be my mistake

Я с радостью разобью свое сердце ради тебя

Порой жизнь бывает действительно непредсказуема. И разве можно было предположить, что все может поменяться за секунду по одному лишь едва слышимому щелчку пальца? Потому как явно не этого ожидал Чонгук, когда упивался моментом со своим мальчиком и не хотел больше ничего, кроме как быть с ним сейчас, в эту минуту. Всего лишь разделять суровые сантиметры, превращая тонкую грань между ними в новую, никому неизведанную планету, где шаткий мир рушится под их любовью и небесными чувствами. Где они безумные и чересчур громкие, бесконечно счастливы и готовы разделить друг с другом вечность, если не больше. Готовы пройти километры, разделяющие их озорные улыбки, лишь бы вновь ощутить под кончиками пальцев бархат юношеской кожи и попробовать пунцовые губы, напоминающие по вкусу сахарную вату. Действительно, это того стоит. Только почему в реалии иллюзорный мир рушится подобно падающим каплям дождя, разбивающимся о раскаленный асфальт, тлеющий в глубокой ночи? Потому что тот, кого он видит перед собой, тот, чьи глаза смотрят так недоверчиво, но в тоже время искренне, — это совсем не то, с чем бы ему в эту минуту хотелось иметь дело. Сейчас бы пить крепкий кофе на балконе, слушая пение говорливых птиц и шум проезжающих мимо такси, целовать крошечные пальчики, что так ласково и невообразимо бережно касаются небольшого шрама на его далеко не особо привлекательном лице. Только теплый взгляд, направленный лишь на него, так громко твердит о том, что в этом огромном сердце он лишь единственный, окутанный любовью и навсегда преданный обитатель. И так хочется там остаться навсегда, так хочется очертить неоновым маркером каждую клеточку бесконтрольной мышцы, чтобы она знала, верила и помнила, что там только он. Восхваленный любовью и покоренный этими глубокими безднами, так схожими с ночным июльским небом в самую жаркую пару. Он сейчас явно должен быть не здесь. — Даже не предложишь войти? — раздается совсем близко, где прохладный воздух из приоткрытой двери жалит свежие царапины и яро обжигает напрочь искусанные губы маленьким проказником, что прячется где-то на кухне, надеясь слиться с окружающей его мебелью и огромным окном на прекрасный пейзаж. И этот грубоватый голос из-за вечного курения и дерзкого едкого дыма с ароматом арбуза, который он успел забыть за столь долгий срок, словно выводит его из оцепенения, с грохотом опуская на землю и подрезая только распустившиеся крылья. Возвращает в глупую реальность, где он всего лишь заложник собственных чувств, а этот мальчик, что выглядывает с кухни, вовсе не его и непонятно, когда, наконец, он сможет гордо и свободно взять его за руку, прекрасно зная, что на их маленькое счастье не позарится совершенно никто. А сейчас, когда сероватые стены давят на виски, где глаза готовы вот-вот разорвать насупившиеся капилляры, ему хочется просто закрыть дверь на все засовы, забить прочно коваными гвоздями, чтобы никто и никогда не смог сломать то, что собиралось столько времени и так скрупулезно. Кирпич за кирпичиком, шаг за шагом, чтобы после вот так вот вместе проводить свободное время, целовать друг друга днями напролет, когда только захочется, не обращая внимания на взгляды хмурых прохожих, и касаться так, как не может никто другой. Лишь они, напрочь связанные никелевой нитью судьбы. Вот только человек, что стоит прямо перед ним совсем-совсем рядом, топит его как бесполезное животное, погружая в самую глубь. Потому что его любовь променяла его на бледные губы и осунувшуюся усталую фигуру; на понурый лисий взгляд и холодные пальцы рук, не согревающих даже самой суровой зимой. Когда он мог дарить все своё тепло, не прося взаимной отдачи и тупой верности. Но видимо это было вовсе не нужно, а запах дешевого арбуза и прокуренные комнаты потрепанной однушки оказался гораздо привлекательнее. Удивительно. Поэтому не желая затягивать их присутствие рядом друг с другом, Чонгук кидает на друга неохотный взгляд и указывает тому на гостиную, так не проронив ни слова. Будто если он себе даст хотя бы какую-то слабину, позволит эмоциям взять чуть-чуть вверх, его плотину прорвёт напрочь, затопив собой ни в чем не повинного Чимина, что до сих пор неуверенно мнётся где-то на кухне. Не хочется его втягивать туда, где воронка противоречивых чувств глушит здоровые эмоции и превращает людей в охотников собственного счастья и отчаянных поступков. Он хочет по-другому. И не получается не обращать внимания, когда маленькая фигурка, сверкающая напрочь обнаженным верхом, пытается укрыть себя руками, чтобы не выглядеть таким слабым и уязвлённым перед малознакомым человеком. Поэтому когда любимые карие глаза умоляют его сделать что-нибудь, лишь бы не наблюдать уверенную ухмылку со стороны светловолосого парня, что прожигает в нем дыру своим тяжелым взглядом, он чувствует бурю огня и ревности, исходящей из каждой клеточки его кожи. Потому что это чудо — его, и он никому не позволит его у него отобрать. Даже если его собственная жизнь будет ценностью всего. Он готов. Поэтому пока тот поудобнее устраивается на кожаном диванчике, Чонгук мигом подхватывает с кресла свою толстовку и идёт прямиком к сжавшемуся Чимину, надеясь защитить его от всего мира. И нельзя не заметить эту благодарную улыбку и ласковый взгляд, коим одаривает его любимый мальчик. Тот торопливо натягивает на себя огромный свитшот, сразу исчезая в его безразмерности; где ладошки практически пропадают в ворохе огромных рукавов, а в его глубину может поместиться еще один человек. Его лицо готово вот-вот вспыхнуть предательским румянцем, но он действительно чувствует себя совсем неловко, зная, что за ними наблюдает пара любопытных глаз. И хочется просто чудесным образом испариться, переместиться во времени, только протянутая старшим раскрытая ладонь заставляет превратиться неуверенную гримасу в легкую улыбку, значащую действительно так много. И он цепляется за нее как за последнюю надежду, зная, что после этого действительно будет чувствовать себя хорошо; когда чужие руки будут согревать его влажные ладони с едва заметной испариной, а передние кроличьи зубы появятся лишь для него, освещая все просторную квартирку. Это так завораживает. А сердце Чонгука готово вот-вот вырваться из груди и хочется просто расплакаться, когда он чувствует эту нежную энергетику, исходящую от маленького силуэта. Боже, как только он мечтает об их уединенных минутах и бесконечных губах по всему телу, что подобны солнечным ожогам. Не обращая внимания ни на шум за окном, ни на Юнги, что сверлит их непонятным взглядом, он окунает Чимина в свои объятия, сразу ощущая, как небольшие пальчики хватаются за его талию, а кнопочный носик тычется куда-то в изгиб шеи. Горячее дыхание, мигом опаляющее его кожу, заставляет тысячи бабочек располосовать его органы, разукрашивая их в свои яркие краски с тёплым оттенком. И плевать на все, когда что-то внутри кричит «поцелуй его». Плевать. Потому что губы его мальчика так отчаянно прижимаются к его, словно это единственное, чего ему так не хватало. Эти невообразимо мягкие подушки целуют так нежно, что он просто хочет раствориться в этом моменте, остаться навсегда рядом с Чимином, чтобы ощущать его тёплую ладошку в своей и чувствовать бешеное сердцебиение, что полностью совпадает с его. Потому что нельзя так идеально подходить друг другу, нельзя делить мир на двоих и дышать одним воздухом, когда организм полностью изношен, а сердце совсем не рабочее, с множеством ссадин и глубоких кровоточащих ран. Но им так хочется найти свою половину, стать одним целым, чтобы после смотреть на серый мир одними глазами сквозь толстые ультрамариновые стекла и понимать, что все гораздо легче, если вдвоём, если навсегда, если в этом весь смысл и вечность. А Чимин медленно сходит с ума, пока ощущает на своих губах невероятный вкус чонгуковых, таких до безумия вкусных и сладких, готовых растерзать его на мелкие кусочки, но так медленно и приятно, что Чимин даже не против. Он вообще поднимает высоко руки за все, что делает его самый красивый мужчина, с этой очаровательной улыбкой и кроличьими зубами. Когда чужие щеки наливаются неподдельным румянцем, а немного блеклые и сухие губы превращаются в спелую, только-только созревшую клубнику, он тихо-тихо скулит от обожания и бесконечной любви. Это просто произведение искусства и настолько завораживающе. Он целует Чонгука ещё и ещё, чмокая его звонко в приоткрытые губы, наслаждаясь этой непревзойдённой музыкой и такими сильными руками, что настолько крепко прижимают его к себе. Ему нравится ощущать чужие ладони на своей подтянутой талии, нравится, как горит его небольшая чернильная запись на рёбрах, когда чувствует пылающую кожу своего мужчины совсем рядом с его. Это настолько завораживает, что он еще теснее прижимается к нему и бесстыдно стонет в рот от ощущения сильной руки, сжимающей его упругие ягодицы. Господи, они сходят по друг другу с ума. И каждый раз, как в новый. Безумцы. — Все будет хорошо, — нашептывает в самые губы Чонгук, надеясь тем самым успокоить Чимина. А тот в ответ улыбается ярко-ярко и уверенно кивает, пока продолжает следовать за его губами, словно, если он их не найдёт, то не сможет перенести тяжесть их недолгого расставания. И, наверно, это нормально, когда они снова сталкиваются изголодавшимися губами, оставляя на них свои печатные метки, говорящие о бесконечности и полной отдаче чувствам и их маленькому счастью. — Посиди пока в моей спальне, хорошо? Как только мы закончим, я сразу же приду к тебе. Жди меня, пожалуйста. Как бы Чимин не хотел его отпускать, но ему все-таки приходится произнести это неприятное «да» и, нехотя, оторваться от сногсшибательного обаяния своего самого любимого человека. Он точно не в порядке. — Я, конечно, понимаю, что у вас там все хорошо, но, Чонгук, мне нужно с тобой поговорить, — раздаётся где-то в гостиной. Чонгук на неодобрительный тон лишь закатывает глаза, но Чимина из рук все же выпускает, напоследок задержав чуть-чуть больше в своей ладони крошечную, переплетая их такие разные по размеру пальчики. И от этого становится немного легче, словно это даёт много сил и новую надежду на их счастье и вечную любовь, на их необыкновенную Вселенную и чувства, греющие их заледенелые сердца. Когда небольшая фигурка скрывается за дверью его спальни, он тяжело выдыхает, пропуская сквозь пальцы спутавшуюся челку. Действительно много всего для одного дня. Дорога до дивана почему-то кажется действительно долгой. Его шаги неторопливые, где-то чересчур шумные, но, ни в коем случае, не неуверенные. Наверно, больше уставшие и отягощающие, потому что иначе не объяснить тяжесть в его здоровых конечностях и ссутулившуюся осанку. Потому что чертовски трудно покидать родное тепло и пытаться игнорировать большие кофейные глаза и этот взгляд, полный неизвестности и какого-то отчаяния. Ему тоже хочется, чтобы все было легко и просто, чтобы можно было просыпаться по утрам и видеть сонное личико с изумительными полумесяцами и пухлые, немного приоткрытые губы, которые после хотелось бы долго-долго целовать. Чтобы можно было напрочь забыть про все невзгоды и думать только о них, таких весёлых и постоянно дарящих друг другу самые ласковые, самые добрые и самые яркие улыбки. Чтобы так было всегда. Дойдя до изучающего его собеседника, Чонгук небрежно плюхается на соседнее кресло, прикрыв глаза, в миг ощущая легкое покалывание и освобождение от темных оков. Потому что Юнги выглядит чересчур уставшими, с этими чернеющими синяками под глазами и искусанными губами, которые он продолжает терзать до сих пор. И уже мало что осталось от того спокойного и уравновешенного человека, что вечно всем давал советы направо и налево, а теперь сам в итоге нуждается в помощи и курсе реабилитации. Удивительно, не так ли? — Так у вас с Чимином…все серьёзно? — рассматривая интерьер вокруг, заинтересованно спрашивает Юнги. И наверно больше для себя, подтверждая, что все действительно так, как есть. А он всего лишь герой-любовник, что пытается завоевать сердце того, кто вряд ли сможет полюбить его в ответ. Почему жизнь настолько полна противоречий и сюрпризов, почему одного человека может любить несколько, а один может любить лишь одного. Почему этот замкнутый цикл повторяется из раза в раз, почему нельзя предназначить каждого, почему нельзя закрепить двух людей и не позволить им даже возможности обратить внимание на кого-то другого. Почему, черт возьми, кто-то в этом мире должен обязательно страдать и холодными и одинокими ночами упиваться собственной никчемностью и вечной болью где-то в районе груди прямо посередине. Почему? — Да, думаю, да, — поёрзав в кресле, спокойно отвечает Чонгук. Ему нечего скрывать, когда сердце готово вот-вот вырваться из груди при одном лишь упоминании о нем и прекрасном Чимине, что ждёт сейчас в его постели, укрывшись со своими крошечным носиком одеялом, и, наверно, пыхтя от непонятной для него ситуации. И так чертовски хочется к нему! Все так не вовремя! — Я рад, что у вас все хорошо. Это странно, что я пришёл к тебе, да? — усмехается Юнги. — Ну да, немного необычно видеть тебя у себя в квартире, — кивает Чонгук. Потому как все действительно кажется странным, и так неловко находиться с ним в одной комнате. Они никогда особо не дружили и не общались. Друзья Тэхёна не были его друзьями, как бы это комично не звучало. Всего лишь знакомые, с которыми он иногда выпивал вместе со своим парнем и скитался поздними вечерами по безлюдным районам. И порой казалось, что он им был нужен лишь в качестве личного водителя, личная выгода и ничуть не больше. Они никогда не могли до конца принять его в свою компанию, а он особо-то и не пытался, чувствуя, что вряд ли найдёт с ними хотя бы какую-то грань соприкосновения. Те были совсем другими, вечно весёлыми и ни о чем не заботившимися, пускающими жизнь полностью на самотёк и плывя лишь по течению. Но он, к сожалению, так не мог. Лишь повстречав Чимина, ему захотелось просто окунуться в пучину сильных чувств и попробовать кого-то любить настолько безумно и безрассудно, потому что то, как его тело пробивало дрожью лишь при одном взгляде на прекрасное создание, нельзя описать ни одним научным словом. — Я думаю, нам нужно поговорить о Тэхёне. И реальность в один миг обрушивается на оцепеневшего младшего. Конечно, здесь речь может идти лишь о том, кто готов променять каждого для своего собственного благоговения, держать при себе все удобные варианты, чтобы после вернуться к любому, кто ждет его подобно верному псу. Его действительно это бесит. И кулаки, что автоматически сжимаются и разжимаются на его коленях, лишь подтверждают это. — Я знаю, что между вами что-то есть, — перебивает Чонгук, не замечая, как от удивления приподнялись брови у Юнги. — Почему ты здесь, а не вместе с ним? И странно слышать этот нервный смешок, что вылетает из бледных уст. Словно все, что происходит, доводит его до конвульсий и очередного нервного срыва. Неужели Тэхён всех сделал такими? — У меня не выходит даже нормально спать, зная, что за мной багаж недосказанности перед тобой, — нервно пропуская сквозь пальцы свою отросшую челку, признается светловолосый юноша. — Тэ тебе об этом сказал? — Нет, я сам видел вас собственными глазами. Тут и не нужно никаких объяснений, знаешь, — пожимает плечами Чонгук, словно все ясно, как белый день. Он пытается выглядеть более непринужденно, пока рассматривает картины, висящие на стенах, а не на Юнги, что так пытливо прожигает его своим зорким взглядом. Он даже может чувствовать эту дрожь, что исходит от старшего и это действительно странно. — Так ты его отпустил одного? — Я сказал, что мне нужно подумать, обо всем. И мы договорились, что если я все решу, то приеду к нему. Чонгук лишь выдаёт многозначительное «оу». Он не знает, что ему ещё нужно сказать в этой непонятной ситуации, когда все запуталось настолько сильно. Как бы это не было странно, но он может попытаться понять Юнги, его невысказанный чувства к Тэхёну и всю ту химию, что творится между ними. Наверно, он должен вести себя совсем по-другому, борясь за своего парня, что совсем позабыл о нем; кричать и бить посуду, чтобы только вернуть его обратно. Только ничего из этого делать совсем не хочется, словно между ними до этого ничего такого и не было. А три с половиной года лишь были мимолетными, дружеская атмосфера, уютная обстановка и хорошая компания; где поцелуи обжигают кожу, а похабные слова зудят на кончиках пальцев. И сейчас это все кажется таким неправильным, далеким и чуждым, что хочется просто стереть себе память и вычеркнуть из жизни только одного единственного человека. Он не знает, почему все ощущает именно так. Но пока чувствуется жар чиминовой кожи, вкус его пышных губ, витающей в просторной гостиной, ему все равно на то, что Юнги и Тэхён делают что-то друг с другом. Может быть ещё давно стоило его отпустить? — Так что теперь будет? — уточняет Юнги, не зная, как правильно подступить к этому вопросу. Все кажется не тем. Все будто не так. И нет ни одного ответа, как выкарабкаться из этого урагана обстоятельств и тлеющих возможностей, где сердце горит на костре печали и несбыточных мечт. Жаль, что все не может быть так просто. Жаль. И этот жалобный взгляд, слетающий с янтарных глаз светловолосого, пробивает на глубокую дрожь и безумное волнение. Потому что Чонгук его понимает. Потому что сам не знает, что будет дальше, когда вернётся его парень, его любовь. Как они будут продолжать строить свои отношения, если он сам уже окунается с головой в Чимина, сам теряет себя и просто становится другим, отдавая свое сердце тому, кто так искренне хочет окутать его своей чистой и незабвенной любовью. А блондин тем временем ставит на первое место свою карьеру и, видимо, Юнги. Хотя в последнем он все-таки не уверен. Вряд ли тот будет тратить свою молодость и свободу на погружённого в себя музыканта, что постоянно впадает в депрессию, хандрит и скуривает из-за стресса несколько пачек дешевых сигарет с ненавистным ароматом арбуза, а вечерами подрабатывает в небольших кафешках за читкой своих творений. Это все до безумия странно, как они смогли с Тэхёном так долго провести время друг с другом. Как могло все перевернуться с ног на голову? Как они все дошли до такого? — Я не знаю, Юнги. Все так чертовски странно, что мне просто хочется отгородиться от всего и побыть наедине с собой. Знаешь, обдумать все и решить, что делать дальше, — Чонгук выпускает судорожное «ах» и закрывает полностью свое лицо руками, не зная, что еще тут можно сказать. Он слышит, как Юнги тяжело дышит, как нервно перебирает пальцы и слегка дергает ногой, и это кажется все чертовски забавным. Человек, чьи стальные нервы было невозможно разжевать, сейчас похож на до боли уязвимого ребенка, что боится потерять то, что позволяет ему дышать. Это глупо, это неправильно, и они не должны были оказаться здесь, в это время, друг перед другом, разговаривая о том, с кем же останется разбиватель их сердец. — Я тоже. Просто, — встав со своего места, говорит Юнги, — сделай так, как подсказывает тебе твой разум и сердце. Совместно, а не поочередно. Нужно все сделать правильно, черт возьми, — расхаживая из стороны в сторону, продолжает светловолосый. — Я знаю, что тебе нравится Чимин, я вижу, с какой любовью ты смотришь на него, но не забывай, что с Тэ ты встречался три года, мать твою. Это не маленький срок, и вы оба были очень даже счастливы. Поэтому действительно взвесь все «за» и «против», чтобы не натворить ошибок и после жалеть о своем выборе. Я не буду лезть и приму любое твое решение. Я люблю его, но поставлю его счастье над своим. — Он тупо не заслуживает тебя, — понуро усмехается Чонгук, чувствуя, как неприятный ком подступает к горлу. — Я говорю это тебе вполне серьезно. Но ты прав. Мы должны решить с ним все. И я действительно не знаю, какой будет исход. На несколько минут воцаряется тишина. Юнги стоит на одном месте, засунув руки в узкие карманы джинс, наблюдая, как постепенно на городскую суету опускается вечер. Уличные фонари подобно стволам хвойных деревьев тянутся в самую ввысь, надеясь зацепить хотя бы немного солнечного тепла. Подростки, как обычно, курят около подъезда, вдыхая поглубже едкий дым и строя из себя уверенного взрослого, хотя на самом деле совсем недавно им выдали паспорт и еще не всегда продают полюбившееся удовольствие. Все кажется до безумия глупым и таким детским недоразумением, что хочется громко смеяться в голос и делать вид, что это все нормально, и не его ждет блондин на скамье у соседнего дома. Закрывая глаза, он представляет, как его пальцы касаются тонких шелковистых волос, выцветших от частого окрашивания, а грубая кожа ощущает секущиеся кончики и грубый ворс на затылке, который так часто покрывается гусиной кожей и множеством мурашек. Просто представляет любимый запах морского бриза, исходящий от чужого тела, когда молочко фирмы Therme Skincare скупается им в мгновение ока, лишь бы только постоянно ощущать аромат Тэхёна. Это безумство. Он знает. Но ничего не может с этим поделать. Это неправильно. Но он сам подписал себе приговор, когда позволил атаковать свое безмозглое сердце и раскромсать его на рваные куски. Он все это сделал сам. И некого в этом винить. Он сейчас улыбается ничего не подозревающему человеку в лицо, а после будет сдавать его с потрохами, делая вид, что для него было совершенно обыденным строить из себя шпиона. И ради чего? — Думаю, мне пора, — наконец, откашливаясь, прерывает затянувшуюся тишину Юнги. — Спасибо, что не выгнал. Светловолосый подбирает с пола свою сумку, сразу вешая ее на плечо, и идет прямиком к выходу, чтобы больше не отвлекать младшего. Потому что неизвестно, сколько он еще так сможет проводить свое время. — Я бы и не смог, — смеется Чонгук, пока провожает гостя до двери. Как бы старший не пытался это скрыть, но розоволосый видит это замешательство на его лице, угрюмую складку между широкими бровями и чересчур поджатые губы. Он замечает каждую незначительную деталь, и не может понять, что за борьба происходит у него в голове. Ужасно хочется спросить, но это не его дело, хотя что-то подсказывает, что в этом что-то есть. Они больше ничего друг другу не говорят. Лишь напоследок пожимают руки, даря незначительные улыбки, и Юнги уходит прочь, чувствуя, как разбивается его сердце, когда слышится хлопок двери. Он пытается делать глубокие вдохи и выдохи, борясь с панической атакой, что так и норовит его побеспокоить, идти медленной походкой, лишь бы хотя бы немного прийти в норму. И это получается. До тех пор, пока он не выходит из подъезда. Пока он не видит его. Блондинистые волосы медленно развиваются на ветру, словно тот ласкает его непоседливые пряди, а отросшая челка то и дело падает на глаза, закрывая от чужого взора прекрасные глубокие очи. Он влюблен в них, как и в самого их носителя. И это его действительно убивает. А тот находится где-то в своем мире, отгороженный от городской суеты и надоедливых прохожих, пока слушает в наушниках новую песню Lauv и чертит карандашом новые наброски в своем оранжевом блокноте. Его легендарно длинные пальцы растушевывают чересчур четкие границы на листах, желая создать необходимый ему эффект, а пухлые губы то и дело постоянно формируют чудаковатую «о», и это забавно. Тэхён выглядит очаровательно и настолько уютно, что Юнги хочется плакать от того, как сильно он влюблен в этого человека. Все настолько сложно, что он готов стоять еще чуть подольше в темноте, здесь, в переулке, подальше от него, чтобы лишь украсть немного времени и понаблюдать за тем, кто превращает его в сплошное недоразумение. Он никогда не был таким, — отстраненным и погруженным в кого-то настолько глубоко. Но это случилось, и это действительно кажется паранормальным явлением. Его кончики пальцев так сильно зудят от того, как только безумно хочется прикоснуться к чужому лицу и расцеловать каждый его участок, заставить этого человека громко-громко смеяться и просить помучить его чуть дольше. Он любит, но знает, что к нему не чувствуют ничего такого в ответ. Ему хочется злиться, невыносимо кричать, срывая голос, и просто умолять на коленях полюбить его, хотя бы ненадолго, хотя бы на несколько минут. Потому что то, как Чимин и Чонгук ощущают себя рядом друг с другом, как их глаза сияют, а лица расплываются в такой до невозможности ласковой и нежной как патока улыбке, пробуждает в нем дикую зависть. Потому что он тоже хочет так: целовать с полной отдачей и получать такую же взамен. Чувствовать нужную ему поддержку и просто знать, что рядом с ним есть тот, что продолжает его любить, несмотря ни на что. Но такого нет, и ему просто хочется утопиться в собственной печали, лишь бы это помогло что-то изменить. Но блондин его все таки замечает. Когда его печальные глаза, наконец, встречаются с озорным блеском чужих, будоражащих его по сей день, он чувствует, как разваливается по частям. Минуя мельтешащих прохожих, он с каждым шагом все ближе и ближе подходит к Тэхёну, сразу замечая, с каким интересом он за ним наблюдает. Только дело вовсе не в нем, а в том, что он скажет. — Ну так, что? — не желая терять ни минуты, встревоженно спрашивает блондин. Он на мгновение теряет все свое внимание, пока перелистывает страницы, чтобы скрыть свои каракули. В спешке засовывает яркий блокнот в рюкзак, сразу закрывая его на молнию, а после вновь возвращает свой взгляд на мнущегося на месте Юнги. Вид старшего его немного выводит из равновесия, но он искренне старается не подавать виду. — Да, Чонгук там вместе, — прочищает горло Юнги, — с Чимином. И нельзя не заметить, как шоколадные глазницы превращаются в оледенелый айсберг. Его длинные пальцы то и дело сжимают и разжимают ремешок рюкзака, а бледные губы чертовски сильно терзают белоснежные зубы. Он больше не кажется таким до безумия радостным и игривым, каким был еще буквально несколько минут. И от осознания того, что он не может сделать Тэхёна счастливым, грудь невыносимо сводит дикой болью. Юнги не хочет, чтобы все было так, не хочет чувствовать эти ужасные эмоции и видеть хмурость и отсутствие улыбки на чужом прекрасном лице. Все должно быть иначе. Только Тэхён продолжает питать надежду к Чонгуку. — В принципе, я ничего другого и не ожидал, — невзначай говорит блондин. Только вот старший все равно видит ложь в каждой его наигранной эмоции, даже если тот пытается себя не выдавать. — Тэ, не ври хотя бы сейчас мне, — огрызается Юнги. — Все твое лицо кричит о том, как ты этим, твою мать, расстроен! Почему ты сразу не можешь сказать об этом прямо, а не строить из себя непонятно кого. Я тебе помогаю, а ты все равно продолжаешь играть на несколько сторон. Мы договаривались, что после этого уезжаем. Но блондин на него даже не смотрит. Его больше привлекает целующаяся рядом парочка, чем суровый тон Юнги и его крики на весь район. — Не думаю, что после этого я смогу так просто уехать, — пожимает плечами Тэхён, даже не удосужившись взглянуть на старшего. — Знаешь что, пошел ты, Тэхён, — спокойно выдает Юнги. — Просто все это того не стоило. Мне пришлось стоять там, перед Чонгуком, знать, что я тупо вру ему в лицо, что я был там только для того, чтобы пошпионить за ним. Как я только мог опуститься до такого. Если тебе интересно, то они там были оба практически раздеты и целовались на кухне около пятнадцати минут, пока я не оторвал их друг от друга. И Чимин там точно ночевал. Так что тебе с этим париться. А я больше в этом участвовать не собираюсь. Делай что хочешь, но будет лучше, если мы некоторое время не будем общаться. — Это твой окончательный ответ? — внезапно атакует Тэхён. Он быстро встает со скамьи, мигом сокращая расстояние между ними, чтобы быть лицом к лицу. Будто это изменит ситуацию. А Юнги любуется, наблюдая, как дергаются длинные ресницы на больших глазах, как красивые губы сжимаются в тонкую линию, а с щек пропадает привлекательный нежно-розовый румянец. Это великолепно, но так он правда больше не может. Стоило ли это все того? — Просто прекрати вытирать об меня ноги, — выплевывает напоследок Юнги, прежде чем поспешить удалиться прочь из этого места и не позволить блондину его остановить. Хотя он не уверен, что тот бы это сделал. Жаль. Тем временем Чимин лежит в уютной постели, читая учебник по институциональной экономике, совсем не замечая позади него вес чужого тела, проминающего вторую половину кровати. Он действительно настолько погружен в книгу, что даже не чувствует, как чужие губы начинают оставлять маленькие влажные поцелуи на его оголенном плече. Чересчур нежно. И приходит в себя лишь тогда, когда сильные руки окольцовывают его талию и тянут на себя, переворачивая на другую сторону. И, о боже, эта широкая улыбка и кроличьи зубы заставляют сердце Чимина прыгать как сумасшедшее. Потому что это чертовски красиво и горячо! Весь его мужчина сплошное фаер-шоу! А когда появляются эти маленькие морщинки в форме гусиных лапок вокруг глаз, он просто расплывается в лужицу и хватается рукой за грудь, делая вид, что не может дышать от такого зрелища. А Чонгук на это лишь звонко смеется и целует чиминов кнопочный носик и куда-то в уголок губ, чтобы впитать в себя эту очаровательную улыбку. Чимин рядом приглушенно хохочет, впиваясь своими небольшими пальчиками в его плечи. Он аккуратно проводит ногтями по рельефам мышц и ласково гладит его кожу, просто вызывая табун мурашек своими незначительными действиями. То, с какой отдачей он все это делает, заставляет Чонгука прижать его к себе лишь сильнее, чтобы, наконец, встретиться со своими любимыми губами. О, черт, эти губы. Чонгук готов сочинить серенады только им, если бы смог. — Стоп-стоп, — выставляя вперед руку, останавливает назойливого мужчину Чимин, — сначала скажи мне, все прошло нормально? Чонгук хочет кричать. — Господи, Чимин, мне нужно срочно тебя поцеловать, иначе я просто не смогу дышать, — возмущается брюнет, надеясь, что именно это подействует на его несносного мальчика. Только не тут-то было. — Я тебе не позволю это сделать, пока ты мне не ответишь, — бузит Чимин. Он активно продолжает отгораживать себя от мужчины, хотя маленькое существо внутри него просто разрывается воплями, крича что-то о том, какой он болван. Но ему нужно добиться своего! — Ты невыносим, — ноет Чонгук, отодвигаясь от русоволосого и ложась на свою сторону. Он укрывается одеялом чуть ли не до глаз и старается отодвинуться еще дальше от мальчика, чтобы тот уже точно кусал локти за то, что так с ним поступил! — Все прошло нормально, но я так и не понял, зачем он приходил. — Мне кажется это все странным, — признает младший. Он аккуратно находит чужую ладонь в ворохе одеяла и сплетает свои пальчики с его, надеясь, что это поможет ему стереть своим тревоги. Когда он чувствует, как чонгуков большой палец так трепетно и нежно гладит его ладонь, бабочки в его животе танцуют, черт возьми, сальсу, а щеки становятся слишком наливными! Этот Чонгук сводит его с ума! Он не шутит! — Почему тебе так кажется? — искренне интересуется Чонгук. Он забывает о своих недавних играх и обидах и тянет любимого мальчика на себя, сразу расслабляясь, когда лохматая макушка удобно устраивает на его груди. Он позволяет ему проскользнуть под одеяло и укрывает их полностью, оставляя напоследок небольшой поцелуй на ароматных волосах. Ему нравится ощущать, как Чимин плавно отпускает себя и свои тревоги, позволяя ему полностью руководить им и делать все, что только заблагорассудится. Приятно знать, что он так сильно ему доверяет, расслабляется, как только он начинает поглаживать его сгорбившуюся тонкую спину и крепко-крепко обнимать, чтобы между ними не было совершенно никакого расстояния. Потому что они действительно не могут чувствовать себя комфортно, если между ними есть хотя бы какие-то сантиметры; потому что нужна кожа к коже и губы к губам. — Не могу объяснить, — играясь с чужими пальцами, сдается русоволосый. — Просто он выглядел не таким, как раньше. Будто он чувствовал себя не комфортно и нес какой-то груз за своими плечами. Не знаю, мне просто так показалось. — Я тоже что-то такое заметил, — подтверждает Чонгук, — просто не знаю, как это расшифровать. — Он пришел поговорить о Тэ? — осторожно спрашивает Чимин, поднимая свои оленьи глаза на старшего, что смотрит на него с таким обожанием. И ему так сильно хочется стукнуть его в плечо, что он постоянно отвлекает его своими чересчур влюбленными взглядами! — Что-то типа того. Господи, Чимин, может быть мы просто уже, наконец, перейдем к делу? — Что за ненасытный ребенок, — возмущается младший, но решает все-таки сдаться этим чарующим черным безднам. Он аккуратно забирается на чужие бедра, мысленно тая от того, насколько же они твердые и неимоверно массивные. Хочется уже просто спуститься чуть ниже и целовать их так долго, чтобы после остались расцветающие синяки. Его руки опускаются на шею старшего, поглаживая бархатистую кожу и выделяющуюся синюшную венку, что выглядит так привлекательно. Это какой-то грех. Его юркий розовый язычок облизывает чонгуковы алые губы, иногда выходя чуть-чуть за их границы и начиная мусолить его красивое лицо. Он плавно лижет то верхнюю, то нижнюю, смачивая своей слюной, сразу замечая, как хватка на его бедрах становится мощнее, а дрожь в чужом теле накаляется до предела. Нельзя не ощутить, как Чонгук проводит своими широкими ладонями вдоль его тела, то сжимая тонкую талию, то спускаясь вновь к ягодицами, зачем-то трогая их на ощупь. И это так его возбуждает, что он просто ноет в чужие губы, чтобы тот еще больше прикасался к нему. А тот повинуется, беря власть в свои руки, и переплетая такие разные по размеру языки друг с другом. Невообразимое чувство, когда, наконец-то, на своих губах ощущаются плюшевые губы Чимина. Самое вкусное и сочное лакомство, какое он только пробовал в своей жизни. Они целуются плавно и настолько медленно, что их губы ни на секунду не отрываются друг от друга, лаская. В комнате слышится лишь сладкое чмоканье и заливистый смех младшего, когда брюнет начинает усердно вылизывать его рот и сосать язык как леденец. Слишком горячо. Они сами не замечают, как начинают тереться друг о друга, надеясь найти ту точку соприкосновения, где бы им стало действительно хорошо. У Чонгука член уже депрессивно ноет, когда в очередной раз ощущает толчок от Чимина, и он готов вот-вот расплакаться, если это не прекратится. Потому что он все еще в полотенце и начинает знатно становиться влажным! Господи, он никогда не был таким несдержанным. — Хэй, детка, ты опоздаешь на работу, — сквозь пелену возбуждения бормочет Чонгук. Его бедро застряло где-то между ног Чимина, и он прекрасно чувствует этот болезненный стояк и ему ужасно жаль, если его мальчик так и останется с ним. — Боже мой, я уже не думаю, что смогу в таком состоянии работать, — скулит младший, в очередной раз проезжаясь членом по накаченному бедру старшего. Как же это приятно! — Нет-нет, малыш, я сделаю тебе очень хорошо, потому что я просто не могу смотреть, как ты страдаешь, — уверяет Чонгук, переворачивая Чимина на кровать и слегка нависая над ним. До второго видимо не сразу доходит, что тот собирается сделать. Но после, когда шестеренки немного приходят в норму, он хочет уже начать возмущаться. — Стоп, что, стоп, нет, Чонгук-и, ты не должен, я справлюсь сам… — Т-сс, просто закрой глаза, выдохни и насладись тем, что я тебе дам, — мурлычет Чонгук, пока стягивает со стройных ножек своего мальчика ненавистные джинсы. На это уходит несколько мгновений, но наконец-то он все-таки оказывается совершенно обнаженным на кристально белоснежной постели, с растрепанными волосами в разные стороны, румяными щеками и распухшими губами, похожими на клубничное суфле. И он не может его не разглядывать! Его член очень аккуратный, массивный и невероятно гладкий, что ему так и хочется его попробовать на вкус как можно быстрее, вобрать его в себя настолько, чтобы после не хотелось глотать еще очень долго. Ему нравится все, без исключения, нравится его ухоженность во всех местах, и это заставляет хотеть его еще больше и больше. И он честно не знает, сколько еще сможет сдерживаться, чтобы не чувствовать Чимина, чтобы не прикасаться к нему там и сплетаться с ним в одно целое, где они дышат в унисон и шепчут друг другу дрянные вещи, свои интимные желания и грязные секретики. Ему на самом деле хочется этого всего. Его пунцовые губы целуют рельефные бедра, оставляя после себя яркие багровеющие укусы и небольшие ранки как напоминание об их первой незначительной близости. Чонгук чувствует, как младший весь дрожит и неуверенно старается прикрыть свое возбуждение, где наливной член с ярко-красной головкой прижимается к его расцветающему прессу, пачкая его своим семенем. Господи, но этот так заводит, что уже его член кричит «sos» и просит помочь именно ему. Но только не сейчас, когда Чимин хнычет и сквозь шепот умоляет сделать уже что-нибудь. А Чонгук делает, когда поднимается все выше и выше, наконец, встречаясь с этим творением искусства. Он осторожно дует на влажную головку, заставляя своего мальчика громко всхлипывать и поджимать пальчики на ногах. Но это нужно, чтобы после почувствовать его губы на полном чиминовом возбуждении. Он оставляет влажные поцелуи на всей длине, иногда чередуя с маленькими укусами для увеличения ощущений. Его рот плавно переход к головке, сразу вбирая ее в рот и чувствуя, как Чимин начинает бесстыдно стонать. Но это только начало. Кончик его язык бесстыдно проходит плавно вверх и вниз по уздечке, а рука плавно массирует мошонку, чередуя с яичками, чтобы заставить своего мальчика просто плакать от удовольствия. Но этого кажется действительно мало, настолько, что он всасывает член полностью, не заботясь о том, что рвотный рефлекс никто не отменял. Но ему плевать. Он хочет сделать Чимину приятно, хочет показать ему, как он будет его любить, как он сделает все для него. — Чонгук-и, мне…так хорошо, — дрожащим голосом признается Чимин. — Ах-аах… Его глаза слегка заплыли, и он с открытым ртом наблюдает, как его член свободно исчезает и погружается в чужой рот, как щеки его мужчины могут настолько умело и сильно всасывать. Невероятно. Кажется, он попал в рай, потому что вид такого Чонгука с закрытыми глазами и вбирающего полностью член, его просто разрушает. Младший улыбается, когда встречается с ласковым чонгуковым взглядом, влажной розовой челкой и слезами, пестрящими на красивом лице. Ему хочется немедленно встать и поцеловать его, твердить много-много «спасибо», показывая, как он благодарен. А старший сам на седьмом небе, когда видит такого блаженного Чимина, выпускающего из своего миленького рта такие бесстыдные стоны и это «еще», слетающее с его губ. И он старается вбирать в себя член усерднее, постепенно чувствуя, как напрягается тело его мальчика и вибрирует ноющий орган. Он лижет головку еще и еще, иногда похлопывая ее по своему языку, и в своей голове решая, как он хочет, чтобы младший кончил. Он хочет и на лицо, он хочет и проглотить, он хочет попробовать все. Но Чимин решает за него, когда не успевает предупредить и просто стреляет собой ему в горло. И это горячая лава, что мигом саднит его горло, заставляет его ощущать себя таким счастливым, что он принимает все до последней капли, доя пустой член полностью, чтобы не упустить ни одной частички своего мальчика. — Ты невероятный, — выдыхает Чонгук между поцелуями, которые оставляет по всему телу, прежде чем добраться до любимых губ. Весь Чимин сейчас, с поджарыми щеками и счастливой улыбкой, заставляет его искренне плакать, потому что он тоже счастлив. И он так влюблен в него, что нет сил. — Это был мой первый минет, — опуская глаза, шепчет Чимин старшему в самые губы. И тут срывает тормоза, когда Чонгук набрасывается на него в жадном поцелуе, показывая всю свою привязанность и любовь, непревзойденную страсть и благодарность за доверие. Потому что никогда не позволит любимому личику грустить, не позволит никому его обидеть, сделает его самым счастливым. Сделает его своим. Навсегда. — Надеюсь, он тебя не разочаровал, — отрываясь, спрашивает Чонгук. Но последний звонкий чмок все-таки оставляет, прежде чем укрыть русоволосого одеялом. — Он был самым лучшим, — улыбается Чимин, проводя кончиками пальцев по чужим губам и ярко-выраженным скулам, стирая с любимых глаз выступившие слезы. И кто бы только знал, насколько он чувствует себя любимым. — Мне тоже нужно тебе помочь… — Нет, не нужно, я справлюсь сам, — обещает старший, целуя чиминову ладошку, — мы еще успеем, слышишь? А теперь, пока я иду в душ, собирайся на работу, иначе нам придется продолжить. Чимин закусывает губу, но кивает, зная, что не совсем готов еще к следующему шагу. Но будет. Обязательно. — Есть, сэр! — Господи, что за ребенок, — закатывает глаза Чонгук, но напоследок все же умудряется украсть последний поцелуй. Когда дверь в ванную закрывается, Чимин выдыхает и единственное, что вертится у него в голове «я люблю тебя», чуть ли не слетевшее с его губ. Не сейчас.