be my mistake

А, если рядом никого, что остановит нас?

Свежий, окативший с ног до головы вечерний воздух, в миг отрезвил юношеский мозг, что молил о скорой помощи, иначе он бы просто не смог сам справиться с не унимающейся бурей чувств глубоко внутри. Потому что все сложно и очень непонятно, как ему вообще с этим можно разобраться? Чимину хочется голову в песок, как страус, засунуть и больше никогда не высовывать, потому что снаружи творится что-то необъяснимое и ему неизвестное, до дрожи в коленях пугающее. И как преодолеть этот вихрь, он даже не знает и вряд ли сможет когда-то разобраться в этом. Если бы он был посмелее, то, возможно, попытался бы справиться с этим неизведанным и таким тягуче притягательным. Не скрывает вовсе, что тянет словно магнитом к этому слишком наглому парню, что такую властную и подчиняющую энергетику излучает, и Чимину хочется попасть под эти сети, ощутить терпкий вкус таких странных флюидов, исходящих от харизматичного юноши. Но не может и никогда не получит возможности сделать все по-другому, что-то изменить, потому что это все совсем не его, чужое и, вряд ли сможет поменять статус на «свое». Это жизнь, и она, видимо, идет наперекор этому русоволосому пареньку. Погода на улице то, что нужно, чтобы остудить свой внутренний пыл и эти непонятные ему ощущения, режущие мальчишку на части, каждый его орган, превращая их в кашеобразную жижу. И не холодно, и не жарко, вроде бы и не ветрено, но небольшие отголоски северного дуновения все же присутствуют, опаляя бархатистую кожу молодого личика. У него уже щеки от быстрой ходьбы алые-алые, похожие на спелые яблоки жарким августом, такие же яркие и красочные, которые так и хочется попробовать, откусив лишь один самый большой кусочек, даже этого будет достаточно, чтобы распробовать весь спектр вкусов, заложенных в, казалось бы, в такую незначительную частичку всего плода. От нервного покусывания губы превратились в несвойственно пухлые, ярко-красные, но такие же безумные мягкие и пружинистые. Только вот на лице у мальчика полнейшая растерянность и сплошной вопрос, куда же двигаться дальше и как вообще себя вести в этой всей сложившейся ситуации, потому что находиться рядом с объектом своего бешеного пульса, не поддающегося измерению никакому прибору, просто невозможно, извилины совсем не в ту сторону закручиваются, даже наоборот, превращают до этого годами служившую систему в замкнутую, не подлежащую настройке. Чимин не знает, куда деть себя и сердце, напрочь разбушевавшееся внутри, потому что нельзя так волновать и подкидывать ему загадки. Ведь он в чувствах совсем не силен и вряд ли у него получится что-либо понять или прояснить свой не до конца сформировавшийся ум. Он от этого лишь еще больше запутается в себе и своих эмоциях, бьющим словно горный ключ. Русоволосый юноша был бы безумно рад, если бы кто-то подсказал, как ему действовать и есть ли вообще какой-то выход из этой всей ситуации, только, не уверен, что найдется кто-нибудь рядом, готовый протянуть руку помощи, возвратить к жизни этого заблудившегося в себе ребенка. Он не обращает никакого внимания на студентов, проходящих рядом с ним и сканирующих его своим презрительным взглядом, будто он какой-то другой и совсем не похожий на них. А может так и есть, потому что юноша совсем связи с этим местом не чувствует, словно он здесь лишний, потерявшийся пазл среди других. Значит, ему стоит вернуться обратно? Туда, где он сможет восстановить устоявшийся ритм и вернуться в будничную жизнь? Но будет ли это верным решением? Он не знает. Последние несколько дней он не узнает себя, и все то, что творится с ним. Потому что начинает казаться, что тело и душа не его, будто совсем другого человека, ему незнакомого. Все неправильно, нужно это как-то исправить. Но как? Зайдя в самые дебри студенческой аллеи, что привлекла внимание еще с самого первого дня нахождения здесь, Чимин останавливается около самой дальней лавочки, с которой открывается тот самый до безумия красивый закат, пробирающийся сквозь позеленевшую листву, достает из сумки слегка потрепанный скетчбук с несколькими старыми набросками и присаживается на край деревянного сидения, надеясь, что отсюда будет открываться самый лучший обзор. Потому что в груди необъяснимая тяга, чтобы изобразить этот изумительный пейзаж здесь и сейчас и ни минутами позже, потому что чувствует что-то такое притягательное где-то у себя внутри, что теплится небольшим огоньком, раззадоривающим всю молодую душу, еще не познавшую, что же такое, испытывать прекрасные чувства, и каково это, получать их в ответ. Карандаш ловко варьирует между миниатюрными пальчиками, пытаясь найти лучший угол, чтобы сделать линии не очень жирными, но и не совсем тонкими. Руки, касающиеся прочной, немного потускневшей бумаги, так умело прорисовывают скрывающийся за горизонтом тот самый золотисто-алый закат, словно это вовсе не картина, не незаконченный набросок, а то настоящее, что приковывает взгляд и отражается в темной радужке. Глаза цвета кофе с молоком горят ярким огоньком, таким неподдельным и настолько искренним, что в них можно утонуть, заметить невооруженным взглядом любовь к искусству, потому что нельзя по-другому смотреть на то, что совсем не вызывает интереса и тайного желания. Чимину хочется рисовать и рисовать, хочется показать, насколько же тут, в Штатах красивые закаты и рассветы, какие люди с необычной внешностью, имеющие свою историю, ни с кем не схожую. Всего лишь хочется отразить это все и вновь умчаться за тысячи километров, в родную квартирку небольших квадратов, к людям, на лицах которых так и отражается постоянная серость города, вечная угрюмость, возникающая уже в юности, складки на переносице и на лбу, и печаль, поглощающая каждого без остатка. Тут люди немного другие, не такие удрученные делами и вечными проблемами, возможно, в чем-то легкие в общении, хотя Чимину еще не удалось познакомиться с кем-то помимо двух странных корейцев, что сейчас развлекаются в комнате, где он, все-таки, продолжает еще жить. Лишь консьержка, что каждое утро как-то так ласково и по-домашнему улыбается, желает доброго утра и хорошего дня, и русоволосый уверен, что все так и будет, если говорит эта милая женщина средних лет. Время слишком быстро перевалило за половину одиннадцатого, закат совсем растворился и не осталось даже намека на его прибывание на еще беззвездном небе, а русоволосый юноша все еще сидит на том же месте, пытаясь найти нужный свет, что попадает лишь от стоящего рядом фонаря, чтобы дорисовать, наконец, тот самый рисунок, о котором грезил чуть ли не каждую ночь. И сейчас, наблюдая лишь за светлячками, что кружатся где-то над его головой, замечает, что зарисовка действительно вышла просто невообразимой, а если он еще добавит к этому красок, то будет просто бесподобно. На лице сияет слегка глупая, но такая счастливая улыбка, что хочется подарить весь мир этому ребенку, лишь бы постоянно лицезреть эти приподнятые уголки красивых воздушных губ и полумесяцы, светящие ярче самой луны. Когда рисунок все же оказывается законченным, а спина уже затекла от нескольких часов просиживания на этой до жути неудобной лавочке, Чимин засовывает скетчбук в спортивную сумку, а ее ставит на самый край, перед этим немного взбивая, хотя вряд ли это позволит ей стать хотя бы немного мягче, и укладывается на эту деревянную кровать, которая будет ему в эту ночь служить верой и правдой. Совсем неудобно и непривычно шумно. Дожил до того времени, когда ночует на лавочке, а что теперь ему делать?! Мешать соседу с его парнем он точно не намерен, поэтому лучшим и самым оптимальным вариантом является лишь крепкий и здоровый сон на этом сокровище, что так неприятно врезается в лопатки и пересчитывает все позвонки. Еще если бы не этот ветер, непонятно взявшийся откуда и продувающий просто со всех сторон, то мальчишке не было бы так холодно и зябко. Ему бы сейчас в теплое одеяло завернуться, пусть и не такое как дома, пуховое и родное, но хотя бы так, и лицом в мягкую подушку уткнуться, позабыв обо всем на свете, лишь бы только чувствовать эту приятную ткань на ощупь и запах кондиционера для белья с сакурой. Но не всем мечтам суждено сбываться и, видимо, сегодня его судьба остаться здесь, в безлюдной аллее, где утром существует огромный шанс проснуться без одежды, да еще и без вещей, что находятся под его головой. Но что еще делать? Правильно, ничего, смириться и расслабиться. Чимин крутится из стороны в сторону, надеясь найти наилучшее положение и, наконец-то, уже заснуть, но что-то явно идет не по плану, потому как сон вообще не собирается проникать в загруженный разными бредовыми мыслями мозг. Он начинает негромко хныкать и ругаться, что является таким бесхребетным и не может просто взять, прийти в комнату, демонстративно лечь спать, как бы намекая, что сеанс закончен и пора покинуть помещение кинотеатра, но он же не такой! И не будет же так позориться перед этим парнем с нежно-розовыми волосами, которые так и хочется потрогать, а это желание возрастает с каждым разом лишь больше. Что вообще с ним творится?! Где мозги, Чимин? Постепенно шум большого города становится еле различимым, щебетание насекомых не так сильно режет юношеских слух, а дремота постепенно затягивает русоволосого мальчика в свои сети. И все сейчас кажется таким обычным, будто это не он тут развалился на лавочке и вот-вот заснет. В голове уже мельтешат одни за другими красочные картинки, где он прогуливается по рынку в центре Сеула с небольшой корзиной, покупает самые спелые яблоки, немного винограда и клюквы, чтобы приготовить свой любимый пирог, от которого каждый раз в полном восторге Хосок. Продавцы ярко улыбаются, спрашивают, как он поживает и почему так долго к ним не захаживал, а Чимин теряется, не зная, что ответить, потому что охватывает едкое чувство, будто памяти совсем нет, не помнит, что было на прошлой неделе или пару месяцев назад. Кофейные глаза, теряясь, бегают по лицам знакомых продавцов, словно пытаются прочитать в их взгляде, куда делась его чертова память и почему он чувствует себя так до безумия растеряно. Его красивые губы растягивается в нервной улыбке, что не остается незамеченным прозорливыми женщинами. Он кое-как невнятно произносит «спасибо» и, забрав из слегка погрубевших рук фрукты, со всех ног несется на выход, надеясь, что там, за пределами замкнутого помещения, станет легче, будто все снова встанет на свои места и сбежавшая память вернется. Когда воздух вихрем ударяет в лицо, превращая правильно уложенные волосы в гнездо, понимает, что ничего не изменилось, он так ничего и не помнит. Только что купленные фрукты летят куда-то в сторону, разлетаясь по всему тротуару, украшая серый асфальт яркими красками. А мальчишка, даже не пытающийся удержать себя на ногах, падает на колени и, надрывая свои голосовые связки, кричит, что есть сил, потому что там в груди что-то нещадно болит и ломит, и невозможно принять эту реальность, то настоящее, которое должно быть с ним рядом и в нем самом. Он чувствует, что не тот и находится не там, где должен быть, словно, забрел не в тот переулок и выбраться самостоятельно оттуда не сможет без чьей-то помощи. Русоволосый юноша только хочет закричать еще раз, как внезапно все прекращается, будто ничего и не было. Чимин судорожно распахивает свои кофейные глаза, оглядывая темную одинокую аллею, где льет свет только от неполной луны, очерчивая кроны деревьев и превращая их в непонятные создания, которые то и дело вселяют страх. Укладывает свою небольшую ладошку на грудину, где сердце готово разломить прочные кости, слегка сжимая миниатюрными пальцами плотную ткань худи, будто бы там ему станет немного лучше. Пытается дышать размеренно и спокойно, привести в порядок себя и свое внутреннее состояние. Но не выходит. Все было слишком реальным и таким естественным. Находясь в своих мыслях, он даже не слышит, как названивает его телефон, нарушая такую приятную и ласкающую слух тишину. Чтобы не привлекать внимание охранников, которые точно сбегутся на грохочущий звук где-то в глубине зарослей деревьев, русоволосый наспех раскрывает сумку, пытаясь среди своего барахла отыскать виновника нарушения его личного пространства. Он немного зол и раздражен, только не знает из-за чего именно. Потому, что на часах уже практически час ночи или потому, что на дисплее вовсе незнакомый номер. Наплевав на все, страх быть пойманным гораздо больше, он все-таки отвечает. — Да? — Чимин, ты где? Сначала голос кажется смутно знакомым, немного с нотками хрипотцы, но до ужаса приятный, что хочется поставить его на повтор и слушать, не переставая. В не до конца проснувшейся голове разворачивается целая дискуссия на тему того, кто же этот незнакомец, но вспомнить так и не удается. — Кто это? — пытается говорить уверенно, не выдавая своего внезапно возникшего беспокойства. Потому что совсем в другой стране, потому что знакомых, как таковых, никого нет, разве можно тут нормально реагировать? — Это Чонгук, — а на том конце трубки отвечают вальяжно, медленно и как-то тягуче, потому что выходит слишком сладко и приторно, и хочется так попробовать это на вкус. А у Чимина глаза чуть ли не на лоб лезут, превращая его в маленького потерявшегося олененка, на которого где-то поблизости зверь охотится. После этих пары слов, казалось бы, что он весь сжимается в размерах, надеется просто исчезнуть, лишь бы только не сталкиваться с этим парнем, что так манит и отталкивает одновременно. Он чувствует, как его построенная за пару дней стена просто рушится в пух и прах, потому что приятно, что кто-то все-таки о нем еще помнит. А того долгая тишина немного напрягает, поэтому, незамедлительно продолжает: — Так ты где? — Эм, я тут недалеко, в университетской аллее, что рядом с корпусом находится. — Ага, рядом, — усмехается от наивности этого мальчика, потому что тот словно ребенок, которого нужно оберегать и защищать от всего мира. — Стой на месте, я тебя встречу. — Нет-нет…не надо, я сам смогу дойти. — Просто не спорь, Чимин. Хочешь ты этого или нет, но я все равно тебя встречу. — Я… Ему не дают договорить. Просто, черт возьми, длинные гудки и больше ничего. Почему он такой упертый?! Чимин что, не мужик, сам не может дойти до корпуса, что находится в нескольких метрах от этой лавочки?! Но разве есть у него теперь выход? Придется смиренно ждать. Положив телефон обратно в сумку, чтобы больше не мешал, Чимин откинулся на спинку такой неудобной скамейке, от которой спина теперь точно будет ломить долгие пару недель. Поудобнее разместил на ней голову, чтобы получше рассмотреть на небо, усыпанное одинокими звездами. Он всегда чувствовал некую связь с этими небольшими сверкающими частичками, что так ярко горят на бескрайнем темно-синем полотне. Еще когда был совсем ребенком, бессонными ночами выходил на балкон вместе со своим пуховым одеялом, сворачивался в небольшой кокон, чтобы не окоченеть от холода, и давал имя каждой звезде, при этом надеясь, что они тоже его видят и очень ласково улыбаются. Тогда, ему вовсе не нужны были друзья. Потому что знал, что вечером он сможет пообщаться на своем особом языке с сияющими огоньками над его маленькой светловолосой головкой. И сейчас, спустя столько лет, это необъяснимое притяжение к неизведанному, усыпанному миллиардами звезд небу, ничуть не изменилось, а, казалось, наоборот, стало лишь еще сильнее. И, разве, можно было бы как-то это объяснить? Его никогда не считали обычным ребенком, потому что был не по годам умен и проницателен. Только мало внимания уделяли маленькому мальчику, от чего тот закрылся в себе и погрузился с головой в рисование, не обращая никакого внимания на соседских мальчишек, играющих в футбол под окном, на маму, что разъезжала по вечным командировкам и ни разу так и не поинтересовалась, как поживает ее маленький сынишка. Сейчас, он не обижается, просто чувствует себя не таким как все, всего лишь. Но ничего, можно и с этим справиться, если захотеть. — И давно ты тут сидишь? — раздается где-то позади, от чего Чимин резко вскакивает со скамейки, роняя от испуга свои вещи, которые разлетелись куда-то в позеленевшую траву. А подошедший юноша задорно смеется, демонстрируя свои ровные белые зубы со слегка выступающими передними, небольшие складочки в уголках глаз, которые виднеются благодаря лунному свету, что так красиво очерчивает такие незначительные детали на красивом лице. Чимин весь румянцем заходится, пытается спрятать свои мельтешащие очи, чтобы не выдать себя с еще более неловкой стороны, потому что чувствует себя ужасно глупо и растеряно, все идет как-то не так, и этого смеющегося создания точно здесь не должно быть. Но своего интересующегося взгляда не может оторвать от привлекательного парня, что, не обращая внимания на ступор младшего, спустился на колени и начал складывать разбросанные по всюду вещи русоволосого. Он молча собирает несколько карандашей и скетчбук, немного потрепанный телефон и бутылку воды, что так и оказалась нетронутой. И все это, ему кажется до безумия правильным, потому что рядом с этим созданием, что ведет себя так забавно, но в тоже время мило, хочется быть чуточку дольше, чем положено. Видимо, мир свернул не в ту сторону. Отмерев, русоволосый мальчик, хочет за сумку ухватиться, что уже так умело застегивается изящными длинными пальцами, которым только бы на фортепиано играть и выступать на сцене, демонстрируя свое превосходство над конкурентами. Но почему-то небольшие ссадины на достаточно крупных ладонях, которые кажутся неимоверно горячими, совсем не вписываются в общую картину. Потому что, откуда они могли бы взяться? Только вот парень напротив, игнорируя напрочь мальчишку, закидывает сумку себе на плечо и выжидает, когда тот будет двигаться вместе с ним к корпусу. Неужели непонятно? — Может быть ты отдашь мне мою сумку, Чонгук-хён? — спрашивает Чимин, подойдя чуть ли не вплотную, чтобы забрать свою вещь. Но тот лишь ухмыляется, кидает небольшую улыбку, не внушающую никакого спокойствия или доверия, и направляется прямиком прочь от ничего непонимающего парня. — Просто иди рядом и все. Мне несложно нести ее, — и даже не оборачивается, пока растянуто, словно объясняя маленькому ребенку элементарные вещи, выдавливает из себя фразы. — И кстати, ты так и не ответил на мой вопрос. — Какой? — Как давно ты тут? Только не говори, что ты тут и спать собрался? Чимин голову лишь сильнее в себя вжимает, потому что щеки его предательски горят синим пламенем. Господи, откуда он так все хорошо про него знает? — Откуда ты.? — Просто у тебя след остался от сумки на лице, — осторожно дотрагивается подушечками своих пальцев до слегка пухлой щеки, очерчивая ярко-выраженную полоску, что знатно пропечаталась в такой нежной коже. Чимин ошарашенно смотрит в черные бездны, что даже не скрывают своего интереса и также внимательно изучают кофейные, будто хотят что-то там увидеть или прочитать между строк, что будет понятно только этому парнишке с нежно-розовыми волосами. — Зачем ты сюда пришел? — прямолинейно спрашивает Чимин, ничего не утаивая, потому что его это все начинает знатно напрягать, а органы вообще уже там, внутри, себе места не находят от этих теплых и мягких ладоней, что так и продолжают водить по гладкой коже молодого личика. Но самое главное, что русоволосый не отстраняется, а наблюдает за красивой рукой с идеально выделяющимися венами, что касается его. Ему хочется продлить этот момент, чтобы дольше ощущать, как его кожа покалывает под подушечками длинных пальцев, потому что это невообразимо приятно, что-то такое, что он не может объяснить с помощью слов или жестов. Но, словно, это так, как нужно. Весь мир теряется, когда кожа с кожей сталкивается, соединяясь воедино. — Просто захотел тебя встретить, — говорит совсем спокойно, ничуть не меняясь в лице, будто все, что сейчас тут происходит между ними, освещенными светом яркой луны, до боли правильно. Словно это должно было случиться еще несколько лет назад, а происходит только сейчас. — Я бы сам мог дойти, — он не знает почему, но голос переходит в томный шепот, но юноша напротив все слышит и так тепло улыбается, что у Чимина сердце в клочья от такого мягкого старшего. Его хочется обнять, прижать к себе, чтобы почувствовать, что он живой и реальный, что это все не воображение, а они на самом деле тут вдвоем, в безлюдной аллее, окруженные лишь высокорослыми деревьями под лучами большого светила, что словно создает таинственную атмосферу, погружая их в свой маленький мир. — Знаю, но я не хотел идти против своих желаний, — теплая ладонь Чонгука уже смело исследует красивое личико, дотрагиваясь кончиками пальцев до таких манящих, невообразимо пухлых губ, которые так хочется изучить и попробовать, какие они на вкус и настолько же их приятно ощущать на своих, как и трогать. Ему нравится касаться Чимина, ему нравится, как тот дрожит под его касаниями, но не скроет, что тоже внутри все будоражит от этих действий. Честно, он не понимает, что творит, но ему нужно здесь и сейчас трогать его лицо, чтобы, придя домой, вспоминать, что кожа у него словно бархат, самый настоящий и неимоверно дорогой. Но он готов отдать любые деньги, лишь бы еще раз коснуться его и почувствовать, что это все правильно. Чимин, как завороженный, наблюдает за умиротворенным лицом Чонгука, что погрузился в свои мысли и так сосредоточенно изучает его, видимо, даже не намереваясь заканчивать. Только, это не может долго продолжаться, потому что они творят то, что им строго запрещено, здесь опасная зона и они должны быть по разные стороны. Но это так сложно, когда тянет, будто магнитом. — Нам нужно идти, — перехватывая чужую ладонь, твердо говорит русоволосый мальчик. Кожа моментально остывает, когда больше не чувствует чужих поглаживаний, и уже жалеет, что прекратил все это, но мозг еще жив и твердит, что он все сделал верно, что не поддался под эти непонятные чувства и ощущения. — Ты такой красивый, Чимин, — Чонгук не хочет расставаться сейчас, не хочет снова испытывать внутреннюю пустоту и безэмоциональность, ему нужен этот мальчик со светлыми прядями, что так мило развиваются на ветру, превращая его шелковистые локоны в небольшой беспорядок. Он не знает, что с ним, но не хочет отпускать его руку, что до сих пор удерживает в своей, пытаясь переплести свои пальцы с чужими, такими миниатюрными и прохладными. Только тот не дает, свернув свою ладошку в кулачок. — Чонгук… — Обними меня, — и смотрит так испытывающе, глубоко, выворачивая душу наружу, что у Чимина все тело дрожью проходится, и не знает, что делать, совсем. Они перешли все границы, которые только могли быть, и нужно ли еще больше это все усугублять? — Пожалуйста. И молча, ничего не ответив, Чимин подходит совсем близко, сокращая расстояние до минимума. И обнимает, обхватывая своими небольшими ладошками широкую спину, с перекатывающимися под толстовкой мышцами. А у Чонгука весь мир рушится, когда чувствует, как эти миниатюрные ручки невесомо поглаживают его спину, словно передавая свое тепло и спокойствие, хотя, вряд ли, оно сейчас в нем есть. Он сам подается вперед, чтобы ощущать мальчика еще ближе, притягивает к себе чуть ли не вплотную, обхватывая горячими ладонями дрожащее тельце. Укладывает так по-обыденному голову на светлую макушку, и все сейчас так кажется необыкновенным и просто волшебным, что хочется раствориться в этом моменте. И не только ему. Потому что Чимин ближе жмется, сам того не понимая, когда чувствует жар чужого тела и умиротворение, какое получает от этих объятий. И все проблемы, что были до этого, кажутся сущими пустяками, когда рядом этот совсем непонятный юноша, прижимает к себе лишь сильнее, чтобы между ними не было и миллиметра. Он прикрывает глаза, желая просто впитать в себя эту атмосферу настолько, насколько это вообще возможно, чтобы вспоминать, каково это, обнимать так и чувствовать кого-то настолько отчетливо и по-родному. Чужое сердце бешено бьется, отдаваясь вибрацией по телу русоволосого мальчика, и его, от этого, ужасно клонит в сон. Необъяснимо просто. Чонгук, чувствующий, что миниатюрное тельце в его руках, постепенно обмякает, сам, нехотя, выпускает из своего маленького мира, чтобы еще больше им не потонуть друг в друге. Тот сразу в себя приходит, когда не чувствует хватки на своей талии, хотя секундами ранее был готов на что угодно, лишь бы быть также рядом и настолько близко. — Дальше я дойду сам. Чимин взгляд отводит, чтобы только не встречаться с черными безднами, что каждый раз заставляют подчиняться, забирает сумку с чужого плеча, вешая на свое, конечно, не такое крепкое, и уходит, будто показывая, что за ним идти не нужно. А тот все понимает, сам потерялся в своих ощущениях, да вообще всём, ему нужно прийти в себя. Им нужно побыть одним. Но только сейчас. Потому что больше он его не отпустит.