Просто обними меня в темноте
В этот раз ночь выдалась действительно непростой. Слишком много мыслей и в без того загруженной голове. Слишком много боли в сердце, от которой невозможно было избавиться. И не спасало даже мирное сопение совсем рядом и рук, что так крепко и надежно прижимали его к горячему телу — самому желанному и самому родному. Но он ни о чем не жалеет. Под утро все же удалось немного заснуть, пусть и ненадолго. Да, внутри остался такой же вихрь неразборчивых эмоций, разрывающих его на части, правда дышать стало гораздо легче, когда в голове лишь воспоминания о вчерашней невероятной ночи и теплые признания, слетавшие с их раскрасневшихся уст. И становится так хорошо. Так тепло на душе и в сердце, что хочется петь во все горло и кричать, что есть сил, о том, насколько же много в нем счастья. Как они — счастливы. Господи, невыносимо все это держать в себе. Когда руки так и чешутся снять с себя железные оковы и просто признаться всему миру, что он, наконец-таки, по-настоящему и бесповоротно влюблен. И, кажется, это навсегда. Чимин даже не пытается скрыть свою цветущую улыбку и трепет, что льется рекой в каждой клеточке его отдохнувшего тела. Он позволяет себе прикрыть глаза, только чтобы снова раствориться в этой пьянящей атмосфере шалящих чувств и охапки цветов, что напрочь заполонили его вдохновленное сердце. Прекрасно. Из приоткрытого окна доносится отдаленный шум машин и едва различимые разговоры в пелене осеннего тумана. Прохладный ветерок, что проскальзывает сквозь тонкую тюль, шелестит по телу невидимой дымкой, оставляя после себя легкое покалывание и несколько мурашек, пробежавших вдоль позвоночника. Мягкий хлопок постельного белья подобно льющейся песне ласкает обнаженную кожу, словно тонкое перо рисует незамысловатые узоры на шелковистом полотне. Так приятно. А в уютной спальне царит лишь тихое сопение любимого мужчины, что звучит как услада для его ушей. Только сам Чимин не может больше спать, когда внутри него с каждой секундой любования прекрасным лицом растет немыслимое вдохновение. Сейчас сложно сказать, во сколько он проснулся. Может быть — пару часов назад? Но разве это имеет значение, когда так сильно хочется творить и вытворять, когда хочется прыгнуть вверх за звездами и преподнести их тому, кто просто заслуживает каждую? Нет. Он знает, что пропал, знает, что переступает все границы и барьеры, выстроенные самим же собой. Просто внутри что-то твердит, что это все правильно, что его любовь — это правильно. И он глубоко верит этому чувству. Утром в спальне стало как-то совсем прохладно. Настежь растворенное окно резко понизило градус в полюбившейся комнате, а холодные ступни и ладони стали доставлять неприятный дискомфорт из-за тонкого одеяла. И терпеть уже не было сил. Поэтому осторожно, чтобы не разбудить того, кто так мило уткнулся лицом в подушку, он аккуратно выскальзывает из постели, что еще сохранила остатки его тепла. Обнаженное тело мигом покрывается стаей мурашек и надоедливой дрожью, что так сильно хочется надеть на себя что-то потеплее, а не только скромные боксеры. Поэтому переступая ворох разбросанной одежды, он направляется прямиком к зеркальному шкафу с приоткрытой дверцей, откуда виднеется шквал футболок, свитшотов и новомодных толстовок. Ему немного неловко хозяйничать в чужом шкафу, но так сильно хочется согреться, что он разрешает себе немножко внести свою лепту и изучить содержимое гардероба. Вау, здесь действительно все аккуратно. И возникает чувство, что Чонгук не просто коллекционирует свою одежду, но и сортирует ее по цвету! Такой милый, что Чимин, не удержавшись, хихикает в небольшую ладошку. Из шкафа веет свежим ароматом лаванды, что его нос самопроизвольно утыкается в приятно пахнущую вещь, вдыхая поглубже в легкие родной запах. Голову слегка дурманит, а внутри живота щекочет от своих же действий, но ему все равно. Потому что ощущает себя сейчас частью жизни любимого мужчины. Словно они стали единым целым, а этот мир вокруг — их. Словно они живут здесь вдвоем — делят маленькие радости по утрам и глубокие поцелуи поздней ночью. Так только сильно этого хочется. Не передать словами. Но они обязательно к этому придут. Он верит. Наконец закончив перебирать ворох одежды, Чимин вытаскивает из небольшой стопки огромную толстовку цвета хаки с объемным капюшоном и надевает на себя, моментально ощущая мягкий хлопок на своей коже и окутавший его аромат лаванды. Вещица, к слову, достаточно большая и совсем не его типа. Но ему безумно нравится эта разница в размерах, эта интимность момента и длина, что чересчур сексуально прикрывает его ягодицы и все что нужно спереди. Он смотрит на себя в зеркало, но видит уже другого человека. Счастливого. На щеках есть едва заметный румянец, что делает его значительно моложе, а на бедрах расцветают красивые отметины, которые он с такой осторожностью трогает кончиками пальцев. Нет, они вовсе не болят и нисколько не портят чистоту его девственной кожи, просто делают ее слегка порочной. И его это так заводит, что не в силах сдержать рвущуюся наружу улыбку, он прикусывает губу, в надежде, что это хотя бы чуть-чуть сохранить его на плаву. Черт, кажется, он становится зависимым! Нужно взять себя в руки. Только не выходит, стоит лишь обернуться назад, где возвышается на просторной кровати розововолосый юноша. Потому что перед глазами лишь широкая спина с россыпью родинок и симпатичные ямочки на пояснице, которые так сильно хочется поцеловать и обвести подушечками пальцев. Одеяло напрочь соскользнуло с обнаженного тела, словно у его мужчины температура не тридцать шесть и шесть, а все сорок пять. Хотя вот ему было холодно даже покрытым с головой! И Чонгук совсем его не грел! Но Чимин не злопамятный. Вместо это он на носочках подходит к кровати, надеясь быть максимально тихим, поднимает с пола скатившееся одеяло и накрывает того, кто даже не шевелится под тяжестью рухнувшего на него облака. Реснички также подрагивают, а миниатюрный рот приоткрыт, выдавая едва слышимое сопение. Поэтому не желая его вырывать из сладкой дремоты, он осторожно выходит из спальни, идет прямиком в ванную чистить зубы, а затем на кухню, заварить себе чашку зеленого чая. Теперь он чувствует себя тут как дома, а не новичком. Вот он уже включает электрический чайник, достает из верхнего шкафа заварку, расставляет все на стол и идет на поиски чего-нибудь сладкого. Иначе его день начнется неправильно! В холодильнике оказываются заварные пирожные и шоколадные конфеты с кокосовой стружкой. А у Чимина желудок автоматически кричит «налетай на все» и умоляет, наконец, перестать его дразнить. Впрочем, он так и делает. Наливает себе зеленый ароматный чай и, прихватив с собой фарфоровую чашку, идет к столу, где его смиренно дожидаются пирожные. На языке ощущается невероятно вкусная сладость, а губы обжигает от горячего напитка, но его это не пугает. Потому что действительно чувствует себя хорошо, зная, что в соседней комнате спит его любимый мужчина, и стоит лишь подать рукой, и он будет рядом с ним. Это все, чего он хочет. Сегодня, завтра и каждый день его жизни. Навсегда. А теперь нужно заняться главным. Закончив со своей трапезой, Чимин бежит в гостиную на поиски своего давно позабытого рюкзака. К слову, тот вальяжно распластался на диване вместе со скетчбуком, что выглядывает из основного отсека. Найти сразу то, что нужно не выходит. Поэтому приходится вытряхнуть все содержимое его рюкзака, чтобы только отыскать несколько грифельных карандашей Faber-Castell. Прижав любимый блокнот к самому сердцу, Чимин возвращается обратно в постель. Чонгук уже успел перевернуться на спину и посильнее укутаться в одеяло, словно его отсутствие заставило его замерзнуть. И эта мысль очень сильно его задорит. Неужели они настолько зависимы друг от друга? Он осторожно присаживается у подножия постели, вытягивая прохладные ступни и пряча их в паутине огромного одеяла. Словно это поможет ему согреться, словно это поможет ему вновь окутать себя любовью и невероятной нежностью любимого мужчины, что морщит нос и готов вот-вот чихнуть. Только этого не происходит, а Чимин еле-еле сдерживает свой смех, что готов уже вырваться наружу. Такой милый и такой его. Что он готов сутками напролёт наблюдать лишь за тем, как он спит или слегка дремлет. И так сильно хочется это запечатлеть — не только в сердце и своей памяти. Но и там, где пожелтевшие страницы так и требуют их осквернить, лишь бы только на шероховатых листах был изображен он — такой до невозможности великолепный, с каждой родинкой и маленькой морщинкой вокруг глаз. А Чимин не может противостоять зову своей души. Нет, только не тогда, когда она требует лишь его. Поэтому именно тут, кажется, мир исчезает из поля зрения. Потому что его руки движутся с неуловимой силой, пока тонкое острие карандаша скользит по выцветшей бумаге и оставляет после себя тонкие линии, превращающиеся с каждым новым штрихом в немыслимую картину. Он усердно прорисовывает каждый изгиб и каждый выступ, каждую родинку и небольшой шрам на левой щеке, выделяя каждую его неровность и оставляя полутень на подбородке. Его сконцентрированный взгляд раз от разу скользит по умиротворенному лицу мужчины и складкам на мягкой коже, что хочется подползти к нему поближе и сгладить каждую ямку и след, оставленный подушкой. Твердые и мягкие карандаши раз за разом сменяют друг друга, а Чимин, не сдвинувшись ни на миллиметр, продолжает создавать тон и форму, где на до боли знакомых листах появляется тот, в кого влюблена его душа и юношеское сердце. Потому что хочется запечатлеть его до мельчайших подробностей, хочется сохранить его здесь навсегда, чтобы быть с ним каждую минуту, даже если между ними будет пропасть или невыносимое расстояние. Но он сможет пережить все, что угодно, если только самое родное лицо будет смотреть на него с шершавых страниц, где глаза лани будут также невероятно ярко сиять и излучать доброту и непревзойденную ласку. Он сможет преодолеть все, если будет знать, что его любимый мужчина рядом, пусть и всего лишь на листах скетчбука. Больше ничего и не нужно, если им будет не по пути. Вот уже за окном расцветает озорное солнце, тучи уходят с просторного небосвода, а город в миг оживает: доносятся громкие голоса прохожих, смех детей и гудение мотора проезжающих автобусов и машин. Мир меняется, а Чимин не замечает ничего вокруг, чересчур погруженный в свое вдохновение и мягкие черты лица, что смотрят на него с выцветших листов. Только вот уже несколько минут им любуются и по ту сторону, где сонные глаза-галактики внимательно изучают сосредоточенное личико и эти до невозможности пухлые губы, зажатые между белоснежными зубами. Так сильно хочется его поцеловать. Так сильно хочется его притянуть к себе и больше никогда не отпускать. Потому что без него холодно. И без него никак. Словно из груди вырвали сердце и сбросили его со Статуи Свободы. Он должен быть рядом. — Чимин-а, возвращайся в постель, — сонно бормочет Чонгук, ощупывая соседнюю сторону кровати. Но теплые ладони встречают лишь холод простыней, и ветер, что так неприятно забирается под одеяло. Что должно вообще-то защищать от непогоды! Глаза еле-еле держатся на плаву, и начинает казаться, что еще пара мгновений и он снова провалится в страну грез. А Чимин к такому был точно не готов. Карандаш выскакивает из миниатюрных рук, оставляя на листе некрасивую черту, стоит лишь услышать этот невероятно глубокий и сексуальный голос с нотками хрипотцы. Черт, это так заводит, что он сам даже не замечает, как на его бедрах расцветает предательская дрожь. — Ты меня напугал! — возмущается Чимин, пихая довольного мужчину пяткой куда-то в ребра. И нисколько не совестно! — Ты сам виноват, что оставил меня тут совсем одного, — обиженно дуется розововолосый. И эта улыбка делает младшего чересчур слабым. Он точно не выживет, если будет встречать каждое свое утро именно так. Чимин хочет уже отступить, извиниться за свою непоседливость, но Чонгук не дает, переворачивая его мир с ног на голову. Нежно обхватывает своими длинными пальцами его стопу и мягко касается воздушными подушечками, пусть и не такими гладкими, как его. Это немного щекотно, особенно когда те гладят его шелковистые пяточки и между пальчиками, но он не просит остановиться. Наоборот, как завороженный продолжает наблюдать, как его любимый мужчина подносит его ножку к своим теплым губам и целует каждую клеточку его кожи, до которой только может дотянуться. Видимо, не одному ему это приносит удовольствие. Потому что розововолосый от наслаждения прикрывает глаза и непроизвольно стонет, когда его губы касаются стройной лодыжки с чересчур бархатистой кожи, оставляя тут и там ласковые чмоки, а под кончиками пальцев ощущаются маленькие мурашки. Но Чимин не может с собой ничего поделать. Не сейчас, когда Чонгук просто превращает его по щелчку пальцев в розовую лужицу. Кажется, его губы превратились в невероятное месиво, потому что держать себя в руках уже невозможно. Потому что хочется лишь большего, хочется ближе и глубже, а поцелуи везде. Пусть и не такие нежные, пусть гораздо грубее и требовательнее. Но ему нужны все. Потому что уже погряз. Потому что уже не видит своего мира без глаз-галактик и этой родинки под припухшими губами, которые хочется целовать каждую минуту. — Черт, какой ты сладкий, — приоткрыв глаза, довольно сообщает Чонгук. А Чимин, кажется, и вовсе не дышит. Продолжает смотреть своим туманным взглядом и до сих пор не верить во все происходящее. Как они вообще могли превратиться в это? — Ты с утра всегда такой голодный? — приподняв бровь, игриво интересуется младший, водя свободной стопой по обнаженной груди любимого мужчины. И не может не радовать, когда у того на лице появляется неожиданное смятение и ни с чем несравнимый румянец, который так и хочется сцеловать. Что он и делает. Оставляет скетчбук у подножия кровати, а сам чуть ли не прыгает в объятия того, кто так искренне и верно его ждет. А старший сразу же обнимает невероятно крепко и окутывает собой, словно в махровый плед с мелкой травкой. И становится так тепло и уютно, словно он снова дома. Только вот его дом — это Чонгук. Потому что даже детство не сравнится с тем, что он чувствует именно сейчас. Объятия матери будут лишь жалким подобием по сравнению с тем, с какой силой и отдачей мужчина его оберегает и держит так, словно стоит только ослабить хватку и он просто растворится. Как пыль на ветру или сахар в чашке терпкого кофе. Но кто бы только знал, что больше исчезать он не хочет. Внутри лишь желание остаться — здесь и навечно. Лишь бы только ощущать мягкие поцелуи в висок и прикосновения по обнаженной коже, такие ласковые и едва ощутимые, но будоражащие его душу вдоль и поперек. — Не оставляй меня больше, — шепчет Чонгук в пшеничную лохматую макушку. Ему не нужно повторять дважды, чтобы младший услышал. Потому что знает и так, что тот слышит и чувствует. Потому что сердце бешено бьется в груди и хочет соединиться с чужим, сплестись сотнями ветвей и создать уникальный кокон их лоснящихся чувств, их ни с чем несравнимой любви и Вселенной, что горит под их кожей и на кончиках пальцев. Потому что Чимин целует его без предупреждения. Потому что воздушные губы касаются его везде — губ, кончика носа, подбородка и едва сомкнутых век. Беспощадно целуют раскрасневшиеся щеки и куда-то в висок, зарываясь своим кончиком носа в его слегка влажные волосы. Небольшие ладошки бережно держат его лицо, в надежде защитить его от солнца, если придется, и от дождей с грезами. Тот будет зонтом в непогоду, защитным шлемом и наколенниками. Будем всем, чем угодно, лишь бы только окружить его безопасностью и светом. Хотя это должен делать он. Именно он должен свернуть горы, чтобы ни одной слезы не упало из прекрасных медовых глаз. Именно он должен сорвать звезды с неба и сыпать лепестки роз к его ногам. Потому что этот миниатюрный мальчик с добрым сердцем делает его до боли счастливым и заставляет чувствовать таким любимым. Тому не нужно говорить много слов и сладких фраз, чтобы показать всю свою любовь и чувства, что держит на рукаве. Он ощущает все и так, стоит лишь услышать зов чужого сердца, что освещает его путь в темноте подобно маяку. Они должны быть вместе. Всегда. Даже если чертова жизнь будет действительно жестока. — Не оставлю, — прикрыв глаза, выдыхает Чимин. И Чонгук верит. Потому что не оставит и сам. Так они и лежат — прижавшись друг к другу, сердце к сердцу. И, кажется, все нипочем, если они будут вот так вот рядом, бок о бок и лицом к лицу. Когда губы лениво двигаются в медленном танце, когда пальцы сплетены в крепкий замок, а улыбки не сходят с кончиков глаз и уголков губ. Это и есть счастье, верно? — Итак, чем ты там занимался, пока я спал? М? — отрываясь от самых сладких губ, интересуется Чонгук. Он аккуратно заправляет выбившуюся прядь светлых волос за ушко Чимина и ласкает кончиками пальцев бархатистую кожу на самом красивом личике, где самые очаровательные глаза смотрят прямо в душу. Но ничуть не пугают, а, наоборот, завораживают. Манят и пленят собой и к себе. — Ты можешь посчитать это жутким, — опустив взгляд на чужие губы, едва слышно бормочет Чимин. — Детка, я никогда и ничего не посчитаю жутким касательно тебя, слышишь? Он чувствует, как костяшки пальцев гладят его подбородок и румяные щеки, так невесомо, что он просто тает и растворяется под такими нежными и расслабляющими прикосновениями. Кожа будто покалывает в тех местах, где его мужчина оставил мягкие паутинки своих пальцев, а по телу бежит сумасшедшее тепло от жара таких родных объятий. И глаза непроизвольно закрываются, делая его таким слабым и маленьким, но он все равно тянется к прикосновениям с неутолимой жаждой, потому что это не сравнится ни с чем другим. Потому что это заставляет его чувствовать себя любимым. Особенным. — Я рисовал, — наконец сдаётся младший, не видя смысла скрывать свое увлечение. Он поудобнее устраивается на обнаженной рельефной груди, вспыхивая от контраста температур и одновременно тая от того, как длинные пальцы мелодично массируют кожу его головы. Да, он должен уже к этому привыкнуть, но внизу живота все равно продолжает покалывать и посылать нервные импульсы по всему его накалившемуся до предела телу. — Рисовал? — вопросительно приподнимает бровь розововолосый. Чимин кивает. — И что ты рисовал? Тот точно не угомонится. — Чонгук-а, не будь таким трудным, — закатывает глаза Чимин, пихая старшего в грудь. — Подожди, — смеется Чонгук, — ты рисовал меня? — Ну вот, я так и знал, что ты будешь смеяться. Он так и знал, что все именно так и будет. Не желая больше видеть смех в чужих глазах и озорную улыбку, русоволосый лишь сильнее зарывается в чужую шею. От него, как обычно, веет ароматом цитрусовых и бергамота с едва заметными нотками темного шоколада. И ему стоит самых больших усилий подавить дрожь, когда он снова прижимается к груди любимого мужчины, вдыхая в легкие до боли знакомый запах. Это так дурманит. И спасти его может только сердце, мурлыкающее под его миниатюрной ладонью. То словно зовёт его, манит в свои объятия и предлагает обосноваться здесь навсегда. Это кажется таким запредельным, ненастоящим, но когда необыкновенно горячие ладони прижимают лишь ближе к свое груди, когда нет и миллиметра расстояния между ними, он лишь в очередной раз понимает, что все не зря. Все так и должно быть. — Эй, Чимин-а, — ласково зовет старший. — Ну же, посмотри на меня. Чонгук ласково проводит подушечками пальцев по ткани верхней одежды мальчика мягкими кругами, как будто пытается почувствовать Чимина под ней. Как будто хочет в очередной раз удостовериться, что все на самом деле реально — они вдвоем, окруженные лишь дымкой искрящихся чувств и интимных касаний. Но Чимин не может просто так сдаться. — Нет, — выдыхает русоволосый, с трудом сдерживая легкую дрожь в голосе. — Чимин-а, я не буду повторять дважды. В прекрасном голосе нет строгости или обиды, нет приказного тона или крика — всего лишь легкая хрипота. Но, кажется, этого достаточно, чтобы пара милых глаз-полумесяцев недовольно уставилась на него. Младший продолжает закатывать глаза на его чересчур игривое поведение, но из объятий так и не вылезает, словно стоит лишь потерять это легкое касание, как земля уйдет из-под ног, а мир разрушится в мгновение ока. Этот мужчина делает его слишком слабым! — Я никогда не буду смеяться над тем, что ты делаешь, хорошо? — осторожно спрашивает юноша, приподнимая младшего за подбородок, ожидая ответного кивка. — Для меня важно все, что касается тебя, и что касается нас. Да, я могу быть иногда полным кретином, но это не значит, что я буду высмеивать твой непревзойденный талант и вдохновение, что так чарующе плещется на дне твоих глаз. Прости, если со стороны это выглядело некрасиво. Просто, — смущенно выдыхает розововолосый, — для меня это все ново. Никто и никогда не рисовал меня и для меня, не писал мне песен и стихов, и я растерялся, не зная, как на это реагировать. Но я действительно хочу увидеть себя твоими глазами. Для Чимина этого достаточно, чтобы превратиться в плавающее месиво. Потому что сердце так предательски болит, когда перед глазами лишь добрые черные шары и нежная улыбка, ради которой хочется перевернуть мир. Он сам не замечает, как начинает часто кивать, но для необходимо, чтобы мужчина знал, что он все понимает. — Ты заслуживаешь гораздо больше, чем просто какой-то листок бумаги, — целуя старшего в кончика носа, признается русоволосый. Ему так много хочется еще сказать и показать своими поцелуями, но вместо этого он тянется к давно позабытом скетчбуку. Он не уверен, что это действительно стоит того, чтобы увидеть, не уверен, что его мужчине может это понравиться, но ему хочется показать. Пусть кончики пальцев беспощадно покалывают, пусть сердце в неумолимом ритме разносит грудную клетку, но это все не имеет значения, когда горячие ладони так трепетно прижимают его к себе, а мягкие губы щекочут его чувствительную шею и где-то за ушком. Он может ощущать чужое дыхание совсем рядом и подушечки пальцев, забравшиеся под края плотной толстовки, и это так сильно сводит с ума, что голова кругом, а губы дико зудят от недостатка внимания. Только это все сейчас неважно. Не сейчас, когда сердце буквально на рукаве, а чувства раскрыты до последней атласной нити. Не сейчас, когда он полностью готов упасть в омут с головой и пропасть в теле греческого бога, что так и манит его совершить грех. Он никогда не был особо религиозен, но именно в эту минуту ему хочется броситься на колени и молить своего змея-искусителя о пощаде. Потому что в груди невыносимый жар, а руки так и тянутся к обнаженному бедру, в надежде провести по нему кончиками пальцев и ощутить бархат золотистой кожи. Его острые ноготки мягко скользят по крепким мышцам — вверх и вниз, то приближаясь, то вновь исчезая от того места, что едва прикрыто простыней. По позвоночнику мимолетно пробегает дрожь, и ему кажется, что еще немного, он сделает то, о чем мечтает его помутневший от невыносимой близости разум. Но Чимин отбрасывает все ненужные мысли, не желая портить их маленький откровенный разговор. Потому что они должны слышать и слушать, а не только изучать друг друга телами и жадными прикосновениями, даже если нет сил держать руки при себе, а свои губы вдали от чужих малиновых. — Это пока что всего лишь эскиз, я не успел закончить, — неуверенно бормочет Чимин, ближе прижимаясь к чужому телу. — Я доверяю тебе, детка. И Чимин больше не сомневается. Открывает скетчбук на нужной странице и протягивает его тому, кто смотрит на него с таким ожиданием и непревзойденной нежностью. Тот незамедлительно берет его в свои ладони, а младший мысленно сгорает от своей неуверенности и внезапно появившейся печали, потому что ужасно боится все испортить. Он редко испытывает страх, но именно сейчас больше всего не хочется терять то, что выстраивалось кирпич за кирпичиком. Потому что не хочется расстраивать того, кого так сильно тоскует его душа и одинокое сердце. — Ты на самом деле таким меня видишь? Чимин слышит дрожащий голос и не может поверить, что именно он сделал его таким. — Каким? — пытаясь выровнять свое сбивчивое дыхание, спрашивает младший. Он видит, как Чонгук аккуратно проводит подушечками по темным линиям, касается глубоких глаз и приоткрытых губ, маленьких гусиных лапок и родинок, рассыпанных по его лицу. Тот не открывается ни от одной детали, словно пытается впитать в себя каждый штрих и каждую тень, наложенную на выцветшие листы, и ему до боли в сердце хочется узнать, о чем тот думает. Потому что глаза лани остекленели от непролитых слез, а нос слегка покраснел, и Чимин искренне не хочет видеть, что будет дальше. Потому что это невыносимо и чертовски больно — когда тот, кого ты любишь, выглядит таким до невозможности маленьким и уязвимым, словно одно небрежно брошенное слово и плотина прорвется, затопив своей печалью голубое небо и золотистый песок у подножия кристально чистого моря. — Красивым. И не находится слов, чтобы сказать что-то еще. Потому что это последнее, что он ожидал услышать из приоткрытых уст любимого человека. — Чонгук-а, — взволнованно начинает Чимин. Но ему не дают продолжить. Не тогда, когда есть так много чего сказать. — Э-это…у меня просто нет слов, — перебивает старший, внимательно всматриваясь в идеально очерченные ресницы и родинку под губой. — Никто и никогда не считал меня таким. Младший слышит, как дрожит чужой голос, и не может поверить, что все это происходит на самом деле. Повернув голову на источник сбившегося дыхания, он замечает, как по очаровательному лицу скатываются прозрачные слезы, украшающие собой румяные щеки и пушистые ресницы, а губы дрожат. И еле-еле сдерживается сам, чтобы не поддаться своим эмоциям, что хлещут через край. Там так много, что если он только начнет, то уже больше не сможет остановиться. Не сегодня и вряд ли завтра. — Не может быть, — чмокая мужчину в губы, не соглашается Чимин. Он аккуратно вытирает дорожки слез миниатюрными ладошками и поочередно целует мокрые щеки, ощущая на губах соленый вкус. Лишь бы только стереть печаль их прекрасных галактик и унять дрожь в уязвимом теле. — Не может быть, чтобы никто не замечал твою удивительную красоту. — Это на самом деле так, — понуро кивает розововолосый, прижимая младшего поближе к себе. Потому что боится остаться один, боится оглушающей тишины и пустоты в сердце и душе, съедающей его изнутри. Этот миниатюрный мальчик ему нужен — как воздух, как вода, как жизнь, что он готов нести на своих плечах, если только они будут вдвоем. Потому что больше нет смысла, если нет их. — Даже моя семья восхищается лишь моей сестрой, ее непревзойденной красотой и длинными ногами, чем угодно, но только не мной. Я не говорю, чтобы мне говорили это на каждом шагу или что-то в этом роде. Просто хотелось бы хотя бы раз услышать это от матери, например, когда я был совсем ребенком. Горечь в родном голосе заставляет русоволосого дрожать, но он изо всех сил старается держаться. Все не должно быть так. Нет. В этих прекрасных глазах должен быть лишь блеск и озорство, а не несчастливое детство и вагон неуверенности в себе. — Ты самый красивый человек, которого я когда-либо видел, — улыбаясь, признается младший, пока укутывает в свои ладони очаровательное румяное личико. Он все исправит. Чимин целует каждую маленькую деталь на привлекательном лице, лишь бы только стереть эту ненужную угрюмость и морщинки на лбу. Его влажные ладони касаются бархатистой кожи и гладят каждый миллиметр, словно хотят показать, что здесь совершенно все прекрасно. Изголодавшиеся губы находят чужие, собирая каждый маленький вздох, что грозит вырваться из приоткрытых уст. Потому что хочется слышать лишь смущенное прерывистое дыхание и возбужденный шепот, чувствовать жар чужого тела и ласковые прикосновения тут и там, где чужое сердце поет серенады с его, сплетаясь с ним в тесную нить. Не передать словами, как только хочется ему показать, как тот любим. Как этот мужчина рядом с ним прекрасен и очарователен. Как хочется эти невероятные черные бездны запечатлеть на каждом холсте и развесить на стенах каждого музея изобразительного искусства, потому что это того стоит. Потому что необъятный мир должен увидеть то, что посчастливилось лицезреть именно ему — милую кроличью улыбку и морщинки вокруг глаз-галактик. — Не могу поверить, что меня целует самый невероятный мужчина на свете, — в самые губы шепчет младший. — С каких пор мы стали такими откровенными в своих высказываниях? — ухмыляется розововолосый, пока усаживает мальчика к себе на колени. И совсем неважно, что он до сих пор без белья. И совсем обнажен. — С тех пор, как мы поняли, что влюблены друг в друга, — прикусывает губу Чимин, сверкая озорной улыбкой. И как только ему нравится эта божественная обнаженная грудь! Нет, сейчас не время отвлекаться. Но Чонгук совсем не помогает, когда тянет лишь ближе к себе и мертвой хваткой держит его за ягодицы. Черт, это не на шутку возбуждает. Но сейчас не время снова впадать в пучину забытья и гладкой кожи, что шелестит под кончиками пальцев. — Так, тебе понравилось? — смущенно спрашивает Чимин, прижимаясь щекой к обнаженной груди, где так отчетливо бьется родное сердце. Ему нужно понять. Ему нужно услышать. Ему нужно быть уверенным, что он все делает правильно. — Ты еще спрашиваешь? — закатывает глаза старший, сильнее зарываясь в лохматую макушку. — Я бы хотел оставить его себе, если ты не против. — Он еще не закончен, — начинает возмущаться Чимин. Но ему не дают. — У нас еще есть время, Чимин-а, — мягко шепчет Чонгук, поглаживая его обнаженные ноги. — Ты невыносим, — воркует младший. — Я знаю. Но именно таким ты меня и любишь. — Даже не спорю. Потому что я люблю тебя любым. И каждый из них знает, что это правда. Но так и не решается сказать что-то еще. Комната все еще погружена в легкий полумрак, лишь золотистое мерцание солнца проглядывает сквозь прозрачную тюль. И Чонгук выглядит таким красивым, когда танцующие языки пламени рисуют меняющиеся узоры на его лице, а темные глаза ловят свет своими пушистыми ресницами, что Чимин сам не замечает, как начинает улыбаться. Именно в этот момент нет сомнения, что его мужчина выглядит красиво. Не только внешне, нет. Его душа делает его таким. И так больно от того, что никто этого не замечает. Потому что его доброта и безграничная любовь в сердце делает этот потускневший мир лучше, каждый день ярче, а улыбки на лицах знакомых — лишь шире. И Чимин готов сделать все, что угодно, только бы знать, что эти прекрасные глаза лани всегда будут сиять, неважно, жаркое лето ли или суровая зима. Потому что он обязательно должен быть счастлив. — Почему ты никогда не рассказываешь о своей семье? — прерывает уютную тишину глубокий голос мужчины. — Тут особо нечего рассказывать, — пожимает плечами Чимин, играясь с подолом одеяла. — Мои родители развелись, когда мне было лет семь. И тогда же связь с отцом прекратилась. У него вроде бы появилась новая семья, другие дети, и он просто совсем забыл, что где-то есть еще один ребенок. — А твой брат? — Мы сводные. Моя мать родила его лет в шестнадцать, забеременев от какого-то аспиранта. Тот, соответственно, брать на себя ответственность не стал и в итоге она осталась совсем одна с ребенком на руках. Она его любит. Действительно любит, — кивает Чимин. И, кажется, больше самому себе, нежели старшему, что изучает его своим растерянным взглядом. — А тебя? — осторожно спрашивает Чонгук, не желая переступать границы положенного. Он не хочет делать больно. Нет, только не тому, кого так сильно и безвозвратно любит. Но он видит, что его мальчик хочет об этом поговорить, наконец освободиться от того, что так сильно зудит где-то в самой глубине его юношеского сердца, где очень-очень больно. — Меня? — грустно усмехается русоволосый. — Я не был желанным ребенком. Сразу после моего рождения у матери началась послеродовая депрессия. Знаешь, это когда своего собственного ребенка ненавидишь. Так и было со мной. Со временем эта депрессия вроде бы прошла, а последствия все-таки остались. Нам тяжело было общаться, когда она не пыталась даже понять меня, а я не видел смысла даже пытаться ей что-то доказать. Хосок всегда был связующим звеном между нами, но даже он видел, как я несчастлив дома, как я не хотел быть там, а она — нет. Поэтому именно он меня и заставил перевестись, бросить Пусан и кардинально поменять свою жизнь. Если бы не он, то я бы там так и остался. Потому что все равно бы не смог от нее уйти. Да, пусть она меня и не любит, но я чувствую эту связь между нами, пусть и совсем слабую. На несколько мгновений наступает тишина. Чимин пытается собраться с мыслями, а розововолосый не знает, что именно сейчас лучше сказать. Вместо этого он прижимает дрожащее тело ближе к себе и утыкается в лохматую макушку, вдыхая поглубже в легкие аромат зеленых яблок. Так хочется защитить его от всего и от всех. Так сильно хочется его спасти. Он должен что-то сделать. — И мы бы никогда не встретились, — тихо подытоживает Чонгук. Так тихо, что это едва ли шепот. Он выглядит немного грустным, но его пальцы снова втирают успокаивающие круги в кожу головы Чимина. Словно он хочет забрать всю его боль себе. — Думаю, что да, — понуро кивает младший, опустив голову. Слезы щиплют уголки его глаз, но он твердо решил не плакать, потому что это действительно испортит игривое настроение. Поэтому он просто теребит пальчики, не зная, что сказать. Только Чонгук не может видеть его таким. Разбитым и одиноким. Не желая видеть хотя бы унцию печали в любимых глазах, старший прижимает поцелуй к уголку рта Чимина, вызывая у того тихий скулеж. Он мягко проводит ладонью вниз к основанию шеи и слегка царапает кожу, в надежде успокоить дрожащее тельце. Мальчик в миг расслабляется от прикосновения, позволяя Чонгуку обернуть собой и вдохнуть в его легкие новую жизнь, где только они и больше совершенно никого. Ему это так нужно. — Значит, я должен поблагодарить твоего брата? И он не может не заметить игривость, вернувшуюся в его глубокий голос. Они снова на своей волне, в своем маленьком мире на двоих и своей Вселенной, витающей вокруг них. — Ты должен благодарить меня, что я согласился, — слабо улыбается Чимин. — Как сейчас ты себя чувствуешь? — настороженно интересуется розововолосый. — Не знаю, — задумывается младший, целуя мужчину в ямочку между ключицами. — Кажется, я в порядке. Зная, что ты совсем рядом, я чувствую себя живым и по-настоящему нужным. Ощущаю себя дома. Это, наверное, странно. — Нет, детка, — качает головой Чонгук. — Это значит, что мы чувствуем одно и тоже. Потому что я не представляю, что будет со мной, если рядом не будет тебя. Это похоже на то, что я потерял голову, но в то же время я ощущаю себя вполне целым и живым, с сердцем, бьющимся в бешеном ритме. Словно сейчас все так, как и должно быть — ты рядом, а больше мне ничего и не нужно. — Мы сделали это друг с другом? — Мы друг друга исцелили, — смеется старший, откидывая голову назад и прижимая Чимина к своей груди. — Невероятно, — улыбаясь, шепчет Чимин. Он переплетает их разные по размеру пальцы, что так идеально склеились воедино, и целует каждую костяшку сцепленных рук. Словно это все, что сейчас имеет значение. И так сложно скрыть всю любовь, что теплится в радужке его темных глаз. — И я поговорю с Тэхёном, — выдыхает Чонгук, чувствуя себя в десять раз легче, что наконец-то смог поднять эту тему. Они больше не могут ходить вокруг да около, когда сердце так нещадно кричит и умоляет быть с тем, по кому оно так сильно тоскует. И тому совершенно неважно, что это тот, кто прижимается к нему в поисках необходимого тепла и требуемой ласки. — Ты уверен? Я не давлю на тебя или что-то в этом роде, — нервничает Чимин, чувствуя, как напрягается все его тело. Сокращая расстояние, розововолосый наклоняется, чтобы еще раз прижать их рты друг к другу, успокаивающе и нежно, в надежде убрать все смятение с очаровательного лица. Немного отстранившись, он проводит большим пальцем по шву губ Чонгука, как будто они сделаны из стекла и одно неверное движение, и те разлетятся в пух и прах. Но он старается быть осторожным, обдувая их теплым дыханием и мягкими чмоками губ. — Я знаю, малышка, знаю, — останавливает его Чонгук, переплетая их разные по размеру пальчики. — Но я чувствую, что готов это сделать — обо всем поговорить. Между нами много всего накопилось за это время. Да, я пока что не представляю, о чем мы будем говорить, но мы должны освободить друг друга. Потому что больше это не может так работать. Не сейчас, когда я вижу свою жизнь лишь в тебе. — Чонгук-а, не говори так. Ты должен думать, в первую очередь, о себе и делать счастливым себя. И как тебе хорошо. Тэхён и я — просто второстепенное. — Ты уже давно не второстепенное, — говорит Чонгук, наклоняясь, чтобы нежно поцеловать его нижнюю губу. Чимин чувствует, как напряжение понемногу покидает его тело, а нервозность постепенно переходит в обычную дрожь, едва ли беспокоя. Он облизывает губы и думает о том, что действительно волновался напрасно. Щеки предательски покрываются розовой пылью, и кажется, что еще пара мгновений и температура в комнате поднимется до максимума — Я не хочу, чтобы между вами все было напряженно. Вам нужно остаться друзьями или что там еще бывает после расставания. — У тебя…никогда не было отношений? — аккуратно спрашивает Чонгук, прижимая его к себе. А Чимину остается лишь смущенно кивнуть. Эта не та тема, которую бы ему хотелось обсуждать. Но он знает, что они не могут ходить вокруг этого, словно это не имеет никакого значения. Это часть его жизни, часть его самого, и он не может утаивать то, что до сих пор продолжает причинять ему боль. — У меня было что-то с одним парнем в старшей школе. Но это не закончилось хорошо. Как оказалось, мы не были чем-то серьезным, по его словам. Только я думал совсем иначе. Мне казалось, что у нас что-то получается. — Он просто мудак, детка, — хмурится старший. — После я тоже так стал думать, — улыбаясь уголками губ, соглашается русоволосый. — Но больше я ни с кем старался не заводить никаких связей. Тогда мне казалось, что я для этого просто не создан. — Как ты только мог об этом подумать?! — вскрикивает Чонгук, пугая этим мальчика. Но затем успокаивается, замечая большие глаза и приоткрытые губы, что сложились в настороженное «о». — Ты создан для чего-то большего и светлого, чем это. Ты создан для прекрасной любви. — Какой ты дрянной, Чонгук-а, — мурлычет Чимин, утыкаясь кончиком носа в обнаженную грудь своего мужчины. Так хорошо, что ему хочется остаться в этом моменте навсегда. — Я только что заметил, что ты в моей одежде. О, нет. Сейчас снова начнет его дразнить. — Мне было холодно! — возмущается Чимин, вскидывая руками. — А твоя задница даже не думала меня согревать! — Ты что-то имеешь против моей задницы, Чимин-а? — Нет, — сдувается младший. Может ли жизнь вечно быть такой? — Мне нравится, что ты пахнешь мной, мне нравится, что ты в моей одежде и в моей постели. Мне нравится совершенно все, что касается тебя. Ты знаешь об этом? — Догадываюсь, — смеется Чимин. — Просто знай, что я всегда хочу, чтобы ты был здесь, — шепчет Чонгук, пока перебирает его светлые пряди. За окном проносится рой машины, отдаленно слышатся голоса людей, а они словно в своем мыльном пузыре, и больше никого не существует. И этот мир кажется удивительным. — Как только мы разберемся с Тэ, я хочу, чтобы ты переехал ко мне. Я хочу, чтобы это был не мой дом, а наш. Я хочу нас. — Я тоже этого хочу, — смущенно признается Чимин. — Очень. — Обещаю, что все так и будет. — Я тебе верю. И в этот момент кажется, что в этой фразе лежит гораздо больше, что-то гораздо глубже и ценнее. Что-то, что так легко потерять и спустить в утиль. Но он хочет это сохранить. Навечно. — Ладно, я пойду пока что приготовлю завтрак, а ты иди в душ, — чмокая старшего в губы, приказывает Чимин. Он небрежно перелезает с обнаженного мужчины и мчится на кухню, щеголяя своими босыми ногами. Но в последний момент останавливается. — Чего ты хочешь вкусить? — поворачиваясь, внезапно спрашивает младший. — Яичницы с беконом и кофе будет достаточно. — Хорошо, — кивает Чимин, прежде чем исчезнуть в просторном коридоре. А Чонгуку остается лишь нежно улыбаться и умолять, чтобы только это длилось вечно.Чонгук [10:30]: «Нам нужно завтра встретиться»
Тэхён [10:31]: «В пять я буду у тебя» Он должен все исправить. Даже если после этого, жизнь не будет прежней. Они должны быть счастливы. Да.