13 октября. Амстердам. Гостиница. Номер Сокджина.
Довольно тусклый свет еле освещает номер старшего хёна. Чонгук устало опускается на край кровати и чувствует нарастающую боль в ладони, кровь идти уже перестает, но сама рана ноет, как и ноет сердце Чонгука. Сейчас он не в силах даже проводить какой-то самоанализ своих действий. Он знает только то, что произошло… И это с такой болью закрадывается в его душу, что она сильно саднит и кровоточит. Он и только он в мыслях рисует картинки запретных чонгуковских желаний… Он представляет тихонько в своём воображении, что он — единственный, кто может вот так просто дотронуться до Чимина, вот так коснуться его губ… И он только его, Чон Чонгука! Нежный и невинный, такой его Мини… «Юнги… Вот что за придурок! Что он о себе возомнил? Когда вдруг он потерял страх?» — Чон сжимает кулаки? чувствует, как начинает болеть и пульсировать рана. Если бы не Джини, то он бы нашел языку рэпера явно другое применение. Он бы его засунул так далеко в его задницу, что… Вот зараза. Чон осознаёт, что ярость опять начинает поглощать его разум. Необходимо остановиться, это путь к разрушению, как говорит Тэхён.***
Сокджин заходит в номер с аптечкой в руках, лицо его не выражает ничего хорошего для Чонгука, и тот внутри мысленно сжимается. Больше всего на свете он не хочет причинить боль своему любимому Джини, принести ему проблемы, заставить волноваться, но он делает это? и поэтому невыносимо мерзко на душе. — Пока я буду обрабатывать тебе рану, Гуки, потрудись, пожалуйста, объяснить мне. Что, чёрт возьми, сейчас было??? Какого фига ты там вытворял? У тебя есть пять минут перед тем, как я выбью всю дурь из твоей глупой башки… И да, время пошло. Сокджин злится. Чон видит его напряженный взгляд и плотно сжатые губы. Нет, Джини даже не злится, он в ярости! — Хён, так быстро всё и не расскажешь. Я и сам толком не могу понять, что происходит со мной… Чон жмурится от жгучей боли, а Джин продолжает лить на рану перекись водорода, явно смакуя этот процесс. — Я весь во внимании и постараюсь понять сам, вместо тебя, а потом и тебе растолкую, что к чему, придурок ты этакий, так что говори, не тяни! Он завязывает концы бинта на узел и поднимает тяжелый взгляд красивых, тёмных глаз на Чонгука, заставляя того сжаться в комок. Чонгук осознает, что от разговора никак не уйти… Нет, не сегодня, но как он может объяснить Джини… Своему милому Джини, что его малыш макнэ подался в голубые дали с радужными единорогами? Как просто запутался в чувствах к… всего-то там парочке парней, и не просто парней, а его друзей. Кстати, с одним из них он уже успевает заняться сексом, а во второго просто безнадежно влюбляется, как недозрелый подросток из старшей школы. «Господи… Как же прозвучит это странно». Чон набирает побольше воздуха в легкие и на одном дыхании выдает такое, что у Сокджина брови лезут на лоб, а из рук выпадают аптечные принадлежности. Старший хён пытается закрыть рот, который застывает в немом «О», а челюсть и вовсе падает на пол. Чонгук продолжает выливать в мозг еще не полностью протрезвевшего Джина всю эту шокирующую информацию, явно углубляясь в более интимные подробности. Сокджин вытягивает руку вперед, требуя остановиться. «Лучше бы ему выкололи барабанные перепонки…» — Стоп! Чонгук, притормози. Макнэ выдыхает и смотрит в глаза хёна, ищет в них хоть что-нибудь, но то, что он находит, пугает его до дрожи в коленях. — Чон, твою мать, Чонгук! Ты, блять, что, сошел с ума?! Ты спал с Тэхёном?! Господи… — Сокджин садится на кровать и обхватывает руками голову. — Что за херня здесь происходит? После недолгой паузы Джини поднимает глаза на Гука, и в них тот видит полную решимость без толики сомнений. Это свойственно только Сокджину: полная уверенность и адекватность своих действий. — Послушай меня, Чон Чонгук, скажу тебе только раз, больше повторять не буду. Мне как-то фиолетово на вашу с Тэхёном ориентацию, вы давно уже вроде как пара даже для фанатов. Вы — канон! Любите, спите, мать вашу. Делайте, короче, всё то, что вы и раньше делали, если это не противоречит интересам группы, то повторюсь, я не против. НО, я не позволю вам втягивать в это Чимина. Даже не смей к нему прикасаться, ты меня понял? Шутки, игры — это все весело, но не переходи границы, которые я только что чётко обозначил. Я не позволю никому причинить хоть каплю боли Чимину, а ты это можешь. Ты и сам знаешь почему! Сокджин вздыхает и уже нежно слегка приподнимает рукой упрямый подбородок Чонгука. Нотки в голосе становятся мягче. Он говорит с ним как взрослый, но Гук вникает, как ребёнок, ребёнок, который не хочет ничего понимать… Который упирается, хочет укусить, увернуться, сделать больнее и, в большей степени, себе. — Ты ведь знаешь, как я люблю тебя и Тэхёни. Но не втягивайте Чимина в это, прошу тебя, Гуки, слышишь? Мы ведь поняли друг друга, так ведь? Только сейчас Чонгук осознает, что почти не дышит. Его грудь будто стягивает колючей проволокой, и каждый шип впивается в его тело, протыкая кожу, и каждый прокол, каждая ранка кровоточит. «Почему, Джини?.. Почему ты со мной так? Почему не понял, почему не поддержал?» Он медленно поднимается и идет на выход. У двери останавливается и поворачивается к Сокджину. В глазах боль и она разрывает сердце старшему мемберу: — Не проси больше никогда об этом… Я не только не могу этого пообещать, я не буду этого делать, Джини. А знаешь почему, хён? Неужели ты так ничего и не понял? А я ведь так пытался… Была грань, но она стерта, и это не право выбора, я такой, какой есть. И поэтому границы, которые ты только что обозначил, понимаешь, они давно размыты! Если мои чувства перечат интересам группы или твоим собственным, то я выбираю (Прости, хён) я выбираю их!***
Дверь захлопнулась. Сокджин долго смотрит вслед ушедшему Чонгуку, на душе старшего разве что кошки не скребут. Почему он раньше не замечал очевидного? Почему он был занят собой настолько, что упускал эти перемены в жизни макнэ-лайн? Почему он так слеп и глух, купаясь в ощущениях о своей безупречности? Сокджин уже запоздало шепчет в закрытую дверь: — Чони, прошу тебя… Прости меня, мой милый ребенок, и умоляю тебя, не наделай глупостей.