be my mistake

Я не хочу быть одиноким

Чимин совершенно не помнит и не понимает, когда стал таким зависимым от совершенно незнакомого человека, пробуждающего все сокровенные чувства, что были профессионально забетонированы и уложены слоем дорогущего цемента, и выворачивает душу наизнанку, да так, что там, внутри, все сжигается напрочь, дотла, не оставляя после себя даже стопки пепла. И это какая-то чертовщина, серьезно, потому что от этих угнетающих мыслей хочется вырвать себе сердце, чтобы прекратило так часто биться и разбивать кости лишь от одной мимолетной мысли о неповторимом юноше с розовыми волосами. Через пару дней после случившегося, когда он становится свидетелем недолгого разговора Тэхена со своим парнем, Чимин четко выносит вердикт, что он окончательно поехал и у него явно сорвало крышу, когда пальчики на руках и ногах начинают неметь лишь от одного имени, что невзначай слетает из уст блондина. После того случая, когда Чимин буквально обнажил душу, чуть не подложил к чужим ногам свое сердце и позволил притронуться к его телу, что было таким уязвимым и ко всему готовым, касаться его так, он больше не хочет ни в коем случае встречаться с Чонгуком. На это все нужно наложить «табу» и повесить табличку «опасно» и «не подходить, разорвет», потому что иначе мальчишка так и не сможет сам выбросить этого наглого парня из своей головы, что даже ночами его не покидает. Из-за этой маниакальной и навязчивой мысли ему приходится практически каждую ночь выпивать несколько красноватых таблеток снотворного, лишь бы забыться во всем этом и хотя бы на мгновение не испытывать разрывающих его чувств, потому что так гораздо легче жить и просто существовать и, кажется, что совершенно никаких проблем вокруг не существует. Лишь он и больше никого. Только вот реальность куда суровее, когда ему вновь приходится слышать рассказы своего соседа про его парня, про истории, что с ними когда-либо приключались и о том, насколько же этот парень, чьи волосы похожи на самую воздушную сахарную вату, замечательный. А русоволосый мальчишка безоговорочно верит, потому что сам тонет в омуте этих черных глаз, которые так проницательно смотрят в его кофейные точки, не такие изумительные как у него. Он не может вести себя спокойно, поэтому сразу становится похожим на осиновый лист, потому что безумную дрожь во всем теле никак не объяснить, что не позволяет ему не то, что нормально разговаривать, да даже просто дышать, разрывая его на части, так, что после не собрать и не склеить разбросанные куски. Он явно попал. Туда, где ему не место и откуда нужно просто бежать, потому что иначе им обоим сорвет тормоза и больше никто из них уже не сможет себя сдерживать. Чимин теперь уже за себя совершенно не ручается, вспоминая, как позволял Чонгуку трогать его разгоряченное тело, что так желало, чтобы большие теплые ладони очерчивали юношескую кожу, такую гладкую и неимоверно нежную. Он нагло соврет, если скажет, что ничего не помнит с того вечера. Потому что все не так. К сожалению, он помнит все до мельчайших подробностей и до сих пор, принимая душ, вспоминает, как же было приятно ощущать своей спиной накачанную грудь старшего, где так ощутимо билось сердце, разнося по его организму импульсы и различимую вибрацию. И это убивает его лишь с каждой новой секундой все сильнее и сильнее. Тэхён с утра пораньше ушел в университет, предупредив, что сегодня он будет очень поздно, потому что уже несколько раз прогуливал пары у самого строгого преподавателя. Чимин не стал внедряться в подробности и интересоваться, почему же тот так опрометчиво поступил, потому что это совершенно не его дело и лучше держаться подальше от того, что совершенно его не касается. В Сеуле он привык действовать по такому принципу, там был каждый за себя и никого не интересовало, происходит с тобой что-то или нет, или, может быть, нужна какая-нибудь, даже самая элементарная помощь. Поэтому русоволосый мальчишка привык справляться со всем один и совершенно больше не нуждается в том, чтобы быть к кому-то чуточку ближе, чем положено. Еще давно в его юной голове сформировались четкие границы, которые вряд ли можно как-то перейти, и он никому не позволит переступить очерченную им черту, потому что нельзя, потому что это больше никого не касается. Никого. Поэтому Чимин, развалившись на так и незаправленной постели пялится в экран телефона, пытаясь пойти против себя и своих принципов и позвонить, в конце-то концов, своему хёну, что до сих пор за эти несколько недель так и не объявился. Если честно, мальчишке очень грустно от этого, что не выходит особо построить доверительные отношения со своим братом, который, на самом деле, такой замечательный и хороший. А он, просто неблагодарный, что так обращается с человеком, что каждый раз, в любой ситуации, протягивает руку, даже когда Чимин, может быть, вовсе не прав. Но Хосок продолжает делать это, забив на себя и на то, что могут подумать люди вокруг, а глупый мальчишка, что никак не поборет свои внутренние конфликты, перечерчивает все пути к нормальному взаимодействию со старшим. Но сегодня, он почему-то уверен, что хёну обязательно нужно позвонить, потому что так неправильно. Тот человек, что вечно заботится и хочет лишь лучшего, поэтому Чимину нужно лишь собрать себя как пазл, звучать достаточно уверенно и слегка весело, чтобы внушить голосу по ту сторону, что он действительно в порядке в другой стране и у него все хорошо. Потому что не может себе позволить рассказать своему близкому человеку, что до сих пор иногда ночами не спит и борется со своими демонами, что так и живут в юношеской памяти и воспоминаниях, что так крепко въелись под кожу. И он был бы безумно рад, если бы в какой-то из дней все могло измениться и ему бы больше не пришлось страдать от частой бессонницы и кошмаров, что сопровождают его практически на всем жизненном пути. Он прекрасно знает, что когда Хосок вновь услышит об этом, то обязательно все бросит и примчится первым же рейсом сюда, оставив в одиноком и холодном Сеуле свою жизнь и все, что для него, может быть, имеет большое значение. Только вот Чимин просто напросто не знает, что творится в жизни старшего. Потому что. Они совсем не близки. Никак. И сейчас, осознавая реальность, он понимает, что это, черт возьми, самая огромная ошибка в их братских отношениях. Наспех набирая выученную наизусть комбинацию цифр, чтобы в последний момент не дать заднюю, русоволосый прикладывает мобильный к уху, молясь чуть ли не всем богам, чтобы на его звонок достаточно быстро ответили, потому что вряд ли еще раз сможет осмелиться. Противные гудки раздражают барабанные перепонки, заставляя мальчишку каждый раз морщится от очередного длинного гудка. Сейчас его бесит, что хён просто не может ответить, ведь тот всегда активный и держит гаджет всегда при себе, даже тогда, когда совсем не следует этого делать. Просто зависимый. И вовсе не от телефона, а от людей, что постоянно ему названивают и предлагают в какой-нибудь из вечеров встретиться и выпить чашечку другую латте с ванильным сиропом. И нет, Чимин совсем не завидует, что у того так много знакомых и друзей, потому что знает, и без всего этого, как тот одинок и часто в дождливые ночи приходит к нему в комнату, ложась в его постель и крепко-крепко обнимая, будто бы надеясь, что так ему станет не так одиноко и тоскливо. Но на самом деле, ему это совсем не помогает, как бы он этого не хотел и не старался. И, возможно, мальчишка в один из дней хотел бы помочь хёну, избавить его от этого состояния, вытащить со дна, на котором он находится, только проблема в том, что сам погряз в этом болоте вечной лжи, оскорблений и тоски, что даже если захочет, ничего не сможет сделать. Потому что руки закованы в стальные цепи, ключ от которых выброшен куда-то в просторы кристальной воды небесного цвета океана. И шанса на спасение нет. — Чимин? Русоволосый мальчик улыбается, приподнимая уголки своих порозовевших губ, потому что рад слышать родного человека, что пытается отдышаться и привести себя в норму. — Да, это я. У тебя все в порядке? — спрашивает осторожно, переживая, что может нечаянно чем-то задеть старшего, совсем неосознанно. Потому что искренне боится лишиться одного единственного человека, что вкладывает в него всю душу и отдает свое сердце, не требуя ничего взамен. Хотя нет, отличного здоровья и успехов в своей будущей профессии, ведь его мечта гордиться своим братом и посещать все его выставки, даже если они будут безумно дорогими и ему не по карману. Но он когда-то, еще несколько лет назад, пообещал, что будет обязательно копить деньги, откладывая их от зарплаты или пенсии, лишь бы только оказаться среди шедевров мальчишки, что спит в пижаме с зайцами. — Конечно! — и получается даже громче, чем нужно, но мальчишка рад, что тот такой же активный и рад его слышать. — Просто я сейчас на пробежке, уже преодолел около трех километров, и тут твой звонок и…я просто опешил, Чимин! Нельзя так пугать старого хёна! — С каких пор ты стал старым? — хохочет Чимин. Смех мелодично разливается по комнате, словно самая красивая песня, наполняя ее уютом, которого так не хватало этим бледным стенам и белоснежному потолку. Потому что тут все такое неживое, пустое и безжизненное, что даже чуть различимые нотки смеха способны создать в комнате метр на метр приятную атмосферу вечного дома, несмотря на то, что у каждого он свой. — С тех пор, как ты покинул свое гнездо, Чимин-и, — голос у Хосока слишком мягкий и сладкий, словно горячая карамель, в которую мальчишка в детстве любил совать свои маленькие пальчики, превращая их во вкусное лакомство, что активно слизывалось крохотным язычком глупенького ребенка. — А как ты? — Я хорошо…мне тут нравится. Безумно боится, что старший может различить его заминку в голосе и слегка дрожащий тембр, но ему до сих пор еще сложно врать и выдавать поддельные эмоции, хотя зачастую очень даже неплохо выходит. Но сейчас, когда он чувствует себя так уязвимо, так, будто он дикий зверь, что сторонится других, на него похожих, ему не хочется вести себя по-другому, вновь надевая маску всемирного счастья и покоя, которого так никогда в его жизни и не было. — Я так рад, Чимин-и, что ты даже не представляешь! Чимин только собирается ответить, как по комнате внезапно разносится приглушенный стук в дверь, разрушающий в одночасье весь комфорт, что мальчишка испытывает, слушая голос старшего. — Прости, хён, но кто-то пришел, мне нужно открыть дверь, — ему не хочется прекращать разговор, но в дверь продолжают настойчиво стучать, и он боится, что это Тэхён мог оставить ключи в какой-то другой одежде, как обычно, не проверив наличие их перед уходом. — Да-да, конечно! Только…позволь мне почаще слышать твой голос, — и звучит так отчаянно и жалобно, что Чимину хочется распороть себе грудь и позволить поступать кислороду намного больше, чем это возможно, потому что глаза уже предательски поблескивают от непрошеных слез, которые должны вот-вот политься и превратить бледное лицо в месиво. Ведь он не может себя сдерживать, когда его Хосок такой. — Да, я буду рад, если мы будем разговаривать намного чаще, — напоследок говорит младший, и услышав с конца провода «тогда я позвоню в ближайшее время», отключается, быстрыми шагами подступая к двери. И открыв эти царские ворота, ему кажется, что реальность просто уходит из-под ног, стоит лишь столкнуться с этими черными безднами, что смотрят так неотрывно и с некоторым любованием, будто тот видит перед собой произведение искусства, до которого никогда не дотронуться, лишь можно мечтать и представлять, каково это, быть частью этого совершенства, быть с ним рядом. А Чимин просто пропадает, вновь окунаясь в ураган своих чувств и эмоций, что готовы сейчас разорвать ему грудину, лишь бы ощущать розоволосого парня к себе ближе, настолько, чтобы расстояние между ними было самым минимальным или отсутствовало вообще. Он понимает, что у него в голове творятся немыслимые вещи, но ему сложно вести себя разумно, когда тот так уверенно улыбается и походкой гордой лани проходит в комнату, даже не поинтересовавшись ради приличия, можно ли войти. Только знает, что никто бы его слушать не стал, даже если бы он сказал «нет», потому что тот прекрасно чувствует, что за этим скрывается лишь бесконечное «да». Чонгук, минуя младшего, направляется прямо к холодильнику, не обращая никакого внимания на опешившего русоволосого мальчишку, что сейчас так жадно хватает ртом воздух и смотрит слишком напугано, будто увидел какое-то невиданное чудовищно. Забавно, неправда ли? Достаёт стеклянную бутылку с кефиром с яркой надписью «в здоровом теле — здоровый дух», не воспользовавшись даже стаканом, прикладывает горлышко к пурпурным губам и блаженно прикрывает глаза, потому что безумно любит этот кисловатый напиток, что так приятно обволакивает все внутри. А Чимин просто закрывает дверь и идёт к кровати, откладывая скетчбук с работами на тумбочку и не смотря на Чонгука никаким образом, чтобы в порыве смятения не начать мять листы в своих мелких ручонках. Такое было уже ни один раз, проходили. Больше не хочет перерисовывать работы, что давались с большим трудом, несколько раз. Но после выпущенного из уст юноши «ах», мальчик, поворачиваясь всем корпусом на разошедшийся по комнате звук, все же обращает внимание на прибывшего гостя, что с таким удовольствием пьёт лишь кефир, а не делает что-то другое. У Чимина мурашки по телу и холодок где-то бежит по позвоночнику, и хочется быстрее закутаться в тёплое одеяло с приятными запахом кондиционера для белья, лишь бы скрыться от внимательного взгляда напротив, что смотрит даже не моргая. Разве такое возможно?! Он первый решает нарушить повисшее в комнате напряжение, что, если захотеть, можно нащупать руками. Безумие. Рядом с тем, все безумие. — Тэхён сегодня в университете и будет поздно, — на одном дыхании выпаливает Чимин, пытаясь смотреть куда угодно, а не на юношу, что, вернув кефир обратно в холодильник, направился исследовать просторы комнаты, что до этого ещё были ему неизвестны. — Я знаю, — говорит совсем обыденно, будто его приход был совершенно ожидаемым, и Чимину совсем не нужно удивляться всему происходящему. Он внимательно изучает глазами попавшиеся его вниманию яркие, разрисованные масляными красками портреты и несколько пейзажей, что делают из комнаты некую мастерскую для совсем юного художника, что сейчас сжался весь в размерах и пытается обстрагироваться лишь подальше из этого места. Чонгук все видит, но не хочет надавливать и приносить дискомфорт этому чуду, что так жадно следит за его действиями. Сердце мальчишки пропускает удар, когда он замечает в больших ладонях, напрочь обвитыми венками, свой потрёпанный скетчбук, что позволит любому по возможности прочитать его словно раскрытую книгу. Он надеется, что тот не будет смотреть и положит на место, но нет, тот лишь с огромным интересом всматривается в изображённые рисунки. Его лицо остается таким же непоколебимым, пока он изучает детально прорисованные мелочи на лице незнакомых его людей и… Тэхёна, что выглядит немного задумчивым, но таким же безупречно красивым и таким же родным и, наверно, любимым. Он не знает, какое тут слово лучше подобрать чтобы правильно описать те чувства, что хранятся в его сердце, потому что сейчас он понимает, что совсем запутался и просто плывет по течению, надеясь, что все сможет решиться само собой. Его тонкие изящные пальцы касаются слегка пожелтевшей бумаги, шершавой на ощупь, которую хочется трогать раз за разом, чтобы понять, как же идеально она контактирует с кожей, делая ее немного сухой и уже не такой гладкой. Но ему кажется, что это безупречное сочетание, и даже становится интересно, какие ладошки у младшего, мягкие или все же немного погрубевшие от долгого процесса рисования своих шедевров. Потому что лица на этих страницах выглядят как живые, словно это вовсе не эскиз, а человек, что смотрит тебе в душу, простреливая ее своим пронзительным взглядом, таким, какой переворачивает внутренности на изнанку, обнажая чувства, скрытые где-то в глубине, в самом бездонном море, таком необъятном и недосягаемом. — Ты тоже как и Тэ? — не отрываясь от страниц, переворачивая одну за другой, интересуется Чонгук. — Как Тэ, что? Модельер? — озадаченно спрашивает Чимин, наконец выбираясь из своего продолжительного оцепенения. — Именно. — Нет, у меня совсем другое направление и факультет. — Не расскажешь? — поворачиваясь на сто восемьдесят градусов и приподнимая свою и без того тонкую бровь, спрашивает розоволосый юноша, словно от этого ответа будет многое зависеть. Потому что после некоторой молчаливой заминки выжидающе смотрит на мальчишку, что сам для себя решает, рассказывать или нет, углублять ли их отношения еще больше, чем уже есть. — Тут особо нечего рассказывать, — пожимает плечами Чимин, продолжая комкать в руках края пододеяльника, что уже совсем потерял презентабельный вид. — Я специализируюсь на портретном искусстве, это, непосредственно сама живопись, и также сюда входит портретная съемка с использованием техники, то есть фотоаппарата. В общем, у меня две специализации в одном. — И тебе нравится? — возвращая скетчбук обратно на свое место, вновь задает очередной вопрос юноша, заставляя Чимина полыхать огнем от той близости, в какой они находятся, потому что тот все ближе и ближе и расстояние заканчивается за тщетные миллисекунды. — А где учишься ты? — игнорируя вопрос, интересуется Чимин, потому что не хочет проигрывать в этом поединке, когда лишь одна жертва и один хищник, потому что сам может выпустить когти, если потребуется. — У меня все проще. Я учусь на экономической безопасности, — тягуче отвечает на вопросы Чонгук, пока просит Чимина подвинуться и дать ему возможность уместиться на его постели. Наглости просто нет предела! — Не все так красочно и интересно, как у тебя. — Почему ты лег на мою постель?! - вскрикивает русоволосый, вскакивая впопыхах с кровати. — А ты против? — Вообще-то да! — Я чувствую, что ты не против, Чимин-а, — улыбаясь, нашептывает Чонгук, протягивая руку, чтобы тот тоже сел рядом, а не стоял как истукан. Потому что представшая картина слишком забавна. Чимин мешкается, не зная, что ответить и как возразить. Только вот розоволосый не собирается долго играть в молчанку и наблюдать за потерявшимся младшим, что ведёт сейчас внутреннюю борьбу. — Что между нами? — и голос такой отчаянный, что у Чимина в горле пересыхает, а сердце и вовсе в пятки ухает, потому что тот на подсознательном уровне невероятные вещи творит, и так профессионально. — О чем ты, хён? — О нас. — Нас нет, Чонгук. Есть отдельно ты, а есть отдельно я. — Не ври себе, Чимин-а, — уверенно твердит Чонгук, прикладывая свою горячую ладонь к чужой груди, где сердце готово напрочь выбить ребра. Впрочем, как и у него самого. — Прекрати. — Ложись рядом со мной, пожалуйста. — Чонгук… — Мы просто полежим и я тебе покажу несколько фото своей жизни. Ну давай же, пожалуйста. Ничего не отвечая и закатывая свои кофейные глаза, укладывается на предоставленное место с краю кровати и распростертые объятия, ныряя в них напрочь с головой, что так прочно удерживают его хрупкое тельце и прижимают к себе настолько близко, насколько это вообще реально. И сейчас, находясь рядом с ним, с тем, кто заставляет ощущать все совсем иначе, он чувствует себя надежно и в полной защищенности, так, как не было до этого никогда. В эту минуту хочется забыть совершенно обо всем, не чувствовать себя разрушителем чьей-то судьбы и жизни, наплевать и просто позволить себе хотя бы раз в жизни побыть немного счастливым и ощутить, наконец, что же это такое «любовь и как с ней можно жить». Чонгук, не спрашивая разрешения, находит сквозь разъединяющий их пододеяльник чужую ладошку, что немного холодная и влажная от дикого волнения, умещая ее так по-собственному в своей и с диким восторгом наблюдая, как та идеально исчезает в его, большой и не такой мягкой, как у него. На лице глупая, самая яркая, что может только существовать, улыбка и все чувства напоказ, как оголенные провода, которые вот-вот столкнуться с водой и беды не избежать. И ему безоговорочно кажется, что они просто созданы самой судьбой и должны были бы встретиться в любом случае, пусть даже через года, потому что эта прочная связь, что заставляет их тянуться друг к другу так сильно, нельзя описать законами физики, потому что тут гораздо глубже и более интимно. Они как две потерявшиеся во Вселенной одинокие планеты, ищущие вечное пристанище, слепо надеятся, что это им поможет пробудить в себе тот огонек надежды, что еще тлеет в самом ядре их глубокой и необъятной души. Чимин дико дрожит, находясь в такой непозволительной близости с человеком, что меняет его мир, разрушая устоявшиеся стандарты и ценности, и он вовсе не против и не хочет ему препятствовать. Когда изумительные длинные пальцы юноши переплетаются с его, немного плотными и не такими красивыми, все вокруг будто замирает, когда перед глазами лишь сцепленный замок из рук, говорящий о вечной верности, покорности и любви, что будет окружать их даже через сотни лет, когда будут существовать их души в голубом-голубом небе, что соединятся воедино, чтобы подарить кому-то такому же несчастному веру, что все обязательно может наладиться, нужно лишь ждать и продолжать думать о том, что где-то есть тот, кто ждет встречи, пусть и не зная точно, когда именно она может произойти, и поменять их жизнь в один щелчок пальцев. Его тело пропускает тысячи разрядов, когда Чонгук своим большим пальцем нежно гладит его кожу на тыльной стороне ладони, очерчивая ее гладкость и продолжая также внимательно изучать это искусство из их рук, что можно даже запечатлеть и развесить по всему городу, да что там городу, по всему миру, лишь бы каждый увидел в этом неимоверную силу и безупречную связь, какой не может ощутить никто, кроме них. Юноше хочется до потери сознания целовать эти миниатюрные ладошки, эти выступающие косточки и немного неровные пальцы, ему хочется ощутить вкус потрескавшихся пухлых губ, по которым постоянно русоволосый проводит своим маленьким язычком, хочется, наконец, узнать, что же скрывает этот Пак Чимин, такой посланный свыше и весь такой до безумия волшебный и нереальный, которого хочется бесконечно обнимать, дарить ему ласку, нежность и все те светлые и необыкновенные чувства, что проснулись в нем с появлением этого загадочного мальчика, такого родного и своего. Ему глубоко плевать, кто и что может подумать, потому что он его и ничей больше, он никому не позволит даже смотреть в его сторону, не то, что даже трогать. И если будет нужно, табличку на него повесит, что «только Чонгука и лучше к этому чуду не соваться, оторвет руки и мозги», потому что не отдаст его никому и никогда. Готов пасть перед ним на колени, целовать его бледную кожу и молить, чтобы тот также безумно полюбил его, отдал ему столько же, сколько хочет подарить сам, потому что не выживет без этого мальчика и его любви, непохожей ни на чью другую. Это сумасшествие. А в комнате, что недавно еще так было спокойно и тихо, разносится звонкий смех младшего, когда Чонгук травит очередную шутку и показывает свое не самое удачное фото с тренировки. Тот чувствует себя словно в своей тарелке, когда юноша с розовыми воздушными прядями говорит обо всем так легко и беззаботно, что хочется налить себе лишь чашечку горячего какао и закутаться чуть ли не по глаза в самый теплый плед, любуясь прекрасными чертами лица напротив. Ему нравится в нем все, и черные бездны, что похожи на ночное небо с миллиардами на нем звезд, что сияют даже в непогоду, нос, в самую пипку которого так и возникает желание клюнуть, и, наконец, прикоснуться к губам, что расплываются в красивой широкой улыбке с белоснежными ровными зубами, и Чимин будет наглым лжецом, если скажет, что не хочет целовать эти губы бесконечно. Да, он не спец в этом деле, не знает, что и как должно быть, но, мечтать же можно? Можно же представлять, что губы напротив будут как спелая вишня, такие же сочные и до невозможности вкусные, можно же? — Значит, ты занимаешься боксом? — переворачиваясь на бок, чтобы видеть лицо юноши еще ближе, спрашивает Чимин, пытаясь успокоить разбушевавшиеся внутри чувства. Потому что тот так смотрит, что из его глаз словно падают звезды в ладошку, потому что в них столько обожания и неподдельного тепла, что хочется собрать все эти звезды и прижать их к самому сердцу, надеясь, что это убежище им придется по душе. — Очень давно, практически лет с десяти, — задумчиво говорит Чонгук, даже не собираясь разъединять их сцепленные руки, потому что так чувствует себя гораздо увереннее и нужным, хотя, казалось бы, у него много людей, кому он важен. Только вот тут совсем другое, и хочет в это окунуться полностью, ощутить эти трепетные чувства на себе, что обязательно, по его мнению, должны щекотать кожу и все-все внутри лишь от мысли, что он так по-настоящему и искренне любим. — Мне нравится то, чем я занимаюсь. Да, возможно, кому-то кажется это очень жестоким, но борьба — это тоже искусство, — и улыбается так нежно, что у Чимина сердце ухает и хочется уткнуться в шею этому до безумия очаровательному парню, обнять и твердить, что он самый лучший. Потому что выглядит так беззащитно и уязвимо, погружая русоволосого мальчика в свой мир, совсем не похожий на его. — А откуда это? — интересуется Чимин, очерчивая подушечками пальцев ещё совсем свежие раны, что в некоторых местах не зажили и кровоточат, на острых костяшках. Тот морщится от прикосновения, отдающего жжением на открытом участке, но готов терпеть все, что угодно, лишь бы русоволосый сам касался его чаще. — Просто у меня слабость, бить грушу без перчаток, — виновато опуская глаза, бормочет Чонгук, надеясь, что мальчик не увидит его предательского румянца, что выступил на загорелой коже. Потому что редко кто о нем интересуется так, заботится и старается не приносить лишнего дискомфорта. За что он такой замечательный? — Это глупо. — Я знаю. Но если ты будешь каждый раз за меня беспокоиться, я готов заниматься этим чаще. Чимин больно ударяет довольного кота куда-то между рёбер, надеясь, что тот прекратит его смущать и лучезарно улыбаться, потому что сам уже успел влюбиться в эту красивую улыбку. А Чонгук только и рад видеть его таким, расслабленным и ласковым. — Почему ты такой нереальный, — проводит ладонью по пухлой щеке Чимина и пытается разглядеть в кофейных глазах напротив такие же звезды, что и у него, потому что больше не может чувствовать все один. А Чимин взгляда не отводит, стараясь запомнить это касание надолго, чтобы после притрагиваться к этому месту на коже, что жжется от касания горячей ладони, приятной на ощупь. — Ты говоришь глупости, — шёпот исчезает где-то в тишине комнаты метр на метр, но Чонгук слышит и улыбается лишь шире. — Я говорю то, что вижу перед собой. Самый красивый, самый очаровательный и самый мой. — Не твой. — Пока. Чимин решает ничего не отвечать и сменить тему, чтобы больше не чувствовать этого дискомфорта. И почему-то Чонгук активно его поддерживает, вновь внедряясь в истории своего детства. А тот старается внимательно слушать, но в голове лишь недавний разговор, что продолжает воспроизводить слова раз за разом. И атмосфера настолько уютная и тёплая, что розоволосый даже упустил тот момент, когда Чимин успел уснуть, мирно посапывая на его мощном плече. Черт возьми, это просто восьмое чудо света и Чонгук хочет так встречать своё утро и провожать ушедший день. И больше просто ничего не нужно, но все не может быть так. Пока мальчишка напротив обитает где-то далеко от реальности, Чонгук борется с собой, решая, будет ли он совсем конченым, если сейчас притронется к беззащитному и невинному. Но, черт, желание гораздо сильнее здравого рассудка, когда его тёплые губы касаются чужих, невероятно воздушных, нежных и мягких, как зефир. Он блаженно прикрывает глаза, надеясь просто раствориться в этом моменте, расплавиться под лучами жаркого солнца. Но когда осознание ударяет резко в голову, мальчишка резко отстраняется от манящих губ, надеясь, что не потревожил это чудо, что недовольно что-то бурчит во сне. Что он вообще творит?! И не замечает, как сам исчезает из этого мира, пока наблюдает за мерным сопением Чимина. И это, видимо, было первым его опрометчивым решением, хотя раньше был до безумия хорошим стратегом. Потому что вернувшийся с университета Тэхён, видит то, что не должен видеть. И обида так сильно съедает, что слезы сами собой расползаются по бархатной коже, оставляя после себя блестящие ручейки. Потому что Чонгук обнимает не его, а мальчишку, от которого сходит с ума. Когда все успело так измениться? Когда Чонгук перестал его любить? Даже не раздеваясь, Тэхён валится на незаправленную с утра постель и надеется, что ему удастся уснуть гораздо быстрее и забыть все это, то, что ранит сердце словно пуля от пистолета в упор. Потому что чувствовать все это невыносимо и больно. Ему кажется, что он исчезает. Может, пора освободить птицу из клетки, что просится на волю (к другому хозяину)? Наверно, пора.