. — И, вообще-то, это ты извини. За сегодня. Да и в целом, надо было обговорить это все. Ну, что я у тебя есть, и ты у меня — тоже. Федя где-то после этого уже не выдерживает, тащит воровато за угол, куда уж точно совсем никто ходить не будет, и лезет целоваться, так и не отпуская чужой ладони. И Андрей, когда отвечает моментально, а свободной рукой к шее лезет — тоже не отпускает, только сжимает крепче. И ради таких соплей, наверное, стоило и попсиховать немного на повод чужой, забытой уже вредной привычки.