Dragon's place: BNHA

      Холодно.       Не хочется признавать, но страшно. Очень страшно.       Адреналин, заткнувший уши и застеливший глаза кровавой пеленой жгучего азарта и жажды, медленно ослабляет хватку, позволяя мышцам выскользнуть из тисков напряжения. Ещё долю мгновения назад ты готов был разнести в щепки целый город и погрести под его обломками и себя, и других несчастных. Ещё секунды назад было всё равно на разрастающийся в разодранном боку терновый кустарник, снедающий пульсирующую плоть. Сейчас — пусто. Не быстро и не медленно ты растворяешься в пространстве, пропитавшемся запахом копоти и смерти.       Ненавистный город. Ты у его бетонных ног, растерзанный стаей презренных шавок. Город ликует: ещё один злодей пал в извечном противостоянии добра и зла.       Бесцельно блуждаешь запутанными коридорами в морозной тьме, теряя ненависть по капле на каждом крутом повороте.       ...вот бы и мир растерял свои смешные и безжалостные стереотипы. вот бы разбавил свою палитру и добавил полутона.       Вместе с кровью из немеющих пальцев утекает дрянная спесь, вынудившая тебя поддаться чёрт знает чему и свернуть чёрт знает куда. Твои волосы цвета золотистого пшеничного поля не отмыть от въевшейся густой жижи. На снегу — будто бы кадры из второсортной дорамы — разводы алых лепестков, чей обжигающий сок растапливает ледяной покров. Мерзкие кляксы на чистом снегу ярче твоих пустых глаз, беспомощно уставившихся в сереющий небосвод. Кажется, там, наверху, кому-то даже жаль тебя. Возможно, небу не всё равно.       Не такого финала ты ожидал.       ...может быть, стоило всё же стать героем (?) .       Кончиков пальцев касается бархат молодой зелени.       Резко распахнутые глаза ослепляет рассеянный солнечный свет, мягко обрамляющий силуэт, нависший над твоей головой. Тело, ватное и лёгкое, зависло в пробеле между сном и бодрствованием, вяло отзываясь на посылаемые мозгом импульсы. Боль не чувствуется, да ты и не вспоминаешь о ней. Забываешь о том, что она должна быть, будто и не было ничего, никакой другой жизни до сего момента, до любовно зацеловывающих твои щёки озорных лучей, до улыбки, которая проглядывается в нависшем силуэте.       Тёплые пальцы ворошат твои волосы.       Тебя так давно не касался другой человек.       — Ты правильно думаешь, Кацуки, — раздаётся глубокий голос сверху, и картинка перед глазами обретает чёткость. Тебе вновь хочется дышать полной грудью и вспомнить о детских наивных мечтах, от которых ты отрёкся, добровольно променяв надёжную почву под ногами на билет в пропасть в один конец.       — У тебя доброе сердце.       Ты не думаешь, правда ли это, ложь ли, — не имеет значения. Лишь нечто твёрдое сжимается до хруста, словно много лет назад застрявший в грудной клетке камень, отшлифованный потоками крови, омытый непролитыми слезами и желчью, снедающей внутренние органы. Сжимается, рвя капилляры и ткани, а затем осыпается, позволяя освободившемуся сердцу забиться в прежнем ритме. Может быть, оно правда доброе, если смогло простить само себя.       Губы, покалывающие от притока крови, растекаются в слабой, едва ли уверенной улыбке на умиротворённом лице.       — Гостеприимно, — хрипит истощённый нетвёрдый голос. Нежность в глазах напротив в ответ на искренность. — Хорошо, хорошо... Кто-то же должен проводить меня в последний путь.       Смех, прокатившийся игривым перезвоном по сонному сознанию, служит тебе обещанием.       — Далеко не последний. В этот раз давай постараемся, Кацуки.