— Я обязательно над этим подумаю, Кагура. Обязательно.
О б я з а т е л ь н о… Тихий плач раздается возле самой головы, кажется, это больше похоже на стон. На тихий протяжный стон, от которого на сердце становится тяжело; невыносимо осознавать, что этот стон — чья-то боль. Боль, которую невозможно унять или ослабить.
К а г у р а… Её имя, которое теперь под запретом, под самым строжайшим запретом. Нет, она больше не она из своего далёкого прошлого. Кагуры нет и больше уже никогда не будет. Но ее по-прежнему так зовут; Кагуры не существует только для неё самой. Глубокого на дне океана — вот, где она поселилась; там, где бушующие волны бились о борт корабля, где она сама билась в истерике, колотя проклятую дверь своей каюты.
Вновь стон. Вновь это чувство полнейшей безысходности, и как бы она не бежала от этого — не спрятаться, не скрыться, не спастись. Ей приходится открыть глаза: ещё очень темно, скорее середина ночи. Прохладный воздух касается кожи, пробираясь сквозь одежду, заставляя почувствовать его приветствие всем телом. Она поднимается, упираясь руками в пол, когда стон перерождается в детский плач.
— Шен, — сонно шепчет Кагура и в темноте движется на этот плач, — ну что такое, малыш?
Под ладонью горит детская кожа, и Кагуре остаётся только утереть соленые детские слезы. Она зажигает пару свечей и наливает немного воды в пиалу, чтобы дать ребенку, когда в небольшой комнате появляется мамаша Сюин. Видимо, плач малыша разбудил и её.
— Ложись, я сама с ним посижу, — мамаша Сюин шоркает по полу, приближаясь к подстилке, где лежал ребенок. — Еще рано, Кагура. И так всю ночь с ним возилась.
— Шен, — Кагура трогает лоб, а затем нежно гладит мальчишку по щеке и тот успокаивается. — Все хорошо. Всё будет хорошо. Я принесу воды и затоплю печь.
— Ты наше спасение. Не устаю молиться за твое здоровье.
Кагура оставляет это без ответа, потому что не чувствует обратного. Она вообще в последнее время не чувствует, словно этот мир утратил все краски, весь смысл. А был ли он до этого?
Свежий ветер бьёт ее в лицо, не щадя окропляет солёной морской водой. Ноги сами несут ее к океану всякий раз, когда становится совсем невыносимо одиноко и жутко, когда кажется, что она сорвётся, потеряет контроль и станет тем, о ком молчат. Волны окатывают босые ноги, и становится легче. Шум прибоя успокаивает встревоженную душу, и Кагура закрывает глаза, всего на несколько минут, для того чтобы встретиться с ним.
— Я обязательно над этим подумаю, Кагура. Обязательно.
Он обнимает её, и Кагуре кажется, что все проблемы остались позади, сгорели в огне вместе с Веллейхоллом. И они могут начать с чистого листа.
— Если бы так можно было ответить, то я бы ответил, Кагура.
— Что?
Она пытается отстраниться, чтобы взглянуть на Сого, но он лишь крепче сжимает её в своих объятьях, даже так, что становится больно. Она чувствует, что что-то не так и это неизбежно случится, если она сейчас ничего не предпримет.
— Сого?
— Ты лучшее, что было в моей жизни, правда, — Кагура чувствует, что он целует ее в шею. — Но тебе больше не по пути со мной.
Холодный бриз бьёт в лицо, капли смешиваются со слезами и она открывает глаза. Солнце появится ещё не скоро, и огромное чёрное небо с бесконечным числом звёзд застилают все над головой. Луна блекло висит за спиной, кидая дорожку света на находящийся впереди океан. Она много раз думала, что неплохо было бы пройтись по ней и скрыться под толщей этой воды, теряя всякий интерес к земной жизни. Но Кагура не имела никакого права так закончить свою жизнь; самоубийство ни к чему бы не привело, ничего бы не решило, и она всегда это знала. И когда мысли приходят в порядок, она вытирает щеки, вдыхает полной грудью и бредёт обратно на пляж. Садится на песок и, уткнувшись в колени, слушает окружение. В шуме волн теряются печаль и боль, но тут же находятся воспоминания, которые живы уже почти десять лет. Кагура глубоко вдыхает, и тут же слышен мужской голос позади неё.
— Снова здесь? Так и знал.
Она оборачивается на голос и даже в темноте признает Пенга. Его вечный энтузиазм и несгибаемая вера в лучшее просто поражают. Была ли Кагура когда-то и сама такой? Возможно, это отчасти и позволяет ей так близко подпустить к себе этого молодого человека. Пенгу всего семнадцать, а он, оставшись одним мужчиной из всей деревни, тащит на себе груз ответственности за детей и стариков. Для Китая наступили черные времена, и даже спустя десять лет, как закончилась первая опиумная война, страну раздирает болезнь. Кагура держится от всего подальше, потому что и её саму разыскивают за то, что вернулась обратно. Если бы она могла выбрать сама, то сделала бы все-таки так, что отплыла вместе с Сого. Знал ли он, что все это выльется в такое весьма нежеланное приключение? Скорее всего знал, ведь он был умен.
— Да, снова здесь, ты же знаешь, что океан меня лечит, — Кагура повернула голову набок и вновь уложила ее на колени. Ветер колышет ее волосы, и они щекочут шею и щеку.
— Вновь думаешь о нём? — ревность сквозит в голосе, и это не ускользает от Кагуры, которая научилась тонко чувствовать настроение человека только по одним словам. Уроки Сого Окиты никогда не забудутся.
— Возможно, — она улыбается, и от того внутри у Пенга всё дрожит.
— Пора бы уже его забыть! Он не достоин тебя!
Кагура знает, что она симпатична Пенгу, и знает, что никогда ему не ответит взаимностью. И дело здесь даже не в возрасте, а в том, что она и не прекращала чувствовать нечто странное по отношению к Оките. Даже спустя долгих десять лет, проведенных далеко от него, не получая ни единого письма или весточки. Она понимала, что это глупо — тратить свои годы на поддержание этого чувства, но сердцу не прикажешь, как и всегда впрочем.
— А кто достоин? Может быть ты?
— Дай мне шанс, — речь уже не звучит столь убедительно, но все равно ясно, что он не отступит. — Я здесь и ты здесь, Кагура.
— Какой же ты ещё наивный, но знаешь, спасибо, — она поднимается, отряхивает свой костюм от песка и проходит мимо него. — Спасибо, что рядом в такие моменты. А сейчас, — Кагура оборачивается и одаривает его улыбкой, — пора вернуться. Мамаша Сюин скорее всего уже беспокоится, да и дела сами себя не сделают.
Пенг молча следует за ее фигурой, сгорая от собственных чувств. Первая любовь, да ещё и безответная больно ранит его сердце. Он ненавидит человека, которого даже не знает, и то, что Кагура все ещё верна ему, злит сильнее с каждым днём. Кажется, что спустя столько лет она должна была бы отказаться от своих чувств, ведь они явно были безответными… Но Кагура та ещё упрямица, и это ему не нравилось в ней. Едва она очутилась в их забытой богами деревне, Пенг понял, что уже не сможет забыть такую девушку. Она немного рассказала о себе, но правды все равно не утаишь. И однажды Кагура попалась ему с письмом в руках, и тогда ей пришлось рассказать о себе и своем муже. И из года в год он видел, как она отправляла письма и оставалась без ответа. А ведь каждый раз для неё это было опасно, потому что её могли схватить.
Дорога до деревни прошла в молчании, гнетущем и требующем нарушить его. Однако никто больше не проронил и слова. Кагура понимала, что любое слово может дать ему надежду, но она того не хотела. Жить ложной надеждой — она и сама это прекрасно испытывала. Мамаша Сюин вышла к ним навстречу, забирая из рук Пенга корзину с фруктами, которые ему удалось собрать ещё вечером. Кагура же, как и говорила, затопила печь, чтобы к утру приготовить еды детям. Она никогда не боялась физической работы, и даже то недолгое время, проведенное в кругах аристократии Англии, не сделало из нее белоручку. Кагура могла сама поймать и отрубить курице голову, ощипать и приготовить. Многие вещи стали менее противными, когда нет иного выбора, кроме как подчиниться обстоятельствам. Мамаша Сюин научила Кагуру прясть ткань, кроить и шить, чем облегчила задачу с одеждой детей в деревне, ведь одной обшить всех очень трудно. И сейчас, когда в огромном чане шкварчат курица с овощами, Кагура уселась напротив печи, немного переводя дух. Первые солнечные лучи скользят по траве, подбираются к ногам, и она слышит, как за спиной в лесу оживились птицы. Мирная жизнь доступна ей, и ей стоило бы быть благодарной за всё это, но Кагура скучала по тому времени, где каждый её день был ознаменован борьбой. Кажется, что глаза сами слипаются, и она проваливается в поверхностный сон. Лёгкое прикосновение к её лбу детских ручек мгновенно будит её, вырывая из плена грез. Малыш Шен улыбается, когда встречается взглядами с ней, и тянется обняться с его любимой Кагурой. Многие дети зовут ее старшей сестрой и малыш Шен не исключение. Вот и сейчас, забравшись к ней на колени и обняв, мальчишка не может промолчать.
— Сестрица Кагура, ты снова ходила к большой воде? Ты пахнешь океаном…
— Как ты себя чувствуешь, малыш Шен? — Она словно не слышит его и задаёт встречный вопрос, волнующий ее гораздо больше, чем свое душевное состояние.
— Мамаша Сюин дала мне настой из трав, горько, — детские ручки сжимают её, и Кагуре становится так тепло. — Так что всё в порядке. Сестрица?
— Да, — Кагура гладит мальчика по голове.
— У тебя болит сердце? Правда? Братец Пенг сказал мне так. Поэтому ты ходишь к океану?
Она рассмеялась, ощущая, что ребенок только больше прижимается к ее груди. Даже ребёнок смог прочесть её, ощутить всё то, что она пытается скрыть.
— Наверное это так, но не беспокойся. Это не болезнь, поэтому малыш Шен…
— Любить и правда так больно… Мама и папа… Я их очень любил, но они бросили меня. Тебя тоже бросили? — Шен отрывается от груди, поднимает голову, надеясь увидеть на лице той, кого зовёт сестрой, настоящий ответ.
— Они не бросили тебя, а ушли бороться за твое будущее, малыш Шен. Поэтому люби своих родителей, как и прежде, и даже больше. Любить — это совсем не страшно и не больно, — она позволяет себе улыбнуться, когда собственная душа утопает в слезах.
— Правда? — детские глаза смотрят с полнейшим доверием на неё, и от этого ей становится сложнее сдержаться.
— Конечно, а теперь, — она ссаживает мальчика на землю, — беги и разбуди остальных.
— Тогда, — он привстает на носочки и тянется к её лицу, — я люблю тебя, сестрица, — и Кагура ощущает поцелуй в кончик носа.
А затем ребенок исчезает, скрываясь в одном из домов. Кагура устало смотрит на чан и поднимается, чтобы переворошить приготовленное. Она доливает воды и закрывает его деревянной крышкой, а затем подхватывает стоящую рядом корзину с фруктами и направляется к источнику с водой. Она приседает на край, становясь на колени, и достает попеременно фрукты, омывая их в воде. Когда она уже омыла больше половины, в отражении водной глади позади ее спины она видит Пенга.
— Что-то случилось?
На нём почти не было лица: бледный и испуганный; он в первую очередь поспешил к ней, чтобы сообщить о том, что недавно увидел на берегу.
— Да, Кагура, случилось.
Она откладывает фрукты в сторону и поднимается с колен, становясь рядом с ним. В глазах читается очень многое, Кагура об этом прекрасно знает, но не эти глаза ей интересно читать. В этих глазах она всегда получала одобрение. Взгляд, который будоражил душу и сердце, был теперь недоступен, недосягаем и под запретом.
— Ну что случилось, Пенг?
— Я был в порту, хотел выкупить немного рыбы за свой труд, когда на горизонте появились несколько кораблей. Они огромные и все под разными флагами. Рыбаки засудачили о том, что прибыли иностранцы.
— И что в этом такого?
— Кагура, это всё военные корабли, и прибыли они сюда, чтобы подавить восстание. Не может Император справиться своими силами. Всё кончено для тех, кто отправился на дело.
— Думаешь? Не стоит отчаиваться, Пенг. За правое дело умереть не страшно, и всё равно всех не убьют, — она одобрительно похлопала его по плечу и улыбнулась.
Пенг попытался улыбнуться в ответ, но не получилось. Какие бы доводы она не привела, он знал, что скорее всего большинство из деревни погибнет и больше уже не вернётся. А значит, что он всю свою жизнь проведет в таком ритме, где чужие заботы и проблемы станут важнее собственных. Он молод и вспыльчив, но также пытается быть рассудительным и умеющим трезво оценить происходящее. Ему хочется подойти ближе, хочется обнять эту девушку, хочется ощутить на себе ее губы. И эти желания борются друг с другом, лишая хрупкого душевного равновесия.
— Пенг? — Кагура видит, что глаза напротив словно закрылись пеленой.
И едва Кагура понимает, что что-то не так, Пенг хватает её за плечи, притягивает к себе, целуя жадно в губы. Это должно было напомнить ей, но нет… Как бы судьба не игралась с её воспоминаниями, Пенг не станет им… Пусть и пытается добиться силой. Она отталкивает его, утирает губы и отвешивает пощечину. Он смотрит на неё, а в глазах плещутся и гнев, и страх, и любовь. Пенг не расскажет Кагуре, что видел на самом деле. Ни за что и никогда. У него есть время, чтобы сделать её своей, и он попытается этим воспользоваться сполна.
— Что ты делаешь? — Она пытается не злиться, ведь прекрасно понимает его чувства. Желать того, кто не чувствует к тебе никакой симпатии, сложно и очень морально подавляет.
— Прекрати любить того, кто о тебе и не вспоминает. Прекрати! — Пенг с трудом выговаривает слова, а затем разворачивается и уходит прочь.
Его щека горит, но боль на лице совсем не волнует; болит сердце из-за страха не получить желаемое. Он уходит в лес, чтобы собрать грибов и немного остыть. Пенг не может сейчас нормально существовать рядом с Кагурой, не выкидывая чего-то подобного, поэтому… Поэтому стоит просто отступить и позволить разуму вернуться. Как назло, ему ничего не попадается, а мысли так и возвращаются к тому, что видел в порту.
Корабли под французскими и английскими флагами. Десятки солдат, спускающихся с этих кораблей. И больше всего его волновали корабли Британского флота. Он боялся, что человек, которого он никогда в жизни не видел, но которого ненавидел всей душой, окажется здесь и заберет Кагуру себе. А этого Пенг допустить никак не мог.
* * *
Небо горело. Тонкие полосы облаков красными равными ранами виднелись вдали. Воздух дрожал. Непривычная тишина сковала лондонские улицы в преддверии наступающей ночи. Сого не спалось. Он смотрел на это небо сквозь окно, боясь даже подумать о том, что этот закат ему напоминает о Кагуре.
В дверь постучали, и Окита отвлёкся, отпустил тревожные мысли прочь. У него не было никаких шансов встретиться с ней спустя столько лет, поэтому ему не стоило отвлекаться от истинных целей его нового похода в Китай. Он сам себе признавался в том, что вообще не желал вновь посещать эту страну. Пускай Китай и привнес в его жизнь Кагуру.
Служанка отворила дверь, склонилась, поставила поднос на стол и также молча удалилась, боясь поднять глаза. Новая прислуга похоже была осведомлена о нраве хозяина дома и приняла всё за правду.
Слухи. Слухи. Слухи.
Сого не мог ничего изменить, переписать своё прошлое. Он просто научился с этим жить, мириться и иногда противостоять, реже этим пользоваться. Истории о резне в Веллейхолле разлетелись далеко за пределы Беркшира. Спустя десять лет история обросла массой противоречивых сведений. Каждый излагал её так, как хотел, приукрашивая порой действительность до невероятных масштабов. И лишь Сого знал настоящую правду. С тех пор он не выпускал катану из рук и настолько улучшил свои навыки, что уже и не представлял для себя иного холодного оружия.
Он во многом изменился. От старого Сого Окиты ничего не осталось. Осталось, точнее, только имя. Дурной нрав, вспыльчивость словно потонули в бесконечном море безразличия. Да, Сого стал холоден ко всему, ко всем. Среди множества людей он чувствовал дикое опустошающее одиночество. Окита понимал, прекрасно понимал, почему так произошло. Его солнце, его проводник в мир эмоций отсутствовал. Все его солнца угасли, и он теперь вынужден учиться жить по новым правилам. Но прошлая жизнь… Прошлые эмоции горели при любом взгляде на окружение. Сколько бы он не пытался, сколько бы не выбросил вещей из лондонского дома — стены издевались. Призраки прошлого гуляли, касались его лица, когда он спал; врывались в распахнутые окна, с ветром неслись по коридорам.
Сого помнил почти каждую минуту происходящего в его доме здесь и в Беркшире. Единственное, что он вырвал из своей памяти — день, когда Кагуру увез корабль. Это было лучшее решение в его жизни. Оно было наконец-то правильным и выверенным. Окита медленно выдохнул, ощущая усталость, что навалилась на него в последнее время. Снотворное. Его теперь спасало только оно. И именно это принесла служанка.
Стакан звонко брякнул, коснувшись столешницы. Белесый раствор плескался в бутылке, словно напоминая о том, что раньше Сого предпочитал напитки с благородным древесным цветом. Но всё это в прошлом. Далеком и невозвратном. Он поднес стакан к губам, когда дверь в его кабинет вновь отворилась, но уже без стука.
— Так и знала, что ты ещё не спишь, — Шерил ворвалась в эту тишину, когда хотелось менее всего, чтобы она была нарушена.
— Почему ты пришла? Что-то случилось? — Сого отставил стакан, внимательно смотря на незваную гостью.
— Мне не спится перед этой поездкой. Честно говоря, есть и иные причины, — она села в кресло напротив рабочего стола Сого. — Думаю, к чему это всё приведет?
— Не вижу никаких проблем, — Окита поднял стакан и отпил, поморщился и после промедления осушил стакан. — Он уже спит?
— Да, — Шерил выдохнула и отвела взгляд, скорее всего она смотрела на окно за спиной Сого, там, где уже расползлась чернота.
— Иди спать.
Шерил поджала губы, словно запретила себе что-то сказать. Но Сого и не стал бы расспрашивать. Ему это безразлично. Как, впрочем, и всё в этой жизни. Дверь тихо скрипнула, но он даже не оглянулся вслед. Так много странного произошло в его жизни. Возможно, с него хватит приключений, и жизнь смилостивится, не повернет всё с ног на голову.
На сердце было тревожно.
И море… Море было тревожным в эту ночь.
* * *
Старик открыл глаза, ему хотелось пить, но в горле пересохло так, что он не смог вымолвить и слова. В жалкой попытке дотянуться рукой до графина, старик опрокинул близко стоящий стакан. И тот звонко раскололся, ударяясь об пол. В ночной тишине, повисшей в доме пару часов назад, это звучало словно колокол. Колокол по его когда-то былой силе и жизни. С каждым новым днем ненависть к себе становилась все сильнее. И если бы он только мог… то осколками бы изрезал себе руки, лишая это тело позора.
Служанка, дремавшая в кресле, встрепенулась, открыла глаза.
— Сэр, Вам плохо? — Катрин присела возле кровати, не обращая внимания на битое стекло.
— Воды…
— Я только принесу стакан, подождите, пожалуйста.
Она бесшумно выскользнула из комнаты, направляясь на кухню. Ей было больно видеть старика в такие минуты, когда его беспомощность ощущалась острее всего. Тем более Катрин знала его совсем иным, пускай лишь только по рассказам.
Она подхватила со стола новый стакан и двинулась в сторону комнаты, когда в коридоре Катрин встретилась с Сого. В прежние времена она бы испугалась, но не теперь. После произошедшего в Беркшире, Катрин взглянула на этого человека по-новому. И ей казалось, что её хозяин до сих пор не отпустил призрак Кагуры. Кажется, он по-настоящему любил Кагуру. Сейчас Катрин была горда, что служила именно ему, именно в его доме. Она чувствовала, что в случае чего, хозяин их всех защитит, несмотря на то, что когда-то он сжег поместье Веллейхолл.
— Что-то случилось?
— Стакан разбился, вот взяла новый, сэр, — она еле заметно поклонилась ему. — Вам не принесли снотворное? Вы не спите в такой час…
— Он спит?
— Нет. Кажется, что неважно себя чувствует.
— Я пройду с тобой. Мне нужно с ним поговорить.
Она молча кивнула в ответ. Её рабочее платье мягко зашуршало, и Окита, как послушный ребенок, последовал за ней. Ему меньше всего хотелось встречаться с мужчиной в той комнате, куда следовала служанка. Но Сого должен был поговорить с ним перед дальней поездкой. Бог мог в любой день прибрать старика к себе.
— Долго ты… — тихий голос старика раздался сразу, как только девушка вошла.
— Простите, вот, — она налила воды из графина и протянула мужчине.
Старик с жадностью выпил весь и протянул стакан обратно. Теперь он заметил, что в комнате появился еще один человек.
— Что ты здесь забыл?
— Мне нужно с Вами поговорить. Наедине, — Окита метнул взгляд на Катрин.
— Я буду снаружи, — она поклонилась и молча удалилась из комнаты.
— Думаю, она вам рассказала, что утром мы отплываем в Китай. Не знаю, сколько это продлится и увидимся ли мы вновь.
— Да, рассказала. Если бы я мог, то я бы отправился обратно домой. Это было мое худшее решение, плыть сюда. Стать пленником этой чертовой страны.
— Я понимаю, и всё же, вы в какой-то степени вольны, господин Канко.
— Ты хочешь поговорить о моей дочери?
— Не думаю, что судьба предоставит мне такой шанс повстречаться с ней вновь, но я хочу спросить о…
— Я сам погубил её… отправив сюда. Я был неправ.
— Есть ли в Китае ещё кто-то, к кому она может обратиться за помощью? Я хочу рассказать ей, что вы живы и с вами всё в порядке.
— В порядке? Со мной? Ты издеваешься…
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Нет, никого нет. Если её нет в Амое, то вся империя для неё — дом.
— Ясно. Что ж, тогда доброй ночи, господин Канко.
— Обещай мне, что если ты и встретишься с ней, то ни за что больше не причинишь боль.
— Я обещаю это вам.
Более Канко не желал говорить, он закрыл глаза, проваливаясь в сон, и Сого поспешил покинуть комнату. Он шел по коридору, словно во сне. Тени мелькали вдоль стен, казалось, что шорох раздавался из каждого угла. На долю секунды ему показалось, что из комнаты, где когда-то жила юная дочь Ято, послышался голос. Окита замер в паре сантиметров возле двери, прислушиваясь к происходящему. Тишина.
Сого открыл дверь, и его встретила привычная темнота. В этой комнате никто не жил, точнее, Окита не позволил никому здесь селиться. Он сел на край кровати, чувствуя, что усталость накатывает с новой силой. Впереди у него долгое путешествие, и ему нужны были силы. Его наконец-то сморило снотворное. И только поэтому он не услышал, как мимо комнаты прошла Шерил, которая, убедившись в том, что Окита спит, поспешила покинуть дом под покровом ночи.
В её руках была стопка писем, которые Шерил всей душой ненавидела, но боялась с ними что-либо сделать до сегодняшнего момента. Она прошла несколько улиц и, наконец заметив нескольких бродяг, что грелись возле разведенного костра, двинулась к ним. Ей было страшно, но страх перед Сого был сильнее. Она окинула мужчин взглядом, бросила пару серебряных шиллингов и протянула стопку с письмами, чтобы те их сожгли. У такого рода людей вопросов не возникло, они с радостью приняли деньги, и на глазах у Шерил стопка отправилась на съедение огню.
За столько лет она запомнила каждое слово в этих письмах. Она вместо Сого читала их, оставляя без ответа. И лишь Шерил было известно, что порт, в который прибудет их корабль через несколько недель, значится местом отправления каждого из этих писем.
Кагура была так рядом, но Шерил не была готова разрушить свою жизнь вновь. Она уже однажды потеряла Джона и не могла потерять теперь и Сого.
