Тяжелый удар, и Торн ощутил внутри взрыв боли. Дыхание спёрло. Он прикрыл глаза, стараясь отдышаться. После кромешной тьмы резкий свет резал глаза, заставляя их слезиться. В карцере даже зажигавшееся при каждом визите освещение становилось пыткой. В очередной раз пришел его «невидимый» палач. Взгляд не фокусировался, всё расплывалось. Солоноватая кровь попала на язык, когда он облизал распухшую губу. По ощущениям, дела его были так себе, но не то чтобы совсем уж плохи. Одно ребро явно сломано, и набирать полной грудью воздух не получалось, зато все зубы на месте, нос не сломан и по старой ране от лезвия катаны избивавший его офицер ни разу не попал. Аккуратный какой! Можно сказать, почти заботливый. Ювелирная работа! Старается причинить максимум боли с минимумом повреждений, бережет красоту его лица, бьет исключительно в челюсть, но так, чтобы не свернуть, и до сих пор умудряется не отбить ему внутренности. Будь на его месте любой другой дознаватель, с подполковника бы уже живьем сдирали кожу, и пары выступающих частей бы точно не хватало.
Кё по кругу монотонно повторял одни и те же вопросы, заглядывая ему в лицо при каждом удобном случае, проверяя, в сознании он или нет, но дариец не мог разобрать ни слова. Это гарденский или всеобщий? От звона в ушах всё сливалось в сплошной монотонный гул, слегка расцвеченный понижениями или повышениями тона; звук с нотками раздражения, все чаще проявлявшимися в только на первый взгляд спокойном голосе Сатори. Торн поднял на офицера затуманенный взор и, видя на его месте расплывчатое пятно, улыбнулся. Ему показалось смешным, что в подобной ситуации, на допросе, он не разбирает ни единого слова, будто его мозг отказывается обрабатывать ненравившуюся информацию, приходящую извне, но при этом тот же самый мозг находит тембр голоса Сатори весьма приятным. Действительно, забавно!
Заметив выражение лица блондина, его мучитель, очевидно, потерял терпение. Снова взрыв боли. Не нужно было видеть, для того чтобы знать наверняка, кто именно его бьет. Слишком знакома была манера ударять, как и запах, исходивший от кожи вспотевшего от усилий гарденца. Руки, скованные над головой силовыми браслетами, почти не ощущались, хотя пленник и пытался разминать их. Оставаясь в одиночестве, он мог позволить себе пошевелить запястьями и дождаться отключения искусственной гравитации, но когда наступит невесомость, плечи взорвутся дикой болью. О, вот тогда он прочувствует каждый сантиметр собственных рук, наливающихся жидким огнем, ощутит каждый палец!
Он устал. Дико устал. Было ли страшно? Наверное, уже нет. Было все равно. Даже злости почти не осталось. Мозг отключил нормальные реакции психики и тела, оставив сознание бултыхаться в дурмане, и при этом продолжал лихорадочно изыскивать варианты, при которых есть шанс выжить, но пока ничего не находил. Чувств также практически не осталось, хотя одно из них до сих пор проявлялось с завидным постоянством и озадачивало. Мужчину не пугала темнота карцера, не пугала потеря ориентации в пространстве и во времени. Дарийцы были созданы для космоса, так что подобные вещи их не трогали. Смущало другое: при свете ламп, под взглядом колючих глаз, внимательно изучавших его тело, перед тем, как приступить к делу, у командера возникало абсурдное чувство неловкости, и он почти мечтал о том, чтобы Сатори поскорее начал то, для чего явился, а не пялился на него с непонятным выражением лица. Какая глупость! Его тут в конце концов убьют, а ему неловко от собственной наготы перед человеком, надругавшимся над его телом, неловко, что вражеский капитан его ТАК разглядывает. В глазах Сатори не было похотливой сальности, а какая-то безумная дикая неутоленная жажда, от которой делалось неуютно. Один мужчина не может смотреть так на другого мужчину, это противоестественно!
При других гарденцах Торн не испытывал неловкость, несмотря на пошлые шуточки и недвусмысленные намеки, но их взгляды не имели значения. Дарийское тело и выносливость являлись плодом достижений генной инженерии, убравшей все лишнее из ДНК и раскрывшей необходимый человеку в космосе потенциал, поэтому стесняться того, какими их создали для выживания в тяжелых условиях, было нелогично, как и дарийцам, поступившим в космофлот, реагировать на приемы, используемые противником для разрушения личности. Все знали, что рано или поздно кто-то может попасть в руки к врагу, и тот будет безжалостен, так что в сравнении с тем, чего ожидал от гарденского плена «Иораи», ежедневные избиения без членовредительства и массового изнасилования приравнивались к курорту. Если на немодифицированных граждан Круга Распределения — ганицианцев, то есть простых людей, гарденские приемы бы сработали, то на дарийцах — нет, и пока враг приписывал подобную стойкость лишь личным качествам офицеров космофлота, его никто не спешил переубеждать в обратном.
Кё в такие тонкости не вникал и считал, что небольшая порция унижения «пойдет на пользу» его пленнику, чтобы сделать его посговорчивее. Когда капитан «Змея» решил, что в карцере Иораи одежда ни к чему, он содрал с него абсолютно все, оставив на шее жетон на короткой цепочке с личными данными. Поразмыслив, итто-каи сорвал и его, убрав к себе в карман: медальон смерти коммандера Иолая Торна. На кой черт он сдался Сатори? Излишняя сентиментальность? Подполковник был почти уверен — капитан «Змея» сохранит эту вещицу на долгую память в качестве боевого трофея и, выйдя на пенсию, будет крутить ее меж пальцев, попивая сакэ и вздыхая. Он хохотнул бы, если б мог. Образы в голове крутились беспорядочной кашей, отдавая абсурдом. Сатори, «дрочащий» на чужие жетоны, выглядел нелепо, но резкая пощечина ожгла лицо и заставила вернуться к реальности.
— Не так быстро, Торун… Я еще не закончил.
Мужчина висел абсолютно беззащитный перед своим врагом и видел опасное, темное, тягучее желание, плескавшееся в раскосых глазах. Если бы сейчас гарденец раскрыл рот и там бы показались клыки и алчный красный язык, он бы совсем не удивился. Тот точно хочет его допросить, а не сожрать? Нагота коммандера по расчетам Кё должна была стать чем-то унизительным, но, похоже, от такого зрелища страдал он сам. Дарийца меньше всего занимало отсутствие одежды, когда дело касалось его. Итто-каи заметил это, наблюдая, как пленный безразличен в присутствии офицеров из конвоя. К его половым органам Кё запретил прикасаться, зная, как любят его подчиненные пытки с применением электричества, и оставил на этот счет конкретные указания. Интересно, а что бы было, если бы он спустил своих ребят с цепи? Но не прошло и пары дней, как итто-каи решил, что никого с цепи спускать не станет и кроме него в карцер никто больше не зайдет.
Кажется, день на третий один из гарденцев издевательски огладил грудь дарийца, намеренно задевая соски, и на пытку эти прикосновения похожи не были. Белый демон на «Змее» все же оставался экзотикой, привлекательным куском белого мяса, который было бы интересно растерзать, и, если бы не запрет капитана, многие предпочли бы разок «отпробовать» столь экзотическое блюдо, чтобы совместить приятное с полезным. Эдакое военное братство, единство во всем — всем вместе барахтаться в одном дерьме и всем вместе трахать и убивать все, что пляшет не под дудку Империи. В общем, ничего из ряда вон выходящего в том похотливом прикосновении к пленнику не было — обычное дело, почти безобидная шалость, в сравнении с тем, на что способна разъяренная толпа солдат. Вот только Сатори почувствовал, словно это его грудь прижгли каленым железом, и волна плохо контролируемой ярости поднялась откуда-то из глубины. Капитан зарычал, будто от боли, и, едва ли взяв себя в руки, мгновенно связался с гарденцами, ведущими допрос, и велел им убираться из камеры ко всем чертям. Кё в тот день сам для себя сделал небольшое открытие — впредь он станет убивать каждого, кто посмеет прикоснуться к его блондину. Фактически он объявил его своим трофеем, и лучше Кё займется пленником сам, чем кому-то позволит его трогать. И оттого, что поднявшаяся внутри абсолютно животная тьма пугала самого итто-каи, он старался выполнять свой «долг перед Империей» с особым рвением, делая вид, что не чувствует ничего странного.
Сколько мог коммандер продержаться в таком режиме? Дней пять-шесть он точно выдержит, а дальше? Кё не давал ему пить, есть и спать, будто задался целью взять его измором. С бесстрастным лицом он изобретал все новые способы доставить ему боль, при этом не повреждая тела. Он мог бы пустить в дело массу приспособлений, начиная от уколов, растормаживающих психику, и заканчивая аппаратом для воздействия на мозг через определенные комбинации электроразрядов, но тогда была велика вероятность превратить Торна в овощ. Вместо всего этого капитан избрал самый долгий путь. Кё задавал коммандеру на ухо одни и те же вопросы ровным безэмоциональным голосом, и от его спокойствия веяло чем-то нездоровым, будто он получает огромное удовольствие от того, что «работает» с ним лично и руками. Иногда дарийцу удавалось отключаться, когда Сатори уходил и корабль ложился в дрейф. Невесомость позволяла вывернутым конечностям отдыхать, тканям регенерировать, а темнота несла облегчение уставшим глазам, перед которыми наконец-то в луче яркого света переставало маячить точеное лицо итто-каи. Иногда Торн впадал в забытье от боли в конечностях, где после онемения начинала нормально циркулировать кровь. И тогда его настигал то ли обморок, то ли короткий сон, в котором он возвращался в тот день, превращаясь в коммандера «Родера», и смотрел, стоя рядом с капитаном Фэррисом, как их фрегат, сопровождаемый едва ли десятком корветов, со всех сторон окружают войска Минэити. Золотые драконы сияли на бортах многочисленных гарденских судов, заслонявших космос, сверкая миллионами габаритных огней. Взвывала тревога, и их фрегат переходил в боевой режим, и каждый на борту с мрачной обреченностью и решимостью смертника занимал боевой пост, зная, что все бесполезно, и тем не менее был готов сражаться до последнего — одни против эскадры.
«Иораи» — видимо, это слово теперь будет его единственным именем до конца жизни, который наступит очень скоро, если так дело пойдет и дальше. На что он надеялся, когда организовывал побег? Честно говоря, только на то, что наибольший процент из их группы спасется. По расчетам кто-то должен был отвлечь экипаж и фактически принести себя в жертву. Мужчина прикидывал в уме по-всякому, и всегда приходил к единственному выводу — кто-то один остается, чтобы остальные ушли. Разве мог он поступить иначе и распорядиться неэффективно чужими жизнями? Нет, только своей. Только собственной, очень ценной с точки зрения Распределения жизнью, он мог распорядиться «неэффективно», спасая будущее дарийского флота. И прямо сейчас по ярости, с которой наносились удары, можно было со стопроцентной вероятностью сказать, что Кё довольно быстро получил ответ от Имперской Разведывательной Службы, и ответ этот его взбесил. Сперва итто-каи хоть как-то пытался себя контролировать, бить с прежним расчетливым безразличием, как и прежде, но очень скоро его невозмутимость дала трещину.
— Молчишь, тварь?! — прорвался в мозг крик сквозь непрекращающийся звон в ушах. Теперь он слышал не только тембр и раздражение в голосе, но понимал сами слова. Они сыпались, перемежаясь руганью на гарденском и всеобщем. Хладнокровный, воспитанный в лучших воинских традициях, неэмоциональный Кё… Его было даже жаль. Снова удар, но какой-то вялый, в сравнении с остальными, хоть и заставляющий закашляться, словно все силы ушли у капитана «Змея» на крик, а удар — это так, скорее тычок, отвешенный ему от обиды. Голова блондина поднялась следом за смуглой рукой, оттянувшей ее за слипшиеся волосы. Пятно перед глазами постепенно превратилось в человеческое лицо. Сатори был зол. Он вплотную приблизил к пленнику свое лицо, будто собирался что-то еще добавить, но в итоге промолчал. Итто-каи был прав — всё сначала. Всё повторяется. Заколдованный круг, и он не отвяжется от него. Не убьет просто так.
Темные глаза со вздернутыми внешними уголками, гладкая оливковая кожа, плотно сжатые побледневшие губы, морщинка между бровями, высокие скулы, как у всех гарденцев, — Сатори Кё. Непривычная внешность: красота, которую со временем начинают понимать даже чужаки, глядя на него. Кто он такой? Итто-каи, занявший место капитана, это примерно то же самое, что утилизатор ядерных отходов, внезапно сделавшийся принцем. Судя по званию, он не входит даже в старший офицерский состав, который так удачно умертвил на мостике вместе с неприятелем, лишь бы не сдать корабль, но все его зовут капитаном, потому что офицера выше званием на борту не осталось ни одного. Разве что только глава медслужбы — этот тихий убийца Судо. О, из них бы вышла прекрасная пара: доктор Смерть с кукольным лицом и Сатори — внешне идеальный образец якобы хладнокровного гарденского офицера.
Но с ним хладнокровие Кё летит к черту. Он не просто злится, не просто впадает в равнодушную жестокость мучителя, он мучается сам. Лицо итто-каи портили покрасневшие белки глаз и хорошо заметные с такого расстояния синяки под глазами. Сатори выглядел уставшим. Надо же! Устал его бить? Или устал быть таким придурком? Коммандер попытался выровнять дыхание, втягивая воздух маленькими порциями, игнорируя резь в боку.
— Дерьмово… выглядишь… — прошептал он, приподнимая краешек губы в слабой ухмылке, так и не ответив ни на один вопрос, но, в конце концов, заговорив с ним. Разве не разговоров добивался гарденец? Или не только разговоров? Кажется, мозг все-таки нашел решение, которые повысит его шансы выжить, пока крепкие пальцы держали его за волосы, только придется слегка поступиться гордостью. Кё дернул ртом, приблизился еще больше, почти касаясь теперь разбитого рта коммандера губами, и так же тихо произнес:
— Ублюдок… ты еще смеешь ухмыляться?
Сатори разжал пальцы, и светловолосая голова свесилась обратно на грудь. Иораи был не в состоянии самостоятельно держать ее прямо. Лоб покрывала испарина. Несколько капель крови и пота упало на пол. Этими пятнами в карцере были отмечены все поверхности. Возможно, иногда кровь останавливалась не настолько быстро и во время невесомости парила между стенами металлического куба-камеры, в котором содержался пленник, пачкая все кругом в момент разгона вращения корпуса. Почувствовав, как накатывает очередная волна бешенства, Сатори отступил на шаг. Сейчас он боялся, что убьёт Иораи. Убьет его! А потом сдохнет сам, потому что не сможет избавиться от наваждения. Даже проклятая презрительная ухмылка, которую выдавил из себя пленник из последних сил, заставляла всю кровь отливать от головы и устремляться вниз, путая его планы. Собственное тело восставало против него, а душу раздирало от противоречивых чувств.
Противник был прекрасен. Проклятье, он был тысячу раз прекрасен — истинный воин по духу, но с каким-то иным, вывернутым мышлением, которого Сатори не понимал, и оттого тянулся к нему еще больше. Торн был словно хамелеон — и хищник, и жертва одновременно, что тоже сбивало с толку. Хотелось им владеть, управлять им и одновременно поклоняться. Были бы они на одной стороне, Кё приложил бы все усилия, чтобы этот непримиримый, умный и сильный человек стал его другом, а лучше любовником, но будь Иораи гарденцем, он был бы иным. И от этого Сатори чувствовал себя обманутым, и на кого стоило в такой ситуации злиться, не понимал. На себя? На него? Даже в полубессознательном состоянии дариец находит в себе силы дразнить Сатори, играет с ним, будучи прикованным в карцере. И эти слабые, едва заметные ухмылки доводили капитана до исступления, но… пленнику его не обмануть. Кё все же замечает, как Иораи дергается в браслетах, пытаясь изо всех сил скрыть свою реакцию, зажимается на секунду, поводит занемевшими плечами, отодвигается, когда Сатори слишком близко. Его светлое тело покрывается гусиной кожей, стоит сократить расстояние между ним и своей ладонью до нескольких миллиметров. О нет, Торн ждет от него вовсе не ударов. Пленник опасается совсем другого и будто бы даже вздыхает с облегчением, когда Кё в очередной раз берется его истязать. И Кё бьет, иногда в награду за старания получая ледяной открытый взгляд, полный вызова и ненависти в те редкие моменты, когда подполковнику удается сфокусироваться на гарденце.
Каково это — быть кем-то, кто ему дорог? Быть кем-то, кому он предан и готов принести себя в жертву? Чем сменяется кривая ухмылка на белом лице, когда тело бьется в предоргазменной судороге? Каков вкус удовольствия, украденный у этих чувственных губ? Как они изгибаются в улыбке, когда он счастлив? Каково это — быть с ним?! Начать не с этого и продолжить не этим. Вот только «иначе» он бы с Иораи никогда не встретился. Ни-ког-да…
Глядя на ослабшего дарийца сверху вниз, Сатори сжал кулаки. Хотелось впиться губами в окровавленный бледный рот, хотелось сжимать пальцами светлую, покрытую синяками, кожу, упиваясь ее упругостью, пока в ледяном взгляде не промелькнет хоть какая-нибудь эмоция, отличная от презрения. Прикусить до крика бледно-розовый сосок, чтобы он стал пунцовым, очистить его болью от прикосновения чужих грязных рук и вновь и вновь делать его своим. И, даже если Торн настолько слабый, что не в состоянии держаться на ногах, он удержит его на весу, пока будет входить, чтобы погасить пламя, выжигавшее Сатори изнутри.
Впервые в голове у Кё творился такой страшный бардак, хотя коммандер бы не сказал, что капитан «Змея» пребывает в растерянности, впечатывая кулак ему в солнечное сплетение, но это на самом деле было так. К сожалению, до Сатори не доходило, что он совершенно по-идиотски, без изысков влюбился с первого взгляда в мужчину неизвестно насколько себя старше и, к тому же, во врага, и теперь готов был до посинения изводить его подобно тому, как маленькие хулиганы изводят понравившихся девчонок. Только вместо оборванных косичек здесь ушибы и кровь, и остановить капитана было некому.
Кё видел, как из последних сил скалится коммандер, давно вычисливший, что ухмылки действуют на Сатори аналогично красной тряпке на быка. Из-за этих ухмылок в прошлый раз Кё его чуть не задушил, оставляя багровые отпечатки на горле. А ведь с другими Иораи вел себя иначе, не провоцировал, не выводил, не выбешивал до кровавых мальчиков в глазах. «Других» он вообще не замечал. Капитан в тот раз вызвал двух офицеров из патруля, чтобы они как следует «обработали» пленника. Прихлебывая рисовую водку из небьющегося стакана, больше напоминавшего шар с вакуумной крышкой и трубкой для питья, итто-каи мрачно следил за процессом избиения из своей каюты. Тогда он и заметил разницу. С ними Иораи не ухмылялся, не пытался ничего ответить или надерзить, а висел тряпичной куклой, вздрагивая от ударов. По его выражению лица нельзя было понять, осознает ли он, что кроме него в помещении есть кто-то еще. Он будто выключился, хотя глаза держал открытыми, и походил на окончательно свихнувшегося человека, не понимающего, откуда берется боль, почему его тут держат и что он такое. А потом один из офицеров провел ладонью по бледной груди и потянул Торна за сосок. Дариец остался равнодушным ко всему. Среагировал сам Сатори, решивший отныне никого до блондина не допускать.
Зато после Кё с мрачным удовлетворением отмечал, что стоило прийти ему, как Иораи включался, что-то отвечал, огрызался, а после вновь впадал в полусонное состояние. Но последнее время прояснения рассудка у пленного случались все реже. К приходу капитана Торн набирался сил и выныривал из эмоциональной «отключки», чтобы как следует позлить его. Знал прекрасно, как долго и со вкусом умеют мучить врагов Империи ее преданные солдаты, и поэтому мечтал о легкой смерти? Провоцировал поскорее убить или видел, что сам является главной слабостью итто-каи? По гарденским меркам Сатори даже не начинал использовать все те приемы, которые применялись в допросных к врагам Гардена. Капитан каждый раз грозился вколоть препарат, обостряющий боль, и позвать человек двадцать бравых парней, охочих до секса и пострадавших из-за дарийской выходки, чтобы те оторвались на нем как следует, но так этого и не делал. Да и не смог бы сделать.
Самое поганое случилось на пятый день, когда подполковник разлепил запекшиеся нахальные губы и севшим голосом поинтересовался, почему до сих пор жив. Жив, несмотря на то, что с крейсера упустили пленных, несмотря на обман и сомнительную ценность своей потрепанной персоны — какой-то старпом с вражеского корабля, генетический урод и пятно позора на репутации непогрешимого Сатори все еще дышит гарденским воздухом? Зачем? Раз на его еде и воде давным-давно экономили, почему бы не сэкономить и на воздухе? В ответ на вопрос Иораи ожидаемо получил по лицу.
«Я же знаю — ты хочешь другого, Кё... Совсе-е-ем другого. Зачем делать вид, будто тебе нравится меня бить?..» — проклятый шепот и сдавленный смешок ввинтились в мозг, и это стало последней каплей. Даже в столь поганом состоянии коммандер потешался над ним. Он был в его глазах жалок, настоящее ничтожество, неспособное ничего с этим поделать! Взбешенный Сатори рывком развернул подполковника и впечатал его в холодную переборку. Впечатал сильно, с удовольствием ощущая, как все-таки вздрогнул и напрягся Торн в его руках, как подался вперед, пытаясь уйти от прижавшегося к нему тела.
— Да, я хочу другого, — обжёг он ухо блондина горячим шепотом, — и мне не нравится тебя бить. Мне хочется тебя трахать, Торун, трахать до потери пульса. Но не просто так… Я хочу, чтобы ты кричал, умолял меня дать тебе кончить, чтобы ждал меня, как бога. Умирал в моих руках!
Торн сдавленно усмехнулся, скрывая за смешком нервозность:
— Какие запросы! Насчет бога — это вряд ли, но вот последнее вполне можно организовать. Прошу, избавь меня от своей косоглазой рожи, капитан: трахни и выкинь в шлюз, и я буду тебе премного благодарен!
Сатори накинулся на него как голодный зверь. Постоянно видеть перед собой это тело и не воспользоваться такой возможностью — было нереально. Кё кусал его за шею и плечи, царапал, мял ему грудь и живот, оглаживая ладонями гениталии, иногда даже зло смеялся, что-то приговаривая на гарденском, а Торн поливал его грязью на все лады и шипел, бешено дергаясь в оковах, пытаясь ногами оттолкнуться от стены и сбросить со спины вцепившегося в него мертвой хваткой противника. В какой-то момент по запястьям потекла кровь, так сильно блондин рванулся из браслетов, и Кё даже испугался, что тот сейчас вырвет штырь из крепления. По крайней мере, он погнул петлю, к которой был прикован, но этот всплеск ярости отнял последние силы, и покрытый потом, блестящий, точно вымазанный маслом, пленник тяжело и часто втягивал воздух, переводя дух. С бешено колотящимся в груди сердцем, он рычал, как раненый зверь, неспособный противостоять Сатори.
— Что ты… Сука! Ты что творишь?!
Улыбка не сходила с губ Кё, который, с полуприкрытыми глазами, уже полностью контролировал ослабевшее тело, удерживая дарийца за спину руками. Он торопливо и жадно ртом спускался по проступавшему позвоночнику, оставляя багровые засосы, слизывая пот и запах Торна, делая его кожу влажной от собственной слюны, вдыхая аромат, сводивший его с ума, не обращая внимания на грязь. Ощущение было, будто Кё нажрался наркоты, и если бы ему сию секунду велели остановиться под дулом пистолета, он бы и то не смог. Ухватившись за напрягшиеся ягодицы, он размашисто провел языком по впадине между ними, вызывая особенно рьяный рывок и поток такой брани со стороны Торна, будто тот моментально выздоровел.
— Сука, блядь! Извращенец долбаный! Урод! Я вырву твой ёбаный язык к хуям… ох! С-сука!
Тот самый нахальный язык скользил вверх-вниз, заполняя слюной крепкий зад, ввинчиваясь внутрь. Пальцами Кё раздвигал ягодицы Иораи пошире, чтобы дотянуться до самого сокровенного, не останавливаясь ни на мгновение. Тот зажимался, орал до хрипоты, дергался, обещал гарденцу отрезать член, затолкать в глотку, выпустить кишки, на них же повесить и массу других способов убийства, какими в жизни никому не угрожал, но раз за разом Сатори усиливал напор, пока не протолкнулся сквозь сфинктер и попал кончиком в горячее нутро, зарываясь лицом в его задницу. Стояло так крепко, что у Кё немели пальцы ног. Кто бы сейчас его увидел — не поверил, что такое в принципе возможно: прикованный, взмокший, будто пробежал марафон, дариец, абсолютно голый, и позади него на коленях гарденский офицер в своей черной форме, старательно и со знанием дела терзает языком его «хризантему». Пожалуй, будь у Иораи свободны руки, он и впрямь сделал бы все то, чем угрожал. Кё пропустил ладонь между ног пленника и потянул за мошонку. Блондин снова зарычал, дернулся, пытаясь обездвижить его кисть ногами, но Сатори ощутимо укусил его за ягодицу и недвусмысленно сжал ладонью яйца. Стоило немного плотнее стиснуть пальцы, и боль бы стала такой, что при всем желании терпеть ее было бы невозможно.
— Только попробуй еще раз дернуться, Иораи! Клянусь, я воткну в твои яйца электроды, и ты будешь умолять, чтобы я продолжал языком.
— Ск-котина… — дрожа от напряжения, выдавил блондин, шумно втягивая воздух сквозь сжатые зубы. Давление на кисть ослабло, он больше не зажимал руку Сатори бедрами. В конце концов, тот его не резал, а жестко лапал и вылизывал, и променять это на пару разрядов, которые прошьют самое сокровенное, доставив адскую боль, было бы совсем глупо.
— Заткнись, — сопроводив свою рекомендацию смачным шлепком по заду, посоветовал Кё, ныряя обратно. Разминая пальцами мошонку, он не без удовольствия отметил, что коммандер периодически вздрагивает, чертыхаясь, и вовсе не от боли или омерзения, ведь Сатори был очень осторожным, а его язык и руки очень настойчивыми. Каким бы дерьмом дариец не поливал его сейчас, тело, поддавшееся бесстыдным ласкам, оказалось честнее. Слюна Кё обильно стекала по внутренней стороне бедер, одна рука крепко удерживала за ягодицу, а другая была занята промежностью, перебирая яички и касаясь начавшего просыпаться члена. Стоило этому случиться, как Сатори на мгновение остановился, прижавшись лбом к его крестцу, и, зажав полутвердый орган в руке, принялся ему дрочить, двигая кулаком с такой скоростью, что у Торна все поплыло перед глазами. Он вообще плохо соображал, что происходит, когда его туго перетянули у основания, чтобы возбуждение, которого так усердно добивался Сатори, не спадало. Затем гарденец продолжил делать ему римминг, периодически заменяя язык на палец и толкаясь им на пробу. Одновременно с этим Кё наглаживал сильно покрасневшую головку. Первый сдавленный стон капитан услышал, когда начал надавливать подушечкой на простату, продолжая стимулировать мужчину спереди, и звук этот показался Сатори сладчайшей музыкой для ушей. Торн в его руках совершенно взмок, ноги его подгибались, он еле стоял от усталости и перенапряжения, но помимо этого иногда, не в состоянии контролировать реакцию, сам подавался вперед бедрами, и когда Кё сдернул шнурок, стягивающий его член у основания, блондин выплеснулся на стену, перед которой стоял. Сатори быстро рванул застежку на брюках, обхватывая себя ладонью, и в несколько резких движений, сжав зубы, кончил.
Отдышавшись, он поднял голову и увидел, что пленник отключился, повиснув на силовых браслетах. Заправив упавший член в штаны, офицер кое-как поднялся. Пульс стучал где-то в горле. Ужасно хотелось пить. Челюсть онемела. Так он еще никогда не старался! Сатори вспотел ничуть не меньше блондина, если не больше, и о том, что от него несет сексом за целый парсек, предпочитал сейчас не думать. Он провел рукой по лбу, стирая пот и смахивая черные слипшиеся пряди, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Поправил воротник. В голове царил полный раздрай. Ничего особенного не было в том, чтобы из кого-то выбивать дурь или с кем-то спать. Можно было даже совмещать. Любой на корабле с удовольствием бы ему в этом помог — Кё был идеальным примером имперского офицера, и кое-кто из молодых гарденцев счел бы за честь стать его «воспитанником» на этой стезе, но, выходит, он хотел себе не кого-то из молодых офицеров, а Торуна Иораи. Подумать только, дариец предлагал вполне здравое решение их вопроса — использовать его и выбросить, как обычно и делалось. Собственно, так было бы правильнее. От Иораи на корабле ровным счетом не было никакой пользы — один вред, и теперь, когда пелена безумия спала окончательно, Кё злился, что не удержал себя в руках. Если бы Судо случайно увидел, как именно «развлекался» Сатори с «белым демоном», то из милосердия пристрелил бы, посчитав сумасшедшим, чтобы тот больше так не унижался и не позорил честь гарденского офицера.
— Проклятье! — зло выругался Сатори. Раздался сигнал торможения. Минут через десять корпус перестанет вращаться и наступит невесомость. Держась за стену, Кё вышел из камеры, ощущая, как начинает изменяться вес тела. Он все думал о том, что они оба кончили в этих сумасшедших условиях, и понимал, что окончательно пропал. Судо бы сказал, что его тяга носит характер патологии, а сам он, что запятнал честь, встав перед врагом на колени. Капитана буквально разрывало на части. При этом одна из них истошно вопила, что стоит исполнять свой долг надлежащим образом, так как его интерес к врагу приравнивается чуть ли не к предательству, а Кё скорее бы умер, чем предал Империю; а другая — безмолвная, не оформившаяся в слова и существующая на уровне эмоций, заставляла чувствовать непрекращающуюся боль, ноющую, изматывающую, не позволявшую спокойно спать ночами, потому что в карцере был прикован ОН. В этом и крылась основная проблема…
Сатори намеренно не отдавал приказа закрепить Торна на растяжках, а велел подвесить за браслеты. Итто-каи — не дурак и прекрасно понимал, что невесомость дает возможность пленнику перевести дух и оклематься. По старым ранам капитан тоже старался не бить, и другим допрос из-за этого не доверял. Больше для коммандера он в настоящее время ничего не мог сделать. За ним следили сотни глаз, ожидая от хладнокровного и безжалостного капитана соответствующей реакции, которой будут бояться и свои, и чужие, и Кё являлся каждый день, в отчаянии избивая Торна, не желавшего его понимать. И, как назло, пленник не пытался себе помочь, а упорно ухудшал свое положение. Если бы он сказал ему хоть что-нибудь! Хоть что-то, близкое к правде! Но Иораи кривил окровавленные губы в ухмылке, выныривая из забытья, и не позволял ничего изменить. Сатори считал, что из них двоих, более крепкие нервы у него, но оказалось всё иначе. Глупцом оставался только он.
Кё шатало из стороны в сторону, пока он шел по коридору — то ли из-за торможения корпуса, то ли от того, что на него навалилось. Автоматически сработали магнитные ботинки, делая сцепление с полом более надежным. Слава космическим богам, что по пути ему никто не встретился. По инструкции во время торможения, если ситуация позволяла, не рекомендовалось шарахаться по кораблю, а полагалось ждать остановки. Экипаж сейчас отрабатывал очередную учебную тревогу и был занят на других уровнях. Следовало запросить у старпома подробный отчет и статистику и на их основе подготовить очередную «боевую ситуацию». Приходилось разрабатывать новые схемы ведения боя, учитывая количество оставшихся корветов. «Пробоины в корпусе» и «блокировка» нескольких важных отсеков были вчера. Сатори хватался за эти мысли, как за спасательный круг, но неосознанно поправив вновь упавшие на глаза волосы, ощутил запах дарийца на своей ладони и, сжав руку в кулак, зло отдернул ее. Позже в своей каюте итто-каи установил ботинки в крепление для подзарядки и достал фасованную водку. Он поднес трясущимися руками большой конусообразный пластиковый контейнер с выпивкой к губам и осушил его одним махом. Совершенно не чувствуя опьянения, капитан сполз на пол, облокотившись спиной о металлическую переборку и закрыл глаза. Полное отключение искусственной гравитации застало его в таком положении, и Кё плавно поднялся к центру каюты, свернутый в позе эмбриона, прижимая колени к животу и пряча в них лицо.
Когда из Разведслужбы в начале недели пришел ответ на его запрос, Кё готов был собственноручно выпустить себе кишки. Корвет «Зеро» действительно был приписан к дарийскому фрегату «Родер», и, по данным разведки, коммандером на судне числился некто Иолай Торн. Тут блондин сказал ему нечто очень близкое к правде, однако при этом скрыв, что «Зеро» не потерялся при переходе, а совершил отчаянный побег с места уничтожения матричного корабля гарденскими войсками. Поэтому корвет оказался таким потрепанным. Но самое главное — Торн «забыл» упомянуть, что на фрегате в тот момент находился Его Высочество Зен Дарийский, за которым последние полтора года отчаянно охотилась половина Гарденского Флота. Император поручил кайсёхо Като Минэити, контр-адмиралу, командовавшему эскадрой «Золотого Дракона», найти и уничтожить принца, доставлявшего Империи столько проблем, и именно с кораблями Минэити столкнулся «Родер» перед гибелью.
Теперь, анализируя поведение Торна, итто-каи уже не казалось странным, что офицер готов был расшибиться в лепешку, лишь бы его людям удалось совершить побег. Прежде в Академии Судо, подшучивая над другом, утверждал, что он удачливый неудачник. Мол, ему везет, как утопленнику, который и не тонет, и на берег не может выбраться, так как неприятности находили его сами. Учитывая свое «везение» и полученную от Разведслужбы информацию, итто-каи готов был побиться об заклад, что Иораи вовсе не за брата просил перед ним, и даже не за любовника… Так можно выгораживать только принца, а значит — «Змей» и его команда в полном дерьме!
Больше в карцер Сатори не приходил…
* * *
Гул двигательной установки иногда прерывался вереницей едва заметных хлопков, который повторялся с периодичностью раз в полчаса. Панель управления находилась в режиме ожидания и озарялась единственной мигающей точкой посередине. При нажатии на нее все шкалы непременно бы засветились, выскочила бы сводка данных — предполагаемые координаты и отчет о состоянии бортовых систем, — но сейчас в этом не было необходимости. Тусклый аварийный свет, окрашивавший помещение кабины в багровые тона, был приглушен и иногда помигивал. Лейтенант случайно задел тумблер, и раздался оглушительный стрекот звукового предупреждения о повреждениях. Мужчина чертыхнулся и скорее отключил звук. Не считая этого инцидента и приглушенного гула от механизмов, на борту царила тишина.
— Плохо дело, — подал голос Глен, нарушая гнетущее безмолвие. Внутри шаттл выглядел словно заброшенный дом, давно оставленный людьми, если бы не два застывших силуэта у противоположной стены и около них Триден, возившийся с системой регенерации воды. Вся жидкость из мочесборников старательно собиралась и отправлялась на фильтрацию, чтобы не пропадало ни капли драгоценной влаги. Изо рта Тридена вырывались облачка пара. Побольше, когда он заговаривал, и поменьше, когда просто дышал. По привычке обхватив себя ледяными руками, Глен немного растер предплечья. Голова же при этом горела. Судя по всему, у него начинался озноб. Последняя сводка во время автоматического включения корректировки курса была неутешительной. Корабль рассыпался на глазах, и это чудо, что до сих пор не накрылась система жизнеобеспечения.
Для управления шаттлом хватало одного Глена, выполнявшего роль бортинженера и следившего за приборами — мастерства первого аса на флоте для этого не требовалось. Зато специалист, способный менять настройки и умеющий физически работать руками, подошел как нельзя лучше. Энергия в челноке была перераспределена так, чтобы скомпенсировать повреждения, полученные в результате воздействия остаточной плазмы, появившейся во время перехода гарденского крейсера, но и микрометеориты, чей незначительный урон сказывался со временем на устойчивости и без того поврежденной обшивки, вскоре превратятся в проблему: окончательно испортятся сенсоры и шаттл «ослепнет». Экономить теперь приходилось буквально на всем. И это касалось не только энергетических и водных ресурсов. Последние дни они с Триденом редко разговаривали, чтобы, помимо прочего, не тратить кислород и силы зря.
— Т-третий двигатель скоро окончательно н-накроется, — обратился к Тридену лейтенант Глен. Хлопки свидетельствовали об этом красноречивей показаний приборов. Скорее всего, снизивший свою эффективность до жалких тридцати процентов ионный движок время от времени искрил, и внутрь отсека по корпусу звук доходил в виде хлопков. Шаттл вместо шести движков теперь использовал только два — второй и третий, — и оставались еще боковые маневровые и небольшие двигатели ориентации для стыковки вне ангара, но все они вряд ли годились для межзвездных путешествий.
Триден безучастно кивнул. Он хоть и не был техником, прекрасно понимал, что рано или поздно это должно было случиться. Полукровка едва оттолкнулся ногами и подплыл к огромному пакету, закрепленному рядом с ним у переборки. Пора было вводить раненым препараты. Всех солдат отрядов особого назначения готовили к тому, что знания в области «экстремальной» медицины однажды могут пригодиться, но лейтенант и не предполагал, что это случится подобным образом и латать придется «командный состав». По званию выше всех стоял молодой Торн, за ним следовал старший лейтенант Астер, на котором лежала ответственность за спасательную операцию, то есть побег с гарденского крейсера, а с Гленом они были примерно одного звания, только парень был техником и программистом боевых систем, а не высаживавшимся на обшивку десантником, как Триден. Так что обязанности негласно разделились. Младший лейтенант Глен лучше управлялся с полумертвыми механизмами, а полукровка Триден Ским с полумертвыми дарийцами.
— Пульс есть, — сообщил десантник, вытаскивая руку из окровавленного пакета, в который был завернут младший Торн. Такие пакеты использовались для мертвецов, отправляемых за борт. Мягкие «космические гробы» были достаточно плотными, имелись на всех судах и прекрасно подходили не только для похоронных целей. Скафандр с Торна так и не сняли, побоявшись тревожить кровившее тело. К тому же в скафандре была своя система жизнеобеспечения и в нем было намного теплее. Терморегуляция в корабле работала нормально, но потребляла слишком много энергии, которая больше требовалась для щита, и расточительный обогрев пришлось отключить. Триден лишь в самом начале снял с потерявшего сознание Торна шлемофон, рассыпая кругом красные бусины так и не свернувшейся крови, чтобы закрепить катетер в шее. Затем вернул его на место и вытянул через поднятый щиток гибкую трубку, через которую можно было вводить препараты. Пакеты с поддерживающим раствором имели автономный нагнетатель, способный по несколько часов микроскопическими порциями впрыскивать жидкость в организм. Упаковок с раствором было всего несколько штук. Они лежали среди препаратов, которые дарийцы спешно побросали в сумки, когда сгребали все с полок в лазарете, и только что Триден подсоединил к трубке последнюю упаковку, разместив ее между стенкой шлемофона и скулой Торна, чтобы раствор не замерз.
В кабине температура держалась на нуле, и Глен, взявший на себя роль второго пилота, тяжело и надсадно кашлял, все-таки умудрившись окончательно заболеть от переохлаждения. Иногда Скиму казалось, что его сослуживец вот-вот выплюнет легкие, настолько сильно его сотрясало при кашле. Зато плававшие по кабине капли крови, вылетавшие из шлема Торна, замерзали, и образовавшиеся твердые комочки легко можно было выловить и запрятать в вакуумный контейнер для утилизации отходов. Для Глена это занятие стало привычным делом — удалять замерзшую кровь из салона. Каждый раз, как Ским возился с ранеными, он выжидал положенное время и открывал охоту на заледеневшие буро-красные образования.
Рядом с младшим Торном в единственном спальном мешке на весь шаттл был закреплен ремнями Астер. Он впал в кому через восемь часов после ранения. С такой дырой в теле нормальные люди обычно не живут, но удачное сочетание препаратов держало его на грани жизни и смерти уже третьи сутки. Возможно, дело еще было в необыкновенно низкой температуре, в результате которой все процессы в организме старшего лейтенанта замедлились настолько, что для определения, жив он или мертв, приходилось использовать медсканер.
— Пульс есть, — обнадежил Ским, и Глен с облегчением вздохнул. У всех дарийцев была одинаковая группа крови, и в первые часы пришлось делать прямое переливание от них к сослуживцам, чтобы скомпенсировать потерю не только растворами, но и чем-то более существенным, предоставив им шанс выжить. Искусственная кровь подошла бы еще лучше, но такое водилось только в камерах хранения с особыми условиями при корабельных лазаретах. К сожалению, больше переливать было нельзя, иначе Глену со Скимом самим бы понадобилась помощь, а на шаттле должен быть хоть кто-то в сознании.
Триден, сделав все, что нужно, решил заняться собой. Зарядил ампулу с обезболивающим в шприц-пистолет и вколол в шею, затем осторожно вынул руки из рукавов черного гарденского кителя, который был ему маловат, и принялся стаскивать форменную дарийскую майку. Парившие вокруг шеи на короткой цепочке жетоны были ледяными. Бандаж на ребрах сполз и больше не фиксировал грудную клетку как следует.
— П-помочь? — предложил Глен, у которого зуб на зуб не попадал.
Ским кивнул, послушно приподнимая руки. Пока его перетягивали заново, пару раз он все-таки поморщился, несмотря на действие обезболивающего. Сломанные ребра так быстро не заживали даже у дарийцев, но по крайней мере сейчас Триден находился в сознании и мог нормально двигаться, так что во время побега показал себя отлично и его состояние больше не вызывало опасений. Неделя отдыха от побоев, которую для них «организовал» командир, прозванный у гарденцев белым демоном, пошла всему отряду на пользу, но постоянная боль в грудной клетке от переломов ребер пройдет еще не скоро.
Триден из-за происхождения был брюнетом, хотя при этом таким же светлоглазым и крепким, как остальные дарийцы. Глен отстраненно подумал, что со временем привык к его темноволосой голове, маячившей среди белобрысых сослуживцев, и этот факт уже сделался обыденным. Он помог лейтенанту потуже перетянуть грудь и одеться. А вот видеть перед собой серьезного и немногословного Тридена было непривычно. Дебошир и балагур по натуре, он обычно матерился почем зря, нарушал субординацию и часто рассказывал всякие нелепицы, а сейчас сделался похожим на старшего лейтенанта Астера. Он поднял руку к голове Глена и коснулся лба. Нахмурившись, промолчал, подтянул младшего лейтенанта к горячей груди и неловко обнял.
— Поспи хотя бы полчаса. Я послежу.
— Г-где эт-то видано, — стуча зубами от озноба, насмешливо выдавил Глен, — из всех дарийцев на ногах остался т-только полукровка, и тот весь помятый.
— Заткнись, придурок, — улыбнулся ему в плечо Триден. Глен прижался к нему, продолжая дрожать, и почувствовал, как лейтенант мягко накрыл спину раскрытыми ладонями. Так было гораздо теплее. Когда дыхание Глена выровнялось, Ским потянулся и поймал одной рукой болтавшийся в воздухе фиксаторный ремень, вынул его из крепления и обвязал вокруг себя и Глена, прикрепив сослуживца к себе, чтобы тот во время сна окончательно не замерз. На иллюминаторе тонкий слой инея был едва заметен, а дальше за двойным синтетическим стеклом сверкала мириадами звезд безмолвная бездна.
Автоматика работала безупречно, вопреки всем повреждениям. Шаттл шел в режиме энергосбережения, и раз в сутки включались все бортовые системы на несколько минут для корректировки курса, затем салон вновь погружался во тьму и холод.
Глухие хлопки, будто где-то вдалеке взрываются праздничные петарды, в очередной раз пронеслись по корпусу, создавая ненужную вибрацию от загибавшегося двигателя. Если он заглохнет раньше времени, то это конец. Шаттл не рассчитан на такие огромные расстояния. Длительность автономного полета в глубоком космосе у челнока ограничена. Много энергии потребляет генератор поля, отвечающий за защиту от космических лучей. Без него жесткая радиация проникнет внутрь и поджарит экипаж. Защита шаттлов была гораздо слабее, чем на кораблях-гигантах, ведь попадая то в поле крейсера, то станции, то планеты, проблема излучения решалась сама собой, а теперь они «на доске пересекают океан», и, конечно же, волны их захлестывают. С вышедшей почти полностью из строя двигательной установкой шаттл представлял собой крупную проблему. У дарийцев нет двухсот лет в запасе, чтобы на ионной тяге последнего из движков доковылять до места. Если предпоследний барахлящий движок окончательно выйдет из строя, то ускорение упадет настолько, что полет сделается бессмысленным.
Слушая, как надрывается техника, Триден растирал ладонями спину пристегнутого к нему спящего Глена и бездумно следил за светящейся точкой на панели, означавшей режим ожидания. При прежнем состоянии систем и безупречной работе автоматики при таком ускорении через пару дней они доберутся до границ Круга Распределения и, возможно, на подходе к сектору их засечет автоматический буй и передаст информацию ближайшему кораблю Пространственного Патруля. О том, что «ближайшим» может оказаться судно в неделе или месяце пути, думать не хотелось. Газоанализатор атмосферы обозначил еще одну проблему. При взрыве что-то случилось с патронами очистки воздуха, и барахлящих воздушных фильтров хватит еще на пятьдесят два часа, затем их ждет отравление углекислым газом, который они выдыхают, и никакая хваленая дарийская выносливость не поможет. Можно сказать, им и так повезло: два члена экипажа находились в бессознательном состоянии и выделяли меньше потенциального «яда» в воздух, но в корне ситуацию это не меняло. Во времени их «отряд» оказался сильно ограничен. Оставалось надеяться на то, что командование сбилось с ног в поиске выживших с «Родера» и будет обращать внимание на любую информацию из прилегающих областей.
* * *
— Когда ты спал последний раз? — безупречно аккуратный, гладковыбритый Судо сидел напротив итто-каи, разглядывая фигуры на доске. Манера игры капитана изменилась, став более агрессивной: он точнее выстраивал комбинации, быстрее делал нужные ходы, но при этом был жутко раздражен тем фактом, что ему вообще приходится с ним играть. Было видно, что от процесса итто-каи не получает никакого удовольствия, а доктора мечтает поскорее спровадить, разбив в пух и прах. После смены Асаги всеми правдами и неправдами напросился на партию, фактически вынудив Сатори пустить его, так как давно искал повода остаться наедине с другом и наконец-то поговорить. — Так когда ты спал?
— Вчера? — не обращая внимания на выразительный взгляд медофицера, пожал плечами Сатори. Он поднял дощечку «слона» и, хмурясь, теперь вертел фигуру в пальцах, раздумывая над следующим ходом. От капитана не первый день несло выпивкой, но пьяным он не казался. Вид у него был лихорадочный: глаза красные, с лопнувшими капиллярами; слишком бледный; он часто подергивал губами и окончательно расчесал запястье под коммуникационным браслетом, который в свое время позаимствовал у него дарийский пленник. Кё напоминал ему конченого торчка. Даже Асаги, частенько прибегающий к помощи стимуляторов, так не выглядел.
— Нет, Кё. И даже не позавчера, — Асаги осторожно коснулся руки итто-каи, в которой была зажата фигурка, чтобы тот поставил её на место. Доктор впервые видел его таким. Сатори в жизни не позволял себе ничего подобного!
Кё глубоко вздохнул и положил деревяшку, подняв на друга глаза:
— Это что, имеет значение, спал я или нет? Я не устал!
— О нет, ты не устал. В это я охотно верю! — едва заметно улыбнулся Судо, но взгляд его при этом оставался холодным.
— И что ты хочешь этим сказать? — Сатори недобро прищурился. Асаги со своими намеками его раздражал.
— Я хочу сказать, что устали все остальные. Ты загонял экипаж. Без передышки учебные тревоги, проверки, а ведь еще даже не вышли в безопасную зону. Техники с ног сбились, выполняя все новые и новые запросы на модернизацию и повышение коэффициентов работы двигателей, а рядовые забыли, что такое полноценный сон. Они не выдерживают твоего скверного настроения, Кё.
— Тебе-то откуда это знать, что они выдерживают, а что нет? Их долг — всё выдерживать, иначе им нечего делать во флоте!
— То, что сейчас творится на корабле, не имеет никакого отношения к долгу, — не выдержав, отрезал Асаги. — Я — врач, и вижу, что происходит, особенно когда ко мне несут людей с глупейшими травмами, полученными из-за того, что внимание рассеивается.
— Показатели падают. Эффективность снизилась. Будь это настоящая боевая тревога, ты бы тоже обращал мое внимание на их «глупейшие» травмы?
— Ты лучше меня знаешь, что показатели падают оттого, что экипаж устал! — жестко отрезал Судо. — И в первую очередь устал ты! Зачем отрицать очевидное?
— Не может быть, — протянул итто-каи, складывая руки на груди и чуть наклонив голову. От его взгляда по спине побежали мурашки, но Асаги сохранил невозмутимость на лице. — Они что, бегают к тебе на меня жаловаться?
— Я лишь пытаюсь обратить твое внимание на экипаж. Он состоит из людей, Кё. Сломаться может не только корабль! Из-за учений Техслужба…
— Осторожнее, итто-каи Судо, иначе я решу, что вы пытаетесь нарушить субординацию и влезть не в свое дело, — ледяным тоном предупредил Сатори, перебив доктора.
Тень улыбки скользнула по безмятежному лицу медофицера. Он понял, что позволил себе лишние эмоции и быстро взял себя в руки. Активировав личный коммуникатор на запястье, Судо приподнял ладонь:
— Надеялся до тебя достучаться, но раз тебе не нужны дружеские советы… Вот, — Асаги сделал движение пальцами над вспыхнувшей желтым голограммой и перекинул документ Сатори.
— Что это? — разглядывая на браслете новый файл, поинтересовался Кё.
— Мое официальное медзаключение о вашем состоянии, капитан. На его основании я могу вас временно отстранить от несения службы, сроком от трех дней до месяца или затребовать психическое и физическое освидетельствование другим специалистом, если моя кандидатура кого-то не устраивает. Но пока мы прибудем туда, где найдется подходящий для такой работы медофицер, на посту оставаться вы не сможете.
— Ты совсем охренел?! Сдохнуть хочешь? — рыкнул Сатори, вскакивая с места и сгребая за грудки Асаги. Посыпались фигурки, жалобно скрипнул откидной столик, в который доктор врезался коленом, жестко притянутый итто-каи. Но он даже не пытался высвободиться и выдержал бешеный взгляд капитана, обещающий ему адские муки и распыление на атомы.
— Приказываю вам выспаться, итто-каи Сатори, — чуть приподняв уголки губ, четко произнес Судо, глядя в яростные глаза Кё, — иначе на брифинге буду вынужден поднять вопрос о вашем принудительном отстранении от командования «Змеем». Как глава медслужбы, я могу это сделать и без вашего согласия, капитан, но тогда и сроки будут другими. Думаю, у нас еще остались офицеры, способные занять этот пост. Уверен, что старпом вполне управится с кораблем и без вас. Ложитесь прямо сейчас, пока я не скинул этот документ на терминал кают-компании.
Асаги действительно был в состоянии отстранить его, никого не спрашивая, а просто продемонстрировав свое медзаключение и поставив в известность нижестоящих офицеров. По-видимому, он решил, что это единственный способ заставить итто-каи отдохнуть. Желваки на скулах Сатори заиграли. Он со злостью оттолкнул от себя Судо, выпустив его воротник, крепко выругался и принялся демонстративно расстегивать китель. Кё почти порвал его, нервно сдирая с плеч и представая перед доктором полураздетым.
— Я лягу!!! Ты доволен?! — рявкнул он. — Вот! Так тебя устроит?!
Судо невозмутимо поправил смятый ворот, приняв полагающийся по уставу вид, и чуть дольше, чем нужно, задержал взгляд на его обнажившемся торсе.
— Вполне, — при этом бесстрастно кивнул он.
Оторвав от крепления в боксе пакет с водой и выудив из кармана капсулу снотворного, Судо протянул всё вместе итто-каи.
— Это поможет уснуть. Я передам старпому, что ты отдыхаешь по медицинским показаниям.
— Только попробуй, — огрызнулся Сатори, набивая на коммуникационном браслете распоряжение по поводу перераспределения смен на мостике.
— Три дня отдыха, — выставив три пальца, потребовал Судо.
— Сутки, и ты отстаешь от меня!
— Тебе требуется как минимум…
— Сутки, доктор Судо, — глянув исподлобья, процедил Кё, и доктор решил, что искушать судьбу не стоит, а лучше довольствоваться тем, что есть. Асаги едва заметно кивнул, соглашаясь на сделку, и облегченно выдохнул. До этого он думал, что ему и впрямь придется пустить в ход силу или хитрость, одно из двух, потому что итто-каи своим видом пугал даже его. Прикидывая, в каком бешенстве был бы капитан, если б его скрутили, привязали к койке и вкололи снотворное, он решил сперва попробовать шантаж, который, к счастью, сработал. Забравшись в спальник, взъерошенный Кё выглядел злым и обиженным, точно ребенок. С тех пор, как его вырубил Торн и связанного затолкал в мешок, он к своему спальному месту и близко не подходил, настолько постыдным ему казалось то, что произошло. Забываясь иногда десятиминутным сном в самых неожиданных местах и никогда не высыпаясь нормально, Сатори обзавелся землистым оттенком кожи, крайне раздражительным «настроением» и кругами под глазами, и Судо прекрасно знал виновника всех этих «преображений».
— Выпусти его, — неожиданно посоветовал Судо, когда итто-каи глотал капсулу.
Закашлявшись, капитан чуть не выплюнул ее обратно и облил водой спальник.
— Что? — просипел он, когда прекратил отплевываться.
— Пока ты не свихнулся, выпусти его. Иначе ты всех нас сведешь в могилу, когда он отдаст концы…
— Это врачебная рекомендация?
— Скорее дружеская.
Кё провел пальцами по волосам со слегка растерянным видом, будто никогда не рассматривал такой возможности всерьез.
— О чем ты вообще… я не понимаю.
— Ты знаешь, о чем. Не делай вид, что не понял.
Сатори поджал губы и покачал головой. Внутри него происходила борьба, будто он хотел о чем-то узнать, но все не решался. В конце концов он поднял на Асаги глаза.
— Как он? — пробормотал Кё почти себе под нос, но доктор его услышал и ответил нарочито официально.
— Не имею ни малейшего понятия. Вам известно, капитан, что доступ к одиночной камере есть теперь только у вас. Да и с чего бы мне интересоваться пленником. Меня заботит лишь ваше здоровье.
— По корабельному времени… сколько прошло? — разговаривая сам с собой, спросил итто-каи, поднося пальцы к появившейся таблице и перенося изображение на стену, чтобы лучше разглядеть цифры в журнале. На стене слабо засветились данные. Кё был поражен. Оказалось, с момента его последнего визита к Иораи минуло шесть суток, а для него все слилось в один тяжелый непрекращающийся день. Это означало, что прошло дней десять с тех пор, как Кё велел подвесить и запереть дарийца, оставив его без еды и воды.
— Пошли одиннадцатые сутки?! Дерьмо! — пытаясь вскочить с места, выдохнул Сатори. Он ужаснулся, когда понял, насколько это много. Слишком много! Тем более для раненого. Обычный человек давно бы умер. Насколько сильно он потрепал его? Он же душил Торна, бил, и вода… Ему не давали воды! А вдруг он повредил ему что-то, все-таки не рассчитав силы? Какой нормальный человек протянет так долго, болтаясь под потолком в силовых браслетах?! Да ему из одиночки принесут труп! Конечно, пленник давно заслуживал смерти, но видят космические боги, Кё к этому не стремился. Он просто потерял счет времени. Увидев, как на глазах посерело лицо капитана, доктор Судо пожал плечами:
— Возможно, нормальный человек уже бы умер от обезвоживания. Предположу, что дариец еще жив, но вот с руками его можно распрощаться. Скорее всего, поздно что-либо делать. С другой стороны, я бы рекомендовал избавиться от него, раз он настолько бесполезен в плане получения сведений.
Сатори метнул такой взгляд в бедного Асаги, что тот невольно повел шеей. Казалось, воротник начал давить. Похоже, на сей раз он слегка перегнул палку.
— Но это твой трофей, тебе и решать, что с ним делать, — быстро поправился медик. — Я больше не могу смотреть, как ты себя изводишь из-за него, Кё.
Слушая рассуждения осмотрительного Асаги, Сатори нашел идеальную формулировку и причину для спасения Иораи: трофей. Да, пожалуй, это может сработать. Сделать себе из офицера ВКС Распределения живой трофей, и кому какая разница, как он его будет использовать! Но следовало спешить, а то, не ровен час, и трофей его окажется мертвым. Судо убеждал итто-каи, что сейчас видеть Торна ему необязательно. Доктору вполне хватит своих людей, чтобы забрать дарийца в лазарет. К тому же тот вряд ли в бессознательном состоянии попытается еще раз бежать. Но с Сатори спорить было невозможно. Он лично вытащил подполковника из карцера, обернув тканью, так как тот был гол, и только после этого отдал медикам, закрепившим пленного офицера на мягких носилках. Такие «переноски» использовались для безопасной транспортировки больных, в том числе и во время невесомости, что значительно ускоряло процесс доставки раненых в лазарет во время боевых действий. Только после этого, чувствуя, как сознание периодически отключается из-за снотворного, капитан отправился к себе и наконец уснул.
