Dragon's place: BNHA

      Антрацитовый. Ковентри. Сталь. Олово. Грифель. Металл. Железо.       Серый.       Сизый. Лунный. Серебро. Пепел. Известняк. Каолин. Базальт. Гранит.       Везде.       Бакуго Кацуки в свои семнадцать знает двести пятьдесят шесть оттенков серого. И ничего не понимает в справедливости мира.       Каждый день, проснувшись, он упирается взглядом в лилейный потолок − почти белый, но, нет, не чисто. Закрывает глаза − за опущенными веками мрак и беспроглядная темнота.       Если бы Баку спросили, какого цвета его душа, он бы послал нахуй.       Но для себя его ответ очевиден. (загляните в то место, куда не проникает солнечный свет. непоколебимый спектр смешения − ведь смешивать нечего. единая. монолитная. тьма. − такой должна быть его душа. он так себя ощущает.)       Пряди матери − пепельно-седые, но она каждые три недели спрашивает сына, достаточно ли насыщенной выглядит её любимая краска для волос. Она читает название с картонной упаковки: «медно-золотистый». Баку знает много металлов. Медь не входит в число фаворитов.       Его новая футболка − кусок ткани, на которую нечаянно пролили плохо перемешанный колер, совмещающий никельный, угольный и антрацитовый оттенки. Поверх корявая, заделанная под тинейджерскую моду надпись, которую он даже не дочитывает полностью. Всё, что он чувствует, сталкиваясь с вещами, требующими уделения внимания расцветке, − тоску. Всепоглощающую и затягивающую. И раздражение, сжигающее изнутри.       Он действительно ненавидит это.       Глядя в зеркало, Баку удивляется, что вообще способен различить себя в отражении. Он бесцветный. Бесцветные волосы, руки, колени, щёки. Глаза. Пустые.       Если нет и намёка на оттенок, значит, солнечный свет обходит тебя стороной.       Бакуго думает, что небо над его головой навечно затянуто грозовыми тучами, налитыми свинцом. .       Бакуго ненавидит это.       Ненавидит грёбаного Мидорию, который без умолку болтает о тонах. Бакуго ненавидит это, − он не знает, что значит «изумрудно-зелёный», «пшенично-жёлтый» и «небесно-синий». Он знает, что такое «мокрый асфальт», «тлеющий уголь» и «ночь». И ему хочется разорвать Деку на части.       А всё почему? Потому что этот чёртов придурок, конечно же, нашёл точно такого же придурка, приписанного ему по жизни своевольной дурой-судьбой.       Конечно же, Деку любят, потому что ёбаный Деку спешит помочь всем и вся, трясясь за любое, заслуживающее или нет его жалости существо. Потому что, блять, ну конечно же.       Ведь это Деку. Добрый, открытый и, простигосподи, милый. Ёбаный Деку, который нравится всем. Который теперь смотрит на мир полноценно, со всеми его красками и спектром оттенков.       Баку ненавидит то, что волею чёртовой эволюции или блядских бесполезных высших сил ему придётся найти того, кто сможет полюбить его, чтобы он смог стать полноценным.       А сейчас он пялится в свои бесцветные глаза и хочет разбить зеркало, вспоминая слова Деку.       «Это было как... вспышка. Один его глаз просто мгновенно окрасился лазурно-синим, и это до сих пор самый красивый цвет из всех, что я успел узнать».       Баку пробивает тонкую стенку тёмно-серого шкафа.       У него кровоточат костяшки на руках и сердце за рёбрами.       Он хочет, чтобы его глаза стали для кого-то самым ярким цветом. .       Слегка растерянный парень с бесцветными глазами трётся у прилавка с краской для волос.       − Вам помочь?       Его прозрачные глаза почти способны излучать свет. Его улыбка − странная, но располагающая и простосердечная.       − Ага, пожалуйста. Что такое «карминово-красный»? .       Баку на самом деле не думает, что ему уготовлен человек, который способен сделать его полноценным.       Он на это надеется, но так не считает.       Втихую, закрывшись в ванной на защёлку, озлобившись на весь мир, Бакуго обрабатывает перекисью разбитую в очередной стычке (бессмысленной. ради снятия напряжения.) нижнюю губу, слабо скалясь своему блёклому отражению и едва ли шипя. Тускло-серые впавшие под глазами синяки. Кожа − точно дешёвая, поддельная, подпорченная дерьмовым умельцем платина, испещрённая мелкими царапинами, будто от наждачки. Выгоревший хаос на голове.       Полу-призрак недобитый.       В гробу и то симпатичнее видали.       Глядя на рассечённую скулу и бросающуюся в глаза царапину, которую ему всё равно не спрятать от матери, он задаётся вопросом.       Какого цвета его кровь? .       Первое, что он видит, усилием воли разлепив веки, − это жуткое, расплывчатое, ослепляюще яркое пятно, нависшее над его распластанным телом.       «Красный», − из ниоткуда шепчет голос подсознания, подсказывая.       Первое, что он слышит, отделавшись от чудовищного звона в ушах, − это раздражающе взволнованный пацанский голос.       − Эй, чувак, ты в порядке? Прости, что задел так сильно, я тебя не заметил.       Первое, что он говорит своей тупой и блядски смущающей истинной любви, которая, к слову, отвратительно дерьмово катается на скейте и ни хрена не смотрит по сторонам, − это:       − Ублюдок, я заставлю тебя сожрать эту ёбаную доску вместе с колёсами.       И первое, что делает его соулмейт, столкнувшись с неконтролируемой агрессией Бакуго, − это, блять, смеётся. Открыто и искренне. По-тупому.       − Хэй, − непривычно мягко, на выдохе, произносит парень, подавая Баку руку, чтобы помочь встать, смотрит внимательно и заинтересованно. − У тебя потрясающие глаза, чувак.       И, да, Баку принимает помощь. Принимает, потому что хочет коснуться смуглой, оливковой кожи.       У Баку скулы горят адским пламенем, когда он поднимается на ноги (и в тот же момент понимает, что его коленки что-то ой как непрочно держат равновесие) и смотрит на слепяще рыжее, рдеющее на полыхающем вдали закате недоразумение с поистине немыслимым колором локонов и пленительной (чёрт, обезоруживающей) зубастой улыбкой.       И, господибоже, если до этого душа Баку была незыблемым полным мраком, то сейчас в его грудную клетку, раскурочив рёбра, ворвался свет, поставивший с ног на голову всё цветовосприятие.       Отныне никакого серого.       Только пламенеющий красный.