Лишь шаг до тебя.

Я сижу на кухне, меня ругают; папа просит маму успокоиться. Она клокочет от ярости, читая письмо моей директрисы.       -Кенсу, зачем ты это сделал? Мы с моим лучшим другом Тэхи решили заработать деньги на сигареты и устроили на углу спортивной площадки парикмахерскую.       -Мам, но она сказала, что ей нравится. - Девчонки приносили картинки из гламурного журнала с понравившимися стрижками, и мы с Тэхи копировали их. Все шло гладко, пока Люсизабет не захотела короткую стрижку спайк, как у Хелены Кристенсен. Я добросовестно скопировал ее, но из письма, которое читала мама, было ясно, что родители Люсизабет пришли в неистовство.       -Люсизабет была довольна! - снова возразил я. Мама делает шаг ко мне и так сильно бьет меня по щеке, что даже папа в ужасе. Я пошатнулся; слезы обжигают мне глаза. Она говорит, что она разочарована, что ей стыдно за меня, и вскоре ее слова расплываются в моем сознании. Я не могу их слушать. Слышу лишь последнюю фразу:       -Ступай прочь! Ты будешь месяц сидеть дома. Я медленно поднимаюсь наверх, испытывая чувство вины и отчаяние. Останавливаюсь, услышав как мама говорит с папой.       -Я не жестокая. Моя мать била нас постоянно, но это не принесло нам вреда. Если мы не будем следить за ним, он станет как Вивьен. Я затаил дыхание. Вивьен? Почему мне знакомо это имя? Я вспоминаю, как сидел на ступеньках вечером, после того как Лухана отвезли в школу. Вивьен. Кто она такая?

Позже в тот вечер я лежу без сна и скучаю по Лухану. Как мне хочется пойти к нему в спальню и поговорить, как мы всегда это делали. Когда три года назад Лухана отвезли в интернат, в доме словно погас свет. Когда мы сидели за ужином, никто из нас не мог смотреть на пустой стул напротив меня. Комфортный четырехугольник превратился в неустойчивый треугольник. Мама больше не скрывает, что он ее любимец. Теперь Лухану десять лет, а когда ему было восемь, в его школу приехали специалисты из Британского лыжного клуба для инвалидов. Я до сих пор помню мамин восторг, когда она рассказывала нам с папой, что они отобрали только трех учеников для подготовки к Параолимпийским играм.       -Угадайте, кого они выбрали! Я хочу, чтобы мама смотрела на меня с такой же гордостью, но в моей школе мы занимаемся спортом лишь сорок пять минут в неделю. Пока мы все переоденемся в спортивную форму и выбежим на поле для лакросса, уже пора возвращаться в раздевалку. Я не ревную к Лухану, вовсе нет. Я очень жду его приезда в конце недели и особенно люблю, когда мы с ним что-то готовим на кухне. Например, яблочный крамбл и пирог с курятиной для воскресного ланча. Часто мы представляем, будто демонстрируем наше умение в телевизионном шоу. Лухан говорит, что хочет стать, когда вырастет, директором или ведущим теледебатов. Я улыбаюсь и вспоминаю, как однажды, когда мы готовили булочки с изюмом, Лухан перепутал и принял за молоко банку с мясной подливкой, стоявшую в холодильнике. Мы завывали от смеха, в миске прыгали кусочки куриного жира, а Лухан говорил: "Знаете что? Вот так делать не надо". Мы долго гуляем у озера, и Лухан обещает не говорить маме с папой, что я курю, хотя и не советует мне это занятие, потому что тогда у меня пожелтеют зубы. Он посмеялся, когда я сказал ему, что хочу петь с Тэхи в джазе, когда подрасту, и курить марихуану. Когда он уезжает, я страдаю от одиночества, а дом погружается во мрак. Я не могу заснуть, встаю, бреду к гардеробу, открываю дверцу. На полке под свитерами спрятана бутылка вина. Как-то вечером, после школы я стянул ее с кухни Тэхи и сунул в свой рюкзак. Тэхи даже и не заметил. Не помню, наказали его тогда родители или нет. На цыпочках я спускаюсь на кухню, выдвигаю ящик с ножами и вилками. В темноте нашариваю штопор. Беру. Тихонько возвращаюсь к себе. Ввинчиваю штопор в пробку, откупориваю бутылку. Наливаю золотистую жидкость в стакан. Осторожно пробую. Вино втекает в меня, и я ощущаю тепло во всем теле. Еще глоток, и я зажмуриваю глаза, ощущая новый прилив тепла и солнечного света. Теперь мне лучше. Мне хорошо. Еще глоток. И еще. Вскоре все мои тревоги поблекли: ну и что, что кончились карманные деньги, что меня на месяц запрут дома - какая это все ерунда... Боль в щеке, оставшаяся от маминой оплеухи, исчезла. Не могу объяснить, как это и почему, но я ощущал себя посторонним, словно не принадлежал к нашей семье. Иногда мне казалось, что мама меня ненавидит. Я закрываю глаза и пытаюсь стереть из памяти те слова, что подслушал, сидя на нижней ступеньке на лестнице: "Трудно не любить Лухана больше". Я допиваю стакан и наливаю себе еще. Я улыбаюсь и больше не страдаю от одиночества. Вино уносит меня в счастливое место, далеко-далеко от дома.