☆The Truth Untold☆

      Чонгук просыпается от того, что кто-то трясет его за плечо и орет так, что такое впечатление, будто Гук заснул и проснулся около пилорамы. Шум нарастает, и Чонгук с ужасом начинает понимать, что этот почти уже переходящий на визг фальцет принадлежит никому иному, как Ким Сокджину собственной персоной. Чон мысленно сжимается до размеров горошины, мечтая укатиться подальше на другой конец Корейского полуострова или желательно вообще на Луну под опеку Тэхёновских «лунных кроликов». Он переводит взгляд испуганных глаз, встречаясь точно с такими же.       Чимин сидит на кровати, натянув почти до глаз одеяло, и нервно качает головой в такт каждому слову старшего хёна. Тональности его голоса меняются, но не меняется его возмущенное выражение лица.       — Ах ты, маленький кусок дебила!       Чонгук инстинктивно подвигается ближе к Паку, хватая того под одеялом за руку, сжимая так, что маленькие пальчики хрустят.       — Я о чём просил тебя, мелкий засранец? О чём, спрашиваю тебя? А-а-а, ты не помнишь, или предпочитаешь не вспоминать? — голос срывается на визг. — С каких таких пор ты, Чон Чонгук, игнорируешь мои просьбы? А? Тебе что, уродец ты малолетний, жить надоело? — крик переходит на шипение. — А ты, Пак Чимин?       Чимин сжимается до размеров эмбриона.       — Каким местом думал? А? — на этой фразе Сокджин прерывается и глупо хлопает глазами. — Каким местом, Джин? Серьезно? Ведь ты и сам знаешь каким, — Сокджин уже злится на себя, продолжая свою гневную триаду. — Чон, мать твою, Чонгук! Ты долбанный радужный идиот! Какого хрена, скажи, утащил Чимина в свои голубые дали? Я тебя просил избавить меня от этой голубизны! — он всё еще продолжает кричать, но все понимают, что душевным и физическим силам Джина приходит конец. Он эмоционально выжат, как лимон.       Сокджин устало опускается на кровать.       — Ну хоть двери бы закрывали. У вас что, совсем мозгов нет? — он говорит тихо и безнадежно. — А если бы не я, а Джун зашёл, а хуже всего — Седжин-хён? Я думаю, одними воплями бы точно не обошлось.       Джин тяжело вздыхает и пытается успокоиться. Потом устало смотрит перед собой.       — Мне кажется, я вас теряю. Вот так просто, по одному, — он опускает голову. — Вы выросли так быстро, что я и не успел даже понять насколько. И я даже не заметил ваши предпочтения, ваши настоящие чувства. Мы же втроем вместе всегда: ведём трансляции, ходим в кафе, выпиваем часто в номерах гостиниц. Ну почему я ничего не заметил? Я плохая «мать».       Джин смотрит так, что Чонгуку хочется провалиться сквозь бетонные плиты пола общежития, и желательно в самые недра земли.       — Джин? — голос Чимина немного дрожит. — Ведь ничего не изменилось. Мы так и останемся вместе, ведь так? Это ничего не меняет?       Сокджин смотрит долго и пристально, а потом притягивает младших за головы, прижимая к своей груди.       — Конечно, Чимин, это ничего не меняет. Я всегда буду с вами, я всегда поддержу. Вы же знаете, что всё моё существо, вся моя душа принадлежит вам и группе. Раз уж произошло то, что произошло, я только и могу, что покричать, а потом пожалеть вас, глупые вы мои.       Чонгук сильнее прижимается к широкой груди любимого Джина. Он больше всего на свете не хочет, чтобы его хёнам было грустно, он начинает винить себя в той или иной ситуации, в принципе, как и Пак Чимин.       — Джин, прости меня.       Это звучит настолько жалобно, что вся злость Сокджина исчезает. Он гладит Чонгука по голове, всё так же прижимая к себе. Он знал про Тэхёна и Чонгука, но почему-то никаким образом не хотел даже мысли допустить о Пак Чимине. Ему казалось это просто невозможным, хотя, если поразмыслить, были сомнения, ведь на всех шоу, передачах интервью в течении пяти лет Пак восторженно восхищался макнэ: его силой, красотой, талантами, и это было совсем не по сценарию. Он ходил за ним, как хвост, и чуть ли не в рот заглядывал. Но это была дружба, или он предпочитал так думать? Или грань её была настолько тонка, что стиралась с каждым годом и теперь исчезла и вовсе?       — Вот что мне с вами делать? Как вас только так угораздило, мои вы дорогие голубые собратья? Но соджу пить мы всё равно вместе будем. И мне фиолетово, какого вы цвета. Для меня вы всё такие же любимые макнэхи, — Сокджин хлопает Чонгука по плечу. Чимин не решается. Он никогда не может это сделать. Для него Чимин — это что-то маленькое, лёгкое и пушистое, как котёнок. Он улыбается и треплет Пака по светлой макушке.       — И в честь этого моя новая шутка.       — Да, ладно, Джин, мы и так поняли, что ты нас любишь, — Чон пытается руками закрыть уши, жаль, что нет рядом скотча, он бы еще для надёжности их бы заклеил.       — Что сделала горчица, когда почувствовала боль и печаль?       Чонгук и Чимин закатывают к небу глаза, моля всех бантановских богов о том, чтобы Сокджин ничего не произносил дальше.       — Она огорчилась!       И как всегда — смех со звуком стеклоочистителя.       В этом весь он — Ким Сокджин.