Dragon's place: BNHA

      Больно.       Как же больно. Горло сдавливают невидимые костлявые пальцы, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, только беспорядочные хрипы через силу вырываются в окружающую пустотелость. Грудь грозит разодраться в клочья, и если она не разорвётся, он вспорет её сам, собственными руками раскурочит рёбра и выпустит наружу ту отвратительную боль, что донимает все внутренности, — настолько ему больно и плохо. В глазах совсем темно, будто сузили обзор до минимума и погасили солнце, и ему становится страшно. Страшно и одиноко, и ему хочется выть от неразборчивой боли, выть навзрыд, чтобы выпустить страх и пустить его прахом по ветру, и он всхлипывает, задыхаясь.       Голос будто кто украл.       Он хватает воздух ртом и бьётся в истерике, но ничего не может произнести, ни слова.       В душе растекается холодная, вязкая чернота, её хочется сбросить с себя, но она липнет, заполоняет, и он чувствует, как его кости пронизывает могильный холод. Ему страшно/страшно/страшно, и, боже, лучше бы он сейчас умер, прямо здесь, пусть он и не знает, где он. Он не ощущает ничего, не слышит ничего, он затерялся в огромном, пустом и чёрном нигде. Хочется позвать на помощь, но голос не слушается. Хочется соскрести со сжимающихся стен мрак и отбросить его, освободиться из плена, но руки не чувствуются. Перед глазами пелена, и только сердце грохочет в ушах, нагнетая удар за ударом.       — !!       Звук, точно из-под толщи воды, не разобрать ни единого слога, будто не было ничего произнесено. Это просто всплеск и трещина на тёмном куполе. Голова дёргается в сторону, и мир чуть яснеет, всё ещё заволочённый шумовой завесой с нависшей тенью, но расплывчатые очертания, яркие кляксы мелькают перед глазами.       — ...-ма!! с-шишь м-ня?!       Пестрящий беспорядок закрывает собой одно большое пятно, находящееся слишком близко, и он вновь дёргается в сторону, но его удерживают, а его руки судорожно хватаются за что попало, и глаза всё никак не могут сфокусироваться. Он не знает, на что смотреть, и боль всё ещё душит, разрывает корсет костей, вырывает глотку. Он хочет ответить на звук, но не может, и лёгкие в бешеном темпе сокращаются. Он не может сосредоточиться на словах, не может их разобрать.       В глазах снова темнеет, и он, наверное, скоро выблюет своё сердце, потому что страх никуда не исчезает.       А потом его легкие съёживаются в последний раз, и он замирает.       Ничего не слышно, будто и сердце перестаёт биться. Тьма медленно отступает, к нему возвращаются чувства, и первое, что он ощущает, — теплота. Настойчивое, тёплое прикосновение к губам, отчасти грубое и поразительно ошеломляющее. И его сознание проясняется.       Первое, что он видит, — это хмурые и до безобразия серьёзные глаза Бакуго. Киришима вновь смотрит в чёткий мир, сердечный ритм выравнивается, и он шумно втягивает воздух через нос. Страха больше нет. Только растущее удивление.       И первое, что он слышит, — это смущённые ругательства Баку.       — Не пялься, придурок, — бурчит он, не выпуская из ладоней полыхающее лицо Киришимы. Баку комично пунцовеет всё сильнее с каждой секундой, и Киришима не верит, что мгновение назад хотел умереть, — он, чёрт возьми, многое бы потерял. — Ты в норме? Всё прошло?       Киришиме хочется спросить, а что вообще было и какого чёрта он с ним сделал, что это что-то бесследно прошло, но лишь неловко кивает головой и продолжает во все глаза таращиться на Баку, всего растрёпанного, в мыле, с сажей и румянцем на щеках, порванной повязкой на глазах. Его пальцы оголены — неужели посреди боя сбросил перчатки, чтобы прикоснуться к нему? И тут Киришима понимает, где они. Чёрт, ужасно. Ему нельзя впадать в такое состояние; какой герой спасёт других, если не может уберечь себя самого от панической атаки?       — Эй, — резко окликает Баку, и его голос становится сухим и хриплым. Киришима вновь поднимает глаза с застывшими в них слезами. Взгляд Баку жёсткий. — Прекрати накручивать и поднимайся уже, ясно? Я целовал тебя не для того, чтобы ты тут сопли разводил, я привёл тебя в чувство. Так что подними свой зад, нам нужна твоя помощь, придурок.       Губы Киришимы растекаются в дрожащей улыбке, и его лицо озаряется счастьем, окрашенным в цвет бутонов алеющих цветков, что распускаются на его щеках и шее. Он хихикает и тянется пальцами прикоснуться к фантомному теплу, оставшемуся игриво плясать по устам.       — Чего лыбишься? — ворчливо бросает через плечо Баку, пряча глаза.       — Это мой первый поцелуй, — негромко произносит Киришима и улыбается ярче, увереннее и радостнее.       Баку дёргается, неловко шарит руками по своим штанам в поисках несуществующих карманов, и его лицо горит маковым цветом. Он подает ему руку, предлагая помочь подняться, хмуро сверлит взглядом обломок сбоку от Киришимы и жутко смущённо, но твёрдо отвечает:       — Не считается. Я сделаю лучше, когда вернемся, понял?       В этот раз сердце грохочет так громко вовсе не из-за страха.       Киришима сжимает его руку своей.