be my mistake

Я нравлюсь себе больше, когда я с тобой

Когда чужое горячее дыхание задорно щекочет чувствительную кожу, когда руки и ноги приятно сводит от тяжести, что только лишь в радость и вызывает улыбку, действительность кажется разыгравшимся воображением или просто самым лучшим сном, из которого совсем не хочется ускользать. Неужели это все на самом деле реально? Чонгук с огромным интересом приоткрывает свои заспанные глаза, что невольно опухли после долгого нахождение в стране Морфея, впервые спокойного и достаточно продолжительного, и, завидев рядом лохматую светлую макушку, расплывается в широкой улыбке, что чуть ли не полностью заполонила его лицо и превратила глаза в щелочки. Его пытливый взгляд, полный неподдельного счастья и искренней влюбленности, скользит по оголенным плечикам с выступающими лопатками, молочной коже, что так соблазнительно смотрится в утреннем свете ещё играющего солнца. И от этого что-то легкое и необъяснимое разливается внутри словно горячий шоколад, заставляя морщиться и в тоже время хвастаться зубастой улыбкой и гусиными лапками вокруг глаз. Кнопочный носик утыкается куда-то в адамово яблоко, опаляя шею своим мерным и тёплым дыханием, а руки окольцовывают мускулистое тело так, будто это спасательный круг или, наоборот, якорь, что тянет на самое дно, но его не хочется покидать. Их ноги подобно щупальцам осьминога запутались в друг друге, позабыв о том, что существует намёк на личное пространство и стоит быть чуть дальше. Но кажется, что ничего лучше этого точно не может быть, когда чувствуется мягкость чужой кожи, шлейф сладкого шампуня и геля для душа, шелковистость копны пшеничных волос и их едва заметный беспорядок, который придаёт лишь нежности и ни с чем несравнимой красоты. Он знает, что ведет себя как влюбленный дурак, не видящий ничего, кроме объекта своего обожания, когда его лицо готово вот-вот треснуть, а мышцы едва ли порваться из-за слишком широкой улыбки, которую просто невозможно сдержать. Очень сложно здраво мыслить, когда пухлые губы случайно касаются его ключиц, оставляя после себя влажный след и ожог, от которого пылает сердце и крошится душа. Его лицо прячется лишь сильнее в светлых волосах, надеясь впитать в себя этот дурманящий, полностью сводящий с ума запах, закрепить его где-то под коркой, оставить на своей коже и на кончиках пальцев, чтобы только вновь и вновь окунаться в этот неповторимый шлейф ягодно-молочного микса. — Неужели это все на самом деле? — стонет Чонгук, пока зарывается сильнее в чужую макушку и проводит кончиком носа по нежной коже. Упрямые волосы заползают подобно змеям ему в самые ноздри, как бы это не романтично не звучало, и он еле-еле сдерживается, чтобы не чихнуть или не захихикать от такого контраста эмоций, что свалился на его голову. Его руки машинально прижимают к себе сонное сокровище, будто, если он хотя бы немного ослабит свои объятия, все исчезнет, растворится и окажется все так, словно совершенно ничего не было и мир не свернул не в ту сторону. Как бы Чонгук не пытался быть тихим и позволить своему мальчику поспать немного подольше, его телодвижения пробудили едва уловимый шепот и неразборчивое бормотание вместе с легкими касаниями по его оголенной коже и линии ключиц. Шаловливые миниатюрные пальчики, покидая родное тепло, на ощупь отыскивают чужое лицо, трогая поочередное массивный нос, огромные глаза с густыми ресницами и немного потрескавшиеся губы, которые так и хочется увлажнить и сделать поджаристыми и румяными. Его движения плавные, любопытные, но в то же время такие игривые, словно вся эта ситуация делает его бесконечно счастливым, а день самым лучшим. А юноша с нежно-розовыми лишь сильнее тянется к мягким и теплым ладоням, желая продлить этот момент намного дольше, чтобы ласковые касания по его коже ощущались постоянно, как самая неизлечимая зависимость. — Нет, все же это не сон, — хихикая, бормочет Чимин, пока поудобнее укладывается на чужой груди и приподнимает голову, чтобы получше разглядеть виновника своего слишком неземного состояния, далекого от прежней серьезности и угрюмости, что окутывала его своими сетями на протяжении многих лет. И кажется, это первый раз в его жизни, когда он по-настоящему чувствует себя свободно и легко с человеком, что так искренне улыбается и прикрывает глаза от назойливого солнца, что светит ему прямо в черные омуты, где можно увидеть свое отражение и глубокий подводный мир с тысячами секретов и неизведанных тайн. Чонгук, подхватывая задорное настроение младшего, на личике которого появились красивые полумесяцы и нежная улыбка, аккуратно вырывается из таких необходимых сейчас объятий, пытаясь не потревожить еще совсем сонного мальчика. Только вот на отсутствие его тепла и в миг пробежавшей дрожи, тот недовольно бурчит и шире открывает свои глаза, чтобы получше разглядеть этого озорника, что всего лишь хотел проследить за его реакцией. Но такое поведение его несомненно радует и превозносит его окрыленные чувства еще выше от понимания того, что он действительно нужен и просто необходим. И он не может не улыбнуться, когда замечает на самой красивой мордашке обиженные, сложенные в пухлые трубочки, губы, потускневший взгляд и надутые щеки, которые непонятно откуда взялись. Но ему нравится в нем совершенно все, любая мелочь и каждая незначительная деталь. Потому что важно все, навсегда и надолго. Его горячие руки, что так и жаждут прикоснуться к этому божеству, заботливо поправляют упавшую на глаза пшеничную челку, очерчивают шелковистую кожу юношеского лица, осторожно гладя кончиками пальцев нереально воздушные губы, кнопочный нос и изящные скулы. Чимин внимательно следит за каждым его движением, при этом не отрывая своего пристального взгляда с его черных глазниц, и чувство, будто он смотрит куда-то глубоко в душу, сквозь него, желая откопать позабытые чувства и вагон нежности, которую так и не терпится подарить и окрасить свой мир только в самые яркие цвета свежей акварели. И Чонгук поддается, смотрит с таким же интересом в карие глаза, где плещется таинственный океан и летают белоснежные чайки, как напоминание о самой прекрасной поре. Кажется, будто их притягательная связь источает миллиарды звезд, чтобы усыпать ночное полотно природы и превратить его в картину созвездий и переплетенных судеб, увековеченных на всю свою жизнь. Не прерывая зрительной связи, от которой так и веет легким интимом и необходимой сейчас близостью, старший медленно приближается к желанным губам, вкус которых хотелось ощутить еще с самого пробуждения. Расстояние между ними исчезает в считанные секунды, когда русоволосый сам движется навстречу тому, кто заставляет бурлить его кровь и взрывать галактики его подсознания, те, где он уже полностью поддался своим сумасшедшим чувствам и этому полуобнаженному мужчине с растрепанными волосами и божественным телом, которое хочется изучить губами, миллиметр за миллиметром, будто отмечая свою территорию и вешая табличку, что он уже занят им, только им. И почему-то кажется, что Чонгук может читать его как раскрытую книгу, когда их губы наконец встречаются, а пальцы каким-то чудесным образом переплетаются в ворохе огромного одеяла и их плотно прижатых друг к другу тел. Но сейчас это не похоже на ту страсть, что была прошлой ночью. Лишь искреннее, ни с чем несравнимое, восхищение, что плещется в радужке темных глаз, и, уверен, что у него все точно также, если не сильнее. И от этого внутри приятно сводит, увеличивается пульс и поджимаются пальчики на ногах, потому что приятно, потому что именно так хочется начинать свой день и обязательно заканчивать. Видимо, это подобно наркотику, но желание постоянно чувствовать на своих губах чужие, что в несколько раз горячее его, просто разрывает, превращая его в несусветную лужицу и накаленный комок нервов. Боже, что он только с ним делает! Чонгук не стремится углубить поцелуй и превратить его во что-то пошлое или неприличное. Всего лишь оставляет сладкие чмоки с характерным звенящим звуком, от которого Чимин заливается заразительным смехом и пытается прикрыть широкую улыбку небольшой ладошкой, чтобы не выдать свое смущение и полный восторг от утренних ленивых поцелуев. — Ты не мог засмеяться чуть-чуть попозже? — подхватывая заливистый смех младшего, интересуется Чонгук, пока оставляет томительные поцелуи под скулой, не забыв засосать нежную кожу и сохранить нежно-розовую отметину, которая так радует его глаз и тревожит сердце. А тот лишь открывает больший доступ к своей шее и несвязно мурлычет, когда он касается губами нежной мочки и захватывает ее в свой плен. — Можно, чтобы так начиналось каждое мое утро? — Мне кажется, что вся наша жизнь будет проходить в постели, — смеется розоволосый юноша, наблюдая, как умиротворенно и расслабленно выглядит Чимин под его манипулирующими движениями и заводящими поцелуями. И так хочется запечатлеть эту картинку, сделать миллионы фотографий, развесить по всей квартире, чтобы каждый раз думать о том, как же нереально чувствовать себя рядом с любимым мальчиком, что такой ласковый, податливый и чересчур нежный, такой, какой нужен именно ему. Готов взять все это сполна, лишь бы только постоянно касаться русоволосого, держать его небольшую ладошку в своей и греть ночами напролет в своих объятиях. — Если это и будет считаться раем, то я совершенно не против, — чмокая задумавшегося старшего в приоткрытые губы, выдает Чимин, наблюдая, за красивым до безумия лицом, мягкими чертами и выразительными глазами, в которых так и хочется утонуть и больше никогда не выплыть, оставшись там навсегда. Разве люди могут быть настолько безупречными? — Тебе сегодня куда-то нужно? — невзначай спрашивает Чонгук, пока возвращается обратно в постель, укладывая голову на обнаженный живот мальчика, что сразу запускает свои пальчики в лохматую макушку, медленно массируя. От умелых движений самопроизвольно вырываются неуместные стоны, но так сложно держать себя в руках, когда приятное чувство плещется где-то в крови и будоражит его внутренности и сердце, готовое вот-вот вырваться из груди. Неужели оно может биться настолько сильно? — Вечером мне нужно будет заступить в смену, — и не сложно не заметить, как игривые нотки в его голосе сменились ощутимой грустью, которую так сильно хотелось стереть и вновь заставить появиться на волшебном личике самую яркую улыбку, какая только может быть. Потому что он должен быть счастливым, самым любимым и просто особенным для одного единственного человека, однозначно. — Я могу встретить тебя после? — Чонгук неуверенно поглаживает тазобедренные косточки, рисуя своими длинными пальцами солнце и придуманные им созвездия. И сразу замечает, как мальчик под ним покрывается стаей мурашек, что украшают его идеальную молочную кожу, словно летнее звездное небо после согретого солнцем дня. — И мы могли бы…обратно вернуться ко мне и просто поваляться в объятиях друг друга. Возможно, еще много поцеловаться и снова пообниматься. Все кажется таким до невозможности правильным, что, если бы была возможность, он был бы готов потратить всю свою жизнь, находясь здесь, в своей квартире со своим любимым мальчиком, просто окунаться вновь и вновь в эти безумные чувства с головой, дарить всего себя и не просить ничего взамен, кроме, пожалуй, вечных поцелуев и ласковой улыбки по утрам. Потому что чувствует, что он — его, и больше ничей, что он ему совершенно подходит, будто создан природой или всевышними силами, подарок Бога, если не больше. И готов за свое бороться, готов отдаться мукам судьбы, чтобы только всегда быть рядом с тем, кто заставляет чувствовать себя живым, настоящим и на самом деле нужным. — Боже мой, ты невыносим! — Чимин осторожно толкает старшего в плечо, показывая свое детское несогласие, только вот этот слишком проницательный мужчина прекрасно замечает появившийся румянец и сияющий блеск в родных глазах. И с уверенностью может сказать, что русоволосый хочет быть с ним, хочет разделять их Вселенную пополам. Что они видят друг в друге то, чего не замечают люди вокруг, что они напрочь утонули в своих чувствах и не видят больше никого и ничего, кроме глубоких карих глаз, где расцветает серебристая луна в отражении кристально чистого океана на краю Земли. — Так что? — Думаю, я позволю тебе встретить меня, если ты будешь себя хорошо вести. И от этой игривой улыбки и полумесяцев, сердце Чонгука готово вот-вот разбиться на каскад осколков. Оно не выдерживает этих сияющих глаз и задорного тона в бархатном голосе, не выдерживает детского смеха и крохотных рук, которые хочется спрятать в своих огромных ладонях, надеясь, тем самым защитить и показать, что он есть тот, кто всегда будет рядом, будет бетонной стеной, если это нужно, будет броней, если понадобится, будет всем, чем угодно, лишь бы продлить их мгновение ни на часы, ни на дни, ни на месяцы, а на целые годы, а лучше, всю жизнь. Потому что уже не представляет больше свой неуютный и замкнувшийся лишь на себе мир без того, кто творит с его мыслями, его телом, невообразимые вещи, от которых хочется податься в любовь, упасть в нее безвозвратно, не видеть людей вокруг, посвятить всего себя лишь одному единственному человеку, что смотрит на него с огромным восхищением и трепетом. — Да все, что угодно! — кричит юноша, воспользовавшись потерянностью младшего от неожиданности, чтобы сгрести его в свои крепкие объятия, чтобы вновь уткнуться в пшеничные волосы и почувствовать кольцо из рук на своей талии, где на коже остаются невидимые отпечатки небольших пальчиков, где в крови течет лишь имя «Чимин» и бесконечное «мой». — Я уже жалею, что согласился на это, — наигранно вздыхает Чимин, совсем не замечая, как надоедливый старший утаскивает его в очередной поцелуй. Наверно, целоваться с языком с этим мужчиной станет его любимым занятием. Хотя, он совершенно не против плыть по течению и не думать о том, что может быть завтра или через пару дней, потому что готов отдать всего себя самому лучшему, самому необыкновенному мужчине, от чьего взгляда замирает сердце и трепещет душа, от кого хочется плакать и проситься вновь в необходимые каждую минуту объятия с невообразимо сильной хваткой, с кем хочется построить свой маленький мир, где только они и никого больше, где они безумно влюблены и хотят провести эту жизнь бок о бок, друг с другом, рука об руку. И от этого чонгуково «мой, мой, мой», пока он нашептывает в самые губы между тягучими поцелуями, когда те уже горят и пухнут от назойливого трения, вся жизнь, что была до этого рушится на глазах. Потому что не хочется возвращаться в серые будни и вечное одиночество, не хочется чувствовать холод чистой постели и лишь запах кондиционера для белья. Ничто не сравнится с запахом кожи Чонгука, его притягательным вкусом парфюма и самой кожи, что слегка соленая, но в тоже время ее хочется ощущать на кончике языка снова, чтобы помнить каждую минуту, как приятно быть к этому мужчине ближе. Ему не нужно дорогого одеколона, не нужно массы бесполезных шлейфов. Всего лишь родной запах его человека, что не найдется даже слов, чтобы объяснить эту смесь непонятных феромонов, но он просто заставляет чувствовать себя защищенным, нужным и, наконец, просто любимым. Они с каждой секундой утопают друг в друге лишь сильнее. Когда намека на «расстояние» уже совсем нет, а понятие «воздух» и вовсе отсутствует. Их руки вплетаются друг в друга, пока блуждают по слегка оголенным телам и исследуют те участки, что уже были напрочь изучены и записаны под коркой сознания. Но им кажется, что они что-то могли упустить, потерять и забыть, поэтому касаются разгоряченной кожи снова, чтобы чувствовать под подушечками пальцев бархат чужой материи, чтобы ощущать рельефы отточенных фигур и красиво очерченные мышцы. Их пунцовые губы и проворливые языки не отдаляются от друг друга даже на долю секунды, боясь, что если появится это противное слово «расстояние», вся эта химия, что витает в небольшой комнате с открытым окном, просто растворится, и это окажется самым тяжелым сном, какой только мог быть в их жизни. Чонгуку не хочется его отпускать. Не сейчас, и, ни в коем случае, не потом. Его одичалые губы, что похожи больше на наливные вишни, целуют полюбившееся лицо, оставляя влажные дорожки на привлекательных щеках и слишком маленьком носе. И то, как Чимин морщится от изобилия влаги, заставляет чувствовать внутри распространившееся тепло и прочерченную на сердце «caritas» на латыни. — Чонгук-и, ты можешь меня так не слюнявить? — но отодвинуть от себя навалившегося старшего совсем не выходит. Он пыхтит как паровоз, пока пытается вытянуть затекшие руки из-под своего мужчины и уместить их на слишком идеальном лице, что пытается его, черт возьми, съесть! — Давай я приготовлю завтрак, чтобы ты меня прекратил есть! — Думаю, это было бы неплохой идеей, — соглашается розоволосый юноша, напоследок лизнув прикрытые губы и оставив на них легкий поцелуй, прежде чем позволить мальчику вылезти из его захвата и направиться на кухню. Пока сам он вновь плюхается на кровать и зарывается с носом в подушку, от которой еще так сладко пахнет Чимином и его шампунем. И он сам не замечает, как настойчиво стонет, пока вдыхает поглубже в легкие этот пленительный аромат, напрочь сводящий с ума. И почему это все кажется до боли правильным? Чимин на такое поведение старшего лишь закатывает глаза, когда тот лишь сильнее кутается в одеяло и прижимается к подушке, на которой он еще совсем недавно мирно посапывал. И совершенно не соврет, если скажет, что спать в объятиях своего мужчины было настолько комфортно и идеально, что обязательно бы позволил себе украсть еще одну такую ночь и утро в компании любимого человека, чтобы вновь увидеть его сонную мордашку, ворох запутанных волос, и почувствовать на своих губах вкус морозной свежести от зубной пасты, что до сих пор сохранилась после ночной чистки. Да, возможно, это неправильно хотеть то, что еще вовсе не принадлежит ему, но с гложущим чувством внутри и жаждой быть ближе к человеку, который сводит с ума, он не может позволить себе отдалиться и заставить появиться на чужом лице хмурость и неподдельную грусть. Поэтому будет брать от каждого момента все, делать другого человека самым счастливым и получать немного любви взамен, чувствуя, как на спине вырастают крылья, а внутри распускаются пионы и едва уловимо щебечут бабочки. Подарив напоследок небольшую улыбку, он направляется на кухню, надеясь что-нибудь отыскать в огромном холодильнике. Однако на новом месте вот совсем непривычно. Когда светлая и просторная кухня в миг поглощает в свои сети, и откуда-то появляется чувство дезориентации, Чимину уже хочется позвать Чонгука и попросить его, черт возьми, помочь. Потому что вокруг грузно возвышается огромный холодильник цвета металлик, стеклянный стол с деревянными стульями и мягкими сиденьями и множество ящиков и шкафов черно-белого кухонного гарнитура. Тут так кристально чисто и такой минимум предметов кухонной принадлежности, что в голове возникает множество вопросов, как молодой парень может содержать столовую в таком идеальном порядке. Вот серьезно. Нет ни одной крошки, пылинки и пятна на плиточном полу и холодильнике, на кружках и столе, где видно свое собственное отражение и все пропорции своего тела. Невероятно. Но ему нравится эта обстановка, нравится этот уют на, казалось бы, не очень яркой кухне в прохладных оттенках, но на самом же деле все совсем не так, возможно лишь, не хватает немного тепла и обжитости, будто ему настолько не нравится быть здесь одному и пить чай поздним вечером, сидя за столом и смотря в огромное окно просторной кухни. И если бы только была возможность, он бы с радостью купил самый большой заварной чайник, готовил чай к приходу мужчины, разливал по цветным кружкам и обязательно пек что-то вкусненькое, чтобы смаковать вкус чая с бергамотом и лимонного пирога с шоколадной стружкой и наблюдать за суматохой за окном и интересоваться, как прошел его день и как он себя чувствует. Потому что ощущает, что нужен очаровательному юноше также сильно, как он ему. Потому что тот очень нравится, потому что эта тяга внутри заставляет их искать друг друга и обязательно находить. Разве это не объяснение существования их галактики? Вернувшись из своих мыслей, где они уже счастливы и живут чуть ли не до самой старости, Чимин начинает свое путешествие в холодильнике, рассматривая все его содержимое и срок годности. К огромному счастью, тот оказывается полностью забит свежими продуктами и множеством бутылочек с кефиром и обезжиренным йогуртом. Ему становится дурно только лишь от одного представления этого странновато кислого вкуса, что неприятно оседает на языке и заползает в самый желудок. Никогда не понимал любви людей к кисломолочным продуктам, но, видимо, здоровый образ жизни требует соблюдения диеты и правильного питания. Поэтому ему лишь остается поглубже зарываться в холодильник и морозильную камеру, чтобы отыскать необходимые ингредиенты и сотворить на скорую руку небольшой завтрак. Чимин знает, что достаточно неплох в готовке, потому как часто любил баловать брата своим творчеством и вкусными деликатесами, приготовленными собственными руками. Слабость к готовке развилась как-то сама собой, но ему безумно нравилось открывать новые для себя вкусы и пытаться сотворить что-то необыкновенное, что-то такое, что совсем не граничит с обычным раменом и просто жареным кимчи. Но сейчас, стремясь сделать все идеально и показать свои столь скромные навыки, его разум теряется в множестве идей и рецептов, что ему хочется схватиться за голову, чтобы остановить свой безумный поток мыслей и приготовить что-то простое, но в то же время достаточно питательное и с небольшим послевкусием на языке. Двенадцати процентный творог совместно с мягким и несколькими яйцами оказывается в пластмассовой миске, смешиваясь с сахаром, щепоткой соли и ванилином, что придаёт вкусному блюду таинственных ноток. Он аккуратно выкладывает полученную массу в стеклянную форму, прижимая и разравнивая пальчиками, а сверху посыпает замороженными ягодами и свежей наливной клубникой, придавая творожной запеканке привлекательного и аппетитного вида. Поставив духовку на сто восемьдесят градусов, Чимин, облизывая измазанные в твороге пальцы, пускается в танцы на кухне в такт любимой песне, что доносится из динамика его телефона. Его движения чересчур расслаблены, плавные и изящные, словно он сливается с льющейся мелодией, превращаясь с ней в одно целое, и, наверно, впервые за долгое время он действительно чувствует себя отдохнувшим, что хочется вновь сесть за какой-нибудь интересный эскиз, погрузиться в свой крошечный мир искусства и волшебства. Он слышит, как захлопывается дверь в душевой комнате и звук льющейся воды, и мысленно улыбается такой уютной и домашней атмосфере, этой непринуждённой обстановке и быту, в котором они сейчас варятся. Непонятно почему, но он чувствует себя здесь правильно и уместно, будто полностью вписывается в обустроенную в современном стиле квартирку и в жизнь Чонгука, что напрочь заполонил его сердце. Да, у них все началось внезапно, крышу сорвало моментально, а чувства накалились до предела, но, видимо, так должно было быть, видимо, звезды решили соединить их жизни в новые созвездия с самого начала, посчитав их единым целым. Пока запеканка румянится в духовке, Чимин домывает за собой посуду, что успел испачкать в процессе готовки, протирает стол, чтобы вернуть чудесной кухне вновь свой первоначальный вид. Звук воды до сих пор разносится по просторной квартире, значит Чонгук еще не закончил со своими водными процедурами и есть еще время накрыть на стол и порезать немного фруктов к завтраку. Только он вытаскивает из холодильника несколько киви и манго, как его телефон начинает трелью гудеть на столе из-за своей слишком слышимой вибрации. Из-за неожиданного шума он вздрагивает, а фрукты падают в раковину и, ему приходится несколько раз выругаться на виновника нарушения его баланса и еще не начавшегося завтрака. Но как только он видит на экране «Хосок-хён», то раздражение словно рукой сняло, потому что действительно скучал по брату и хотел бы вновь услышать его голос и немного узнать, как он поживает и что произошло нового. Поэтому он вытирает руки махровым полотенцем и быстрее принимает звонок, чтобы услышать, наконец, родной голос. — Хэй, Чимин-и, как ты? — разносится на том конце провода воодушевленный голос старшего брата, от чего у русоволосого улыбка до ушей и легкое покалывание в груди. Потому что скучал, действительно, очень сильно и искренне скучал по этому солнечному человеку с гранатовыми глазами. — Хён, я так рад тебя слышать! — и ему кажется, что даже брат может слышать нотки радости и игривости в его голосе. Но он вовсе не пытается скрывать своего приподнятого настроения и того факта, что продолжает также сильно любить своего хёна, несмотря на то, что раньше не проявлял такой инициативы. — Я в порядке, а ты? Как твои занятия? Личная жизнь? — Ого, Чимин-и, откуда столько интереса? — смеется старший сквозь шум проезжающих мимо машин и разговаривающих рядом людей. А Чимину остается лишь застенчиво улыбаться, понимая, что брат не сможет увидеть его слишком влюбленного состояния, и ждать, когда тот уже, наконец, продолжит. — Провожу все свое время на работе и совсем нет времени на личную жизнь. — О, хён, тебе нужно находить время в своем плотном графике и хотя бы изредка с кем-то проводить свои вечера, — нарезая фрукты и раскладывая их по желтой тарелке, щебечет Чимин, придерживая плечом телефон, чтобы тот не упал и не разбился о керамическую плитку. И на самом деле считает, что Хосоку пора заняться своей личной жизнью и уже кого-нибудь себе найти, потому что возраст спешит, а он все еще один. Чимин прекрасно знает, что он бисексуал, что ему гораздо сложнее в выборе партнера, потому как так и не может понять и определиться, кто его больше привлекает. У него слишком добрая душа и большое сердце, чтобы экспериментировать и пытаться побыть с каждым полом, притереться к человеку, познакомиться поближе и понять, может быть с ним что-то большее или нет. Сам же он, наоборот, никогда не стремился кого-то найти и влюбиться. Когда-то юношеское сердце не выдержало натиска невзаимных чувств и больше как-то не было желания искать себе пару. Только вот старшему нельзя быть одному, о нем должен кто-то обязательно заботиться, любить и уважать. — Я знаю, Чимин. Но пока что-то не выходит, — выдыхает Хосок. — А что насчет тебя? Познакомился уже с кем-то? — Я... Только продолжить совсем не выходит, когда на обнаженном торсе чувствуются чужие мускулистые руки с прочерченными венами, а спина ощущает жар чонгуковой груди. Его лицо в миг превращается в красный цвет, когда щеки заливаются пурпурным румянцем, а по телу проходит словно электрический заряд от ощущения чужой горячей кожи. Этот мужчина не перестает его смущать и вводить в транс! Но, наверно, он смог бы пережить все, но не поцелуи в оголенные плечи, участки спины и шею, где мягкие губы оставляют настойчивые следы, полные нежности и ласки. А когда тот еще начинает что-то говорить в самое чувствительное ушко, весь мир будто ускользает из-под ног, а телефонный разговор и вовсе перестает существовать. — Детка, что за божественный запах на кухне? — хрипло спрашивает Чонгук, пока трется своим носом о любимую мягкую щеку словно щенок, ищущий ласки и немного внимания, и прижимается к нежному мальчику настолько близко, насколько это вообще возможно, обхватывая его своими руками словно цепи. И безумно нравится, когда Чимина всего трясет от контраста эмоций, а нежная кожа покрывается маленькими мурашками, нравится чувствовать себя тем, кто делает его таким. — О, Чимин-а, я, эм, я, наверно, не вовремя, да? — неуверенно спрашивает Хосок, когда слышит в динамике незнакомый голос, знатно отличающийся от Чимина. И становится как-то неловко, что мог помешать младшему брату, что совсем позабыл, что у него тоже может быть личная жизнь и, конечно же, любовь. Чонгук, заметив, что Чимин с кем-то разговаривает, сразу отошел немного в сторону, наблюдая, как красивое личико покрылось напрочь румянцем, а воздушные губы расплылись в скромной улыбке. Боже, он не может каждый раз не сходить с ума по такому русоволосому! Его сердце не выдерживает! — Хосоки-хён, я позвоню тебе позже, хорошо? — заикаясь, спрашивает мальчик, пока отворачивается от пристального взгляда старшего, что сверлит сейчас его обнаженную спину. И как он не заметил, что тот вообще стоит в одном полотенце, что слишком низко свисает с его ягодиц! Его лицо больше не сможет больше пылать от дикого смущения! — Да-да, Чимин-и, передавай привет своему молодому человеку! — хихикает Хосок, совсем игнорируя легкое пыхтение на той стороне трубки. — Хосок! — только звонок оказался уже завершенным, а Чонгук так и совсем рядом. — Эм, Хосок, это? — выжидающе смотрит мужчина, надеясь все таки узнать, что же это за неизвестный юноша, с кем разговаривал его любимый мальчик. Да, он пытается не ревновать, пытается выглядеть спокойным, только уверен, что на его лице все прекрасно и так написано, что ничего ему сейчас не поможет скрыть свою уязвимость и легкое раздражение. Потому что ни с кем не готов делить Чимина, не готов позволять кому-то еще так мило говорить с ним и ласково его называть. Это не поддается объяснению, но хочется сделать русоволосого мальчика своим и только, чтобы был таким только с ним. Кажется, он сошел с ума. — Только не говори, что ты ревнуешь, — смеется Чимин, пока выключает духовку, ставя ее на ноль, и, подхватывая рукавицей форму, достает оттуда румяную творожную запеканку. От нее пышет жаром и ароматом свежего творога, от которого текут слюни и хочется побыстрее вкусить это творение. Он аккуратно перекладывает ее на ажурную тарелку и, достав из ящика кокосовую стружку, распределяет ее немного по румяной корочке. Как раз к этому времени кипит чайник, и ароматный чай в миг оказывается в небольших белоснежных кружках. Только вот Чонгук стоит в той же озадаченной позе, ни на шаг не двигаясь, и неотрывно наблюдая, как Чимин носится из одного конца кухни в другой, как ставит чай на стол и разрезает творожную запеканку, укладывая по отдельным тарелкам, не забыв положить столовые приборы и небольшую сахарницу. Он кажется таким до невозможности домашним и уютным, что хочется его крепко-крепко обнять, прижать к себе и больше никогда не отпускать, оставив себе на всю оставшуюся жизнь. Потому что с ним хорошо, с ним чувствуешь себя дома, на своем месте, там, где суждено быть и проживать свою жизнь. Поэтому, даже не задумавшись и полностью поддавшись своим кипящим чувствам, он хватает за руку мельтешащего Чимина по кухне и резко тянет на себя, заключая в чересчур сильные объятия, чтобы наверняка, и зарываясь в его вкусно пахнущие волосы. — Я этого не буду говорить, но я так и делаю. Розоволосый юноша ощущает, как постепенно светловолосый мальчик расслабляется в его объятия и позволяет себе окольцевать руками его шею, нежно поглаживая кончиками миниатюрных пальцев. И от этих, казалось бы, невесомых движений, хочется подарить весь мир этому неземному человеку, что так ярко улыбается и заливисто смеется, демонстрируя свои ровные белые зубы. Чимин аккуратно приподнимает голову, чтобы увидеть, наконец, черные омуты, которые еще в самую первую встречу захватили в свой плен. И привык там видеть ночное небо, полное звезд, сияющих в свете восходящей луны. Он гладит большим пальцем выраженные скулы, переходя на губы, которые так и манит поцеловать. Его взгляд старается оставаться на темных очах, но почему-то все время сползает вниз и устремляется на юркий язычок, что так маняще облизывает сухие губы. Он чувствует, как хватка на его талии становится сильнее, как чужие руки чуть ли не оставляют после себя отметины, но ему нравится ощущать себя настолько необходимым и желанным. Поэтому сам срывает все преграды, когда прижимается своими пружинистыми губами к чужим, мягким, но немного шершавым из-за обезвоженной кожицы. И так потрясающе видеть, как любимый мужчина улыбается в поцелуй и пытается перехватить власть в свое господство, подчинить себе и, наконец, съесть его губы полностью и без остатка. Их языки, не желая больше быть вдали друг от друга, пробираются в разгоряченную полость, в надежде отыскать свою половинку там, сплестись и склеиться на века. Они вылизывают свои рты как безумные, не обращая внимания на слюни и зудящие губы, на то, что стоят рядом с окном и их могут видеть люди. Но разве это имеет значение, когда любимый мужчина так собственнически хватает за ягодицы и сжимает своими длинными пальцами настолько сильно, что после точно останутся следы. — Так Хосок? — отрываясь, вновь уточняет Чонгук, не желая уходить от разговора и, наконец, услышать вразумительный ответ. — Это мой брат, Чонгук-и, — нашептывает мальчишка, пока целует своего мужчину в раскрасневшиеся губы, совсем даже не думая от него отрываться. Безумие. — Фух, тогда я могу выдохнуть и продолжить тебя целовать, да? — Может быть, сначала мы позавтракаем? Чимин укладывает голову на крепкое плечо, пока старший покачивает их из стороны в сторону и поглаживает его спину, пересчитывая пальцами позвонки и исследуя острые лопатки. Разве что-то может быть лучше каждого такого утра? Когда можешь видеть, слышать и ощущать рядом того, по кому сердце нервно совершает кругообороты и забывает про такую вещь как «тормоза», из-за кого в душе не цветущие деревья набивают цвет, вырисовывая огромные бутоны неизвестных растений. Видимо, нет, не может. Чонгук лишь кивает и, нехотя отрываясь, идет к столу, присаживаясь на мягкое сидение и пододвигая к себе кусочек запеканки и ароматный чай с бергамотом. А младшему лишь остается приподнимать уголки губ в ласковой улыбке и, подобно старшему, садиться рядом, куда указал этот озорной юноша. Тот, совсем позабыв о том, чем они занимались буквально пару минут назад, чуть ли не набрасывается на румяную запеканку, отламывая кусочек за кусочком и запуская к себе в рот, не забыв прикрыть глаза от наслаждения. Его чашка с чаем незаметно быстро пустеет, что Чимину приходится подливать ему еще и подкладывать своего творения, чтобы накормить ненасытный желудок своего мужчины. — Чимин, боже мой, это божественно, — стонет Чонгук, пока жует очередной кусок и запивает любезно приготовленным чаем. Его давно так не кормили, и он даже не помнит, если честно, чтобы за ним так кто-то ухаживал. Привык сам готовить себе завтраки и ужины, кушать в гордом одиночестве, а после побыстрее ложиться спать, чтобы не думать о своем гнусном положении и жизни, что совсем идет под откос. Он не привык говорить о своих проблемах, о том, что его мучает или о чем, он переживает, видимо из-за этого у них с Тэ началась эта неразбериха. Просто нужно было его отпустить еще давно, позволить расправить свои крылья и дать возможность улететь туда, куда стремится его дикое сердце. Они думали, что были друг для друга спасением, а как оказалось, были лишь якорем, что тянул их на дно и заставлял их забыть о том, что существует понятие «счастье» и что там им вдвоем не место. А Чимин лишь заливисто хихикает, прикрывая крошечный рот ладошкой, и продолжает кушать постепенно остывающую запеканку. — Могу я кое о чем у тебя спросить? — Конечно, все что угодно. Чимин рад, что Чонгук для него открыт. Но то, о чем он хочет вести разговор, скроет эту обольстительную улыбку с красивого лица. Но ему тоже тяжело ничего не знать и быть лишним в этой непонятной схеме, где каждый имеет какой-то вес, а он, всего лишь, забрел на чужую территорию, даже не представляя, что ему теперь тут делать. Хочется погружаться в этот мир дальше, только нужно хотя бы знать, чего ожидать от игроков. Потому что обещал быть подальше от Чонгука, больше никогда с ним не встречаться и быть тенью в его жизни. Только в действительности сделать это кажется совсем не подвластным, когда чужие ладони накрывают его, что знатно замерзли и стали немного влажными. И безмерно благодарен за все, что он для него делает. — Тэхён и Юнги…они вместе? — осторожно спрашивает Чимин, наблюдая за тем, как старший откладывает чайную ложку в сторону, но свою ладонь с его не убирает, лишь наоборот, сжимает сильнее, словно боясь отпустить. — Да, об этом всем еще давно нужно было поговорить, — усмехается Чонгук, пока крутит фарфоровую чашку по столу. Об этом говорить совсем нелегко, но он должен. Не ради себя, а ради Чимина и их будущего. — Это случилось на очередной посиделке с нашими друзьями. Думаю, это было около года назад, где-то так. Тогда мы изрядно напились и народу было гораздо больше. Я стал под конец плохо себя чувствовать, меня ужасно тошнило, и мне лишь хотелось побыстрее найти Тэ, убедиться, что ему не так хреново, и просто завалиться спать. Я искал его по всем комнатам, спотыкаясь на каждом шагу, переживая, что он нуждается во мне и, может быть, также ищет меня, но нет сил встать или что-то подобное. Я проверил практически все, кроме одной комнаты, куда дверь была приоткрыта. Мне послышался голос Юнги, и я пошел на него, надеясь, может он скажет, где Тэ. Но спрашивать, увы, ни о чем не пришлось. Картина маслом, так сказать. Чимин придвигает стул поближе, чтобы сократить это ненужное сейчас расстояние. Он осторожно приобнимает Чонгука, показывая, что он готов подставить свое плечо, готов его выслушать и поддержать, готов сделать все, что угодно, лишь бы он не выглядел так убито и потеряно. — Все хорошо, — шепчет русоволосый мальчик, позволяя старшему положить голову себе на плечо и запустить пальчики в его шелковистые нежно-розовые волосы. — Он, черт возьми, сидел у него на коленях, и они дико целовались. Я не буду вдаваться подробности, где были их руки и тому прочее. Но те ужасные звуки, стоны Тэхёна и то, как он твердил, что ему хорошо и как давно он не чувствовал ничего подобного, разбили меня, — и его голос становится все тише и тише, пока совсем не исчезает в чужой шее. У Чимина сердце воет раненным зверем, потому что не может себе даже представить, что он тогда чувствовал и как это пережил, совершенно один. — Я всегда был верным, Чимин. У меня никогда не было мысли о том, что у нас с Тэ могут быть какие-то проблемы или он меня в чем-то не устраивает. Мне казалось, что у нас все в полном порядке, потому что он всегда был таким, какой он есть, и изменений в нем я не заметил. Лишь потом я стал замечать, как он трется постоянно около Юнги, как твердит, что затусит с ним и просит его не беспокоить. Наверно тогда я постепенно стал опускать руки. Но отказаться от Тэ я не мог. Мне сложно приспосабливаться к новым людям, находить с ними общий язык, поэтому потерять его для меня было подобно тому, как распрощаться с жизнью. Я решил, что закрою глаза на все, постараюсь стать лучше, чтобы вновь вернуть то желание в его глазах, восхищение, вернуть «нас». Думаю, я полный кретин, что повелся на это. Хотя, я до сих пор на это ведусь. Но, знаешь, когда я только увидел тебя, мне показалось, что мир остановился и остались только мы, — ты и я. Даже не скрываю, что именно тогда я потерял голову и стал бредить лишь тобой. Мне было уже плевать, что делает Тэ, чем они занимаются с Юнги и как у них далеко все зашло. Ты делаешь меня счастливым, Чимин. Их пальцы переплетаются так, будто без этого им будет неспокойно. И младшему безумно нравится ощущать этот контраст в размерах и теплоте кожи. Это все превращает его в лужицу, честно. А Чонгук лишь трется своим носом о его и пытливо смотрит в кофейные глаза, замечая в них невероятный блеск и красоту. Наверно, он никогда не перестанет сходить с ума по этому неземному человеку с самыми лучшими объятиями и улыбкой. — Я чувствую себя лучше, когда я с тобой, — целуя чужие губы, признается Чимин, совершенно ничего не скрывая. Потому что чувствует себя, наконец, живым и необходимым. Разве может быть что-то лучше этого? — Ты — мой, слышишь? — когда старший получает свой долгожданный кивок, то сжимает своего мальчика в тисках, настолько сильно, что тот начинает кусаться и просить отпустить его и позволить немного дышать. Они оба громко смеются, пока доедают запеканку и убирают все посуду со стола. Кажется, что минуты, проведенные не вместе, будут казаться сплошным адом и сумасшествием. Потому что вот так проводить день очень нравится, слишком уютно и хорошо, дурачась и много-много обнимаясь и смеясь. Наверно, это действительно рай. Непонятно как, но их мерные шушуканья и хихиканья перестают в голодные поцелуи около стола, когда Чимину столешница упирается куда-то в самые ягодицы, а руки Чонгука бесстыдно щупают его тело. Тот только хотел усадить его на стол и продолжить засасывать его невероятные губы, как в дверь настойчиво позвонили. Видимо, это никогда не прекратится. — Черт, как всегда на самом пикантном месте, — стонет Чонгук, не желая покидать своего мальчика, что так забавно бултыхает ногами по воздуху и чересчур игриво улыбается. Мелкий проказник! Но он все же плетется, пыхтя и кидая многозначительные неприличные слова, даже не заботясь о том, что до сих пор ходит полуголый в полотенце и выглядит не очень-то прилично. Только вот на это как-то совсем плевать. Он уже готов высказать много бранных слов новопришедшему, но когда открывается дверь и предстает тот, кого он точно не ожидал увидеть. Дар речи пропадает совсем. — Я могу войти?