Одинокий человек на кухне

В недобром молчании Баринов доехал до дома, и только заглушив мотор, понял, что приехал не домой, а на задний двор кухни. Ресторан был уже закрыт, и это оказалось на руку. Сейчас он не был готов видеть ещё кого-то. Или нет? Небольшая стычка помогла бы выпустить пар. Какое-то время Виктор Петрович тупо смотрел через пространство лобового стекла. Всё это было неправильно. Что он мог сказать? Что не должен был этого делать? Он не должен был этого делать. Но это, мать его, уже случилось. Баринов несколько раз ударил по рулю и снова со злостью вперился в своё перекошенное отражение в лобовом стекле. «Старый дурак. Лучше бы ты шлюху вызвал». Себе или Лёве, осталось без внимания. В кабинете Баринов включил свет и достал из ящика стола бутылку виски, которую купил ещё месяц назад. Налил сразу полстакана, сделал два щедрых глотка и утёр усы ребром ладони. Где он свернул не туда? Сколько Баринов себя помнил, ему нравились исключительно женщины. В конце концов, он был трижды женат. Возможно, если бы он не затеял этот цирк с новым меню, то вполне мог свести знакомство с той, прости господи, шефиней из конкурирующего ресторана. Дама его раздражала, и это был вернейший признак того, что с ней можно было завести долгоиграющий роман с далекоидущими последствиями. Ему ведь, если оглянуться на прошлых пассий, всегда нравились сильные женщины. Такие женщины, которых нужно было завоёвывать, а потом делать вид, что сдаёшься, потому что они ведь гордые противники, они привыкли побеждать и вполне могли обойтись совсем без мужской компании, что отлично доказывали после развода. Лёву не нужно было завоёвывать. Он был мягким, податливым и ужасно одиноким. И с ним было хорошо просто так, без выкрутасов. Эту мысль стоило запить. Она делала хорошо и больно — одновременно. Надо же было на шестом десятке встретить парня, который не мог связать двух слов от своей выученной неловкости. Маменькин сынок, вечный студент, дылда с рыбьими глазами, как между собой зубоскалили официанты, и за что теперь хотелось гонять их молотком для отбивных по всему ресторану. Чёртов Лёва. Тридцатипятилетний девственник под два метра ростом, который с женщиной-то никогда не был и от неожиданности или по глупости, ответил на случайный поцелуй пятидесяти пятилетнего мужика. Господи, когда в рассуждения вмешивались цифры, всё звучало ещё хреновей. Вспомнилось, как в пору своей молодости Витя, который ещё не пользовался отчеством, без зазрения совести соблазнял красоток — тогда ещё — студенток и комсомолок, на которых, конечно же, не планировал после жениться. Лёву тоже нельзя было отвести в загс. Идиотизм какой-то. Но дело ведь было не только в Лёве? — Да, Аркадий? Неуживчивый Аркадий, который сожрал бы любого, кто сунулся бы в его владения, нарезал круги вокруг водоросли и ему буквально было насрать на всё, что происходило за стеклянной стенкой его территории. Действительно. А почему он, Баринов, должен переживать из-за какого-то Лёвы, которого он месяц знает? Жил же он после развода как-то… И Лёву тоже переживёт. Звучало, как заупокойный тост. Ещё один глоток алкоголя ощущался вода водой и ясности не привнёс. Напротив, отдалив от холодной рассудительности, которая требовала выкинуть Лёву нахер из головы. Может быть, всё дело в том, что он слишком долго прожил во Франции? Бред. В конце концов, он не жеманный Луи. Ему пятьдесят пять и терять уже нечего. Но Лёва… Лёва… Ему хотелось Лёву. Сама мысль, что Лёва — мужчина, будоражила воображение. Это было чем-то новым, странным и чертовски соблазнительным. Как блюдо, которое никогда не собирался пробовать, но в какой-то момент захотел именно его. Лёву. Раздеть его, разложить на постели, целовать от горла и до пупка. Чтобы Лёва ёрзал своими длинными ногами, сбивая простыни… Виктор Петрович залпом осушил стакан и налил ещё. Перед глазами знакомо поплыло, будто это он был в аквариуме — старым неуживчивым карасём или какой там породы был на самом деле Аркадий. — Арк-кадий, кажется, я серьёзно влип, — пьяно заикнулся Виктор Петрович. — Мне приглянулся один… Лёва. После следующих двух стаканов шефа бросало из крайности в крайность. Он, то решал, что во всём виноват сам Лёва и порывался поехать набить ему морду, то винил во всём себя и тоже рвался к Лёве, но на этот раз — просить прощения, а потом обнять и снова расцеловать. А то и просто — хотел. Шеф так и не решил, что будет делать, когда увидит его. Всё ещё пребывая в сомнениях, он завинтил пустую бутылку и развернулся к выходу, чтобы прямо сейчас поехать к Лёве и уже на месте решить, что будет делать, но запнувшись о собственные ноги, рухнул мордой в ковёр и вырубился. *** Лёва закрыл за собой двери квартиры и сел на резиновый коврик. В доме было темно и тихо. Из гостиной тикали напольные часы. Лёва с трудом поднялся на подгибающихся ногах и прошёл на кухню. Не включая свет, на ощупь нашёл чайник, набрал немного воды и включил. В темноте загорелась призрачная синеватая подсветка. Чайник шумел и потрескивал, медленно закипая. Ожидая, когда вода согреется, Лёва сел на продавленный кухонный диванчик и откинул затылок на мягкую спинку. Рядом приглушённо играло радио. Лёва покрутил колёсико радиостанций и увеличил звук. Заиграла какая-то унылая альтернатива из девяностых. Лёва никогда не запоминал названий. Звуки музыки создали впечатление, что дома кто-то есть. Скрадывали тишину и время. Щелчок закипевшего чайника прозвучал, как выстрел. Обжигаясь, Лёва пил кипяток с дешёвым чайным пакетиком и не замечал этого. В горле снова застрял камень, который в обычное время мешал только произношению. Сейчас этот камень душил, и горячий чай не делал его меньше. Одна песня сменилась другой, такой же монотонной и депрессивной. Лёва нащупал рукой кончик красно-белого шарфика, который забыл вернуть, и поднял к глазам, будто видел его впервые. Он поднёс его ближе и вдохнул душный запах одеколона и сигарет. Прижал к губам и лизнул. Камень в горле тяжелел всё больше. Лёва вцепился зубами в вязаный уголок и потянул на себя, пропуская его внутрь, как гибкий шершавый язык. К горлу подступали всхлипы и, чтобы их заглушить, стал запихивать пальцами, забивать рот шарфом, как кляпом. По щекам потекли слёзы. Он зло дышал через нос, ладонью зажав набитый рот. Его душила истерика, но он ведь был мужчиной и не должен был всхлипывать. Тем более из-за другого мужчины. Лёву затошнило. Он выплюнул изжеванную тряпку и умылся над кухонной раковиной. Снова сел на старый диван, думая допить чай и чем-нибудь заняться, чтобы отвлечь себя, но был слишком измотан и под очередную унылую песню просто выключился. «…мальчики знают, что нужно всё делать скорей. И мальчики делают всё по возможности тише…» ~ Лёве одиннадцать. До двенадцатого дня рождения каких-то два месяца. Он крепко дружит с одноклассником Стёпой. Настолько крепко, что во время игры в снежки целует его в щёку, а Стёпа целует его в губы. И это не кажется чем-то неправильным. Это приятно — чувствовать и знать, что они со Стёпой испытывают одно и то же. И после этого они продолжают свою дикую беготню по школьному двору, как будто не случилось ничего необычного. Вечером Лёва рассказывает маме, что было на уроках, что получил пятёрку по русскому и четвёрку по геометрии, что после школы целовался с Кузнецовым. Лёва обо всём рассказывает маме, потому что доверяет и не думает, что поцелуи со Стёпой, это что-то плохое. Они ведь не курили и не ругались нехорошими словами. Мама спрашивает, что они делали ещё? Лёва перечисляет детские игры, — догонялки, ножички, монетки на рельсах, аквариумные рыбки, занятия в кружке радиотехники, в который они записались в этом году. И поцелуи. Мама говорит, что целовать мальчиков плохо. Лёва не понимает. Ему нравится Стёпа, у них столько общих увлечений и им хорошо вдвоём. Мама говорит, что он не должен больше общаться с Кузнецовым. Лёва не согласен. Он пытается понять, почему это неправильно. Мама краснеет и срывающимся на истерику голосом говорит, что мальчиков, которые любят друг друга целовать, все будут ненавидеть. Их могут избить и даже посадить в тюрьму. И тогда Лёва честно спрашивает — а что, если никому не рассказывать? Они просто будут дружить и только иногда целовать друг друга, чтобы никто не увидел. Мама повторяет, что это плохо и неправильно. Голос у неё всё больше срывается. Она повторяет, что мальчики должны целовать девочек, а потом уже, будучи взрослыми, создавать с ними семьи и рожать детишек. Лёва совсем не против детишек. Только почему нельзя при этом быть со Стёпой? Они бы усыновили ребёнка из приюта. В мире так много ничейных детей, которым тоже нужна семья… Мама говорит, что он не понимает по-хорошему, и происходит нечто настолько несправедливое и унизительное, что Лёва до сих пор не понимает, как это могло случиться в этой вселенной. Пространство разлетается на осколки. Лёва снова на школьном дворе, как будто не уходил. На лице холодные снежки и горячие поцелуи. У Стёпы серые глаза и веснушки на носу даже зимой. Дома за ужином Лёва рассказывает, что получил пятёрку по русскому и четвёрку по геометрии. Но мама видела, что они делали на школьном дворе. — По-хорошему ты не понимаешь, — устало вздыхает мама. На школьном дворе, Лёва убегает от Стёпы, потому что нельзя допустить поцелуй. Всё из-за него. Он будто проклят. Мама всё равно узнает, а значит надо бежать. И Лёва бежит изо всех сил, но Стёпа всё равно догоняет его и, не понимая всего ужаса происходящего, целует в губы, глубоко и мокро, так по-взрослому и почему-то знакомо. — Значит, по-хорошему ты не понимаешь, — звучит строгий голос мамы. У Лёвы горит лицо, когда он наотмашь бьёт Стёпу. Кузнецов падает в снег, по его разбитым губам капает кровь. И Лёва идёт домой. Он сделал всё правильно. Он подрался. Как мужчина. Никаких поцелуев. В этот раз всё будет по-другому. Дома мама слушает его рассказ про пятёрку по русскому и четвёрку по геометрии, а потом говорит, что знает, почему он на самом деле ударил Стёпу. Что на самом деле он хотел его поцеловать. Даже после удара. В его окровавленные губы. Что это ещё более омерзительный поступок. Значит, его изъян намного хуже. — Значит, по-хорошему ты не понимаешь… И всё повторяется, как в липком кошмаре, из которого не вырваться. Снова и снова. Круг за кругом. Поцелуй за поцелуем. ~ Лёва проснулся в полдень совершенно измученным, как будто совсем не спал. Голова болела, и хотелось почистить зубы. Он проспал на работу и первым делом побежал звонить своему руководителю. Заикаясь на каждом слове, врал, что заболел. Врал про температуру и головную боль. Когда он заикался, ему верили легче, и Герман Вениаминович тоже поверил. На телефоне было с десяток пропущенных. С девяти утра и почти без пауз. От Виктора Петровича. Последним было короткое смс «Лёва падла!». Лёва удалил все оповещения скопом и сунул телефон обратно в портфель. Теперь всё это было уже не важно. Немного времени, и он забудет. Как будто Виктора Петровича никогда не было. Ведь уже очень долго, большую часть жизни Виктора Петровича рядом с ним и не было. Но теперь это ощущалось во много раз больнее. *** Баринов проснулся с жутким бодуном и онемевшей щекой. Судя по грохоту в собственной голове, на кухне уже давно кипела, жарилась и пеклась работа, а это значило, что вчера он в очередной раз совершенно безобразно надрался. Он перевернулся на бок и попытался вспомнить повод пьянки, выиграл вчера Спартак или проиграл — и не смог. Он вообще не мог припомнить, чем закончился вчерашний матч. Последнее, что он видел на стадионе, это совершенно ошеломлённые глаза Лёвы, после поцелуя… ну да. Взасос. Лучше бы не вспоминал. Как по цепочке наружу выползо и всё остальное. «Лучше бы я сдох», — пессимистично подумал шеф, поднимаясь с пола. Нужно было привести себя хоть в какой-то порядок и поговорить с Лёвой. И чем скорее, тем лучше. Почему-то охватившее вчера беспокойство, снова возвращалось. Как будто могло случиться что-то крайне хреновое. Он несколько раз звонил Лёве, и тот предсказуемо не брал трубку. И это его игнорирование начало раздражать, а потому сообщение получилось коротким и злым и после его отправки он десять раз об этом пожалел, но больше ничего отправлять не стал. А потом возникла гнусная мыслишка, что Лёва никогда особенно и не искал с ним встречи. Это Баринов, как осёл, упорно звал его в гости, в ресторан, на стадион… Возможно, что Лёве просто никто не нужен. И он, Баринов, тоже. И понять это было неожиданно неприятно, хотя он всегда привык считать себя толстокожим. После всего этого навалилась ещё большая тоска, и шеф решил сходить в загул. К тому же идти было совсем недалеко. Сначала виски, а потом ноги сами донесут куда нужно. Главное, не думать. Не думать получилось до самого утра, а потом вместе с похмельем пришла неминуемая расплата в виде тошных дум о жизни, о прошлом и том огромном багаже ошибок, что тащил за собой до сих пор. Пару лет назад, когда шеф развёлся в третий раз, он окончательно убедился, что не создан для семьи. Да и… казалось поздно снова пытаться найти кого-то для красивенького ореола счастливой старости. Даже звучало убого. Но человек тварь социальная, не лемминг и не бойцовая рыбка. Ему было необходимо чувствовать себя кому-то нужным, нуждаться в ком-то и с кем-то переживать эту чёртову жизнь. Поэтому он превратил команду поваров в свою семью. Кухня стала его домом. Сублимировать отношения выходило на славу. Он даже в шутку называл себя папочкой, а остальные повара были его непутёвыми домочадцами, детьми, которых он знал, как облупленных, принимал их недостатки и ценил достоинства каждого из них. И они тоже по-своему любили своего шефа. Было здорово каждый день приходить на кухню и проживать новые неудачи и успехи вместе со своей странной семьёй. Но по вечерам, когда все расходились по домам, и шеф оставался в своём кабинете наедине с Аркадием, его накрывала чёрная тоска, которую приходилось разбавлять алкоголем или азартными играми. Чёрт, он любил карты и футбол, но когда они становились не приятным времяпрепровождением, а жалким способом спастись от одиночества, это не приносило радости. По вечерам, когда все члены его кулинарной семьи разлетались по своим настоящим семьям, Виктор Петрович тоже хотел, чтобы дома его ждал кто-то. Тупое чувство, ведь он всё это уже пробовал, и опытным путём выяснил, что для семьи не создан. Не с его скотским характером. И всё равно хотел. И теперь, когда узнал Лёву, а после расставания с ним, Баринову всё больше казалось, что именно с этим нескладным парнем всё это наверняка бы получилось. А в субботу вечером, когда вся его придуманная семья разбежалась по домам, Виктор Петрович понял, что просто страшно скучает по Лёве. И что Лёва, как бы ни хотел казаться довольным своей жизнью, тоже не лемминг и совсем не бойцовая рыбка. Долго тянуть эту игру больше не имело смысла. Нужно было раскрывать карты. Только вот карты эти были не самыми выигрышными. Одна крайне слабая карта всё ещё удерживала шефа от решительного хода. *** На следующий день, ради чистоты эксперимента, Баринов разглядывал своих поваров. В большей степени, конечно, Луи, Федю и новенького су-шефа, но ничего из того, что видел в Лёве, не находил и добился только того, что повара начали от него шарахаться, а Луи и вовсе попытался улизнуть домой под каким-то идиотским предлогом. Нет. Доверять своей поварской семье такой скандальный секрет о своём «папочке», Баринов остерёгся. Даже Луи, который наверняка бы понял, но язык за зубами держать катастрофически не умел. Шеф с содроганием представил возможное развитие событий и решил обратиться к профессионалу со стороны. Вечером после работы он нашёл в записной книжке номерок одной дамы, которую вызывал, когда было слишком хорошо или же напротив — слишком хреново. Матильда, как она просила себя называть, была проверенной дамой, удобной, но сегодня Виктор Петрович звонил ей не для встречи. — Нет, Матильда. На этот раз я хотел бы узнать у тебя номер какого-нибудь мальчика. Нет, Матильда, это не предательство, скорее дружеская шутка. Хочу разыграть одного своего старого знакомого… Да-да, Матильда, это абсолютно безопасно. Ты же мне веришь?.. Да, знаю. Вот так низко я пал. Ну, так что? Матильда ломалась недолго и всё же продиктовала телефон, предупредив, что если за этот «розыгрыш» работника покалечат, она ему никогда этого не простит. Баринов клялся на соусе Шатобриан, что максимум, что грозит парню, так это грандиозный семейный скандал. Впервые в жизни ему было настолько стыдно за это жалкое враньё. Хорошо, что Матильда не могла видеть его в этот момент. Она бы точно не поверила. — Агентство «Фагот и Бегемот». Неожиданно, но трубку взяла девушка и сходу начала выспрашивать, чего он хочет. Какие предпочтения? Возраст? Верхний, нижний, свитч, универсал, и ещё целый перечень каких-то незнакомых слов. И самое главное — почему он не воспользовался их сайтом? Это удивительно, потому что у них ужасно удобный сайт, где можно просмотреть все данные работников, статусы и их фото-галереи. Почти десять минут Баринов слушал эту ахуительную рекламную лекцию, а потом просто попросил ему прислать парня не младше тридцати, универсала. Потому что не хотел нарваться на малолетку, а слово «универсал» было знакомым и понятным. Через час приехал он. — Неожиданно, — первое, что сказал «профессионал», когда ему открыл сам Баринов. — Не поймите меня неправильно, просто обычно мои клиенты это мальчики помоложе, с определёнными вкусами. Баринов тоже оказался изрядно удивлён. Наверное, окажись этот… Роман более похожим на Луи, он бы просто заплатил за ложный вызов и поскорее выпроводил за дверь, окончательно убедившись, что он не по этой части. Роман выглядел, как нормальный мужчина с улицы. Лет под сорок. Ростом чуть ниже Баринова, широкоплечий, но не качок, с короткими курчавыми волосами и большими еврейскими глазами. В нём очень сильно чувствовалась примесь восточной крови. И одет был как обычный, совсем немного франтоватый офисный работник. — Только я не пью, — предупредил Роман. — Вы ждали кого-то другого? — Нет, всё в порядке. — Тогда почему мы на кухне, и вы наливаете себе виски? — Ну, кое в чём ты прав. Что будешь пить? Пить в одиночку не хотелось, поэтому пришлось сварить Роману кофе. Они выпили, и Роман вполне себе профессионально взял шефа за руку и проникновенно заглянул в глаза, намекая на продолжение. Виктору Петровичу стало противно. И от прикосновения, и от самого себя за то, что ввязался в эту авантюру. — У меня почасовая оплата, — неохотно напомнил Роман. — А час уже подходит к концу. Чего вы хотите, Виктор? Если я правильно понял, вы никогда не… — Да. — Решили попробовать что-то новенькое, но не знаете, зайдёт ли вам. В таком случае, пока не попробуете — не узнаете. Пойдёмте в постель. Там будет намного удобней. Я всё покажу… Чёртов экстрасенс. Этот Роман был слишком догадливым, но не до такой степени, чтобы понять, как близок сейчас к тому, чтобы получить по морде за свои поглаживания по коленкам. — Руки убрал, — очень спокойно и ровно попросил шеф, но по его взгляду Роман и без того всё прекрасно понял. — Хорошо. Тогда деньги сейчас, и я пойду… Виктору Петровичу удалось его уговорить ещё на один час, но до койки дело так и не дошло. Не для этого он впустил в свой дом этого Романа. Ему нужно было простое и понятное объяснение, что, как и куда. Баринов сбивался, краснел и ещё больше из-за этого бесился. Но этот Роман действительно был каким-то колдуном, потому что снова понял, гладил руки и объяснял своим низким спокойным голосом что, как и куда. И то, что Роман говорил, успокаивало шефа, будто добрый доктор объяснил, что его болезнь излечима. По крайней мере, в самом главном, животрепещущем вопросе шеф сумел себя успокоить. За разговорами незаметно прошли целых три часа, перевалило за полночь. Роман увлечённо рисовал пальцем по соли из опрокинутой солонки гнутые диаграммы. — На самом деле нет ничего удивительного, что некоторых убеждённо натуральных мужиков тянет на другую сторону. У сексуальности есть своя шкала, — с видом лектора говорил он. — Вот здесь у нас полная гомосексуальность, а тут — полная гетеросексуальность. — А тут? — А между этими гранями где-то оказались вы. Скорее всего вот тут. Хотя нет, вот здесь. Картинка из соли оказалась ещё больше запутана, так что Баринов просто стёр её рукой под салфетку, чтобы не запутаться ещё больше. — Откуда ты только такой умный взялся? — Профдеформация. Раньше я был преподавателем в университете. — Так что же ушёл? — Почему же, ушёл? Ушли, — хмыкнул Роман. — А у вас между прочим, уже прилично накапало. Давайте уже рассчитаемся. Поздно уже. — Подвезти? — Я на машине. Виктор Петрович расплатился, закрыл за ним дверь и отрешённо подумал, — какой хороший мужик, этот Роман. Жалко, что «профессионал». Прозвучало, как тост. *** Никогда ничего не происходит само по себе. Только в кино разлучённые герои встречаются спустя недели, месяцы и годы совершенно случайно, просто столкнувшись в книжном магазине. Наверное, кому-то удобно верить в то, что всё сучится или не случится само по себе, и оправдывать своё бездействие велением судьбы. Баринов был не из их числа. У него не было столько времени на ожидание. Если ты сам не попытаешься найти своего человека, то рискуешь обнаружить себя на пустой кухне в компании бутылки. А судьба, если она и работала, Виктор Петрович, как заядлый игрок в покер, в этот раз не хотел её искушать. Один раз она уже сыграла на его стороне, буквально подкинув Лёву ему под колёса. Во второй раз чудо могло не повториться. А так, как это он проштрафился, то и действовать тоже должен он. Уже ни в чём не сомневаясь, он сел в машину и выехал со двора, чтобы там же и остановиться. Слишком много полицейских машин и оградительных лент не сулили ничего хорошего. А когда Баринов приметил среди людей в форме знакомое лицо подполковника Скворцова, скверное подозрение царапнуло что-то в груди, и он сам не заметил, как уже шёл на место происшествия. За оцепление его не пустили, зато Скворцов, тоже увидев старого знакомого, сам вышел ему навстречу. — Здорово! Вот так встреча. — Привет. Они обменялись рукопожатиями, и мрачными шутками о поводе для встречи. — Ты здесь откуда? — На заправку заезжал, — сказал Виктор Петрович, потому что как раз там и остановил своё авто. — А у вас… снова неуловимый маньяк? — Жгучий брюнет, ага, — Скворцов закурил сам, и поджёг сигарету Баринова. — И месяца не прошло, и вот опять. Пуговицу от военной формы оставил вот. Возможно, что он или кто-то из его друзей-родственников — служил в советской армии. — Я тоже служил в советской армии, — зачем-то ляпнул Виктор Петрович и сразу же добавил, что формы у него не осталось. Уж больно подозрительно уставился на него Скворцов. — А кто убитый? — Да! — Скворцов нервно стряхнул пепел. — Ничего эдакого. Какой-то франт на свиданку спешил, полные карманы гандонов. Пары шагов до машины не дошёл. Документов при нём не было, но по водительскому удостоверению пробили. Георгий Поляков. Сорок три года, прописка, учитель, но трудоустройство липовое… Фрилансер, наверное. — Фрилансер… — повторил Виктор Петрович, глядя на тлеющий кончик сигареты. Это не могло быть совпадением. Не могло ему так повезти. — Да, это сейчас модно. Но мы ещё будем проверять, где он там фрилансил… Меня только одно смущает в этом Георгии. — Что? — Глаза у него серые. Если бы не пуговица эта… Действительно. У Романа, точнее Георгия, были серые глаза с очень широкими зрачками. Если не всматриваться, кажутся просто чёрными. Сергей Юрьевич плавно свернул разговор на жалобы на застуженную поясницу, а Баринов всё кивал, будто внимательно слушал, а внутри себя с ужасом понимал, что рано или поздно менты докопаются, где работал Георгий и по какому адресу ездил на вызов, и к кому. И если его, Баринова, заподозрят, то… Ему придётся долго доказывать, что он не верблюд. Он распрощался с подполковником и сел в машину. Завёл мотор и задумался о превратностях судьбы. Два убийства и оба рядом с его домом и работой. А вдруг неуловимый маньяк это он сам и есть? Как в тех запутанных детективных романах. Убивал, будучи в беспамятстве, а на утро опохмелялся и как ни в чём не бывало шёл на работу. Сколько раз было, когда он напивался и так куролесил по всей Москве, что сам об этом не помнил? Вот что он делал в ту ночь, когда убили Лаврова? Ничего значительного не вспоминалось. А когда ушёл Роман? Что он делал после его ухода? Выпил напоследок ещё стаканчик и лёг спать. Или нет? Мотор всё ещё тарахтел вхолостую. Виктор Петрович снова посмотрел в сторону полицейского оцепления и столкнулся взглядом с подполковником Скворцовым, который всё ещё стоял за оградительной лентой и задумчиво курил, глядя на него. Баринов неловко махнул ему рукой и всё-таки тронулся с места. К чёрту всё это. Нужно было скорее встретиться с Лёвой. *** У Лёвы был очередной выходной, когда можно было весь день работать над дипломной для очередного слишком занятого для учёбы лентяя. В последнее время из-за нужды он брал слишком много заказов. Ещё ни одного не доделал, а предоплату успел потратить. Глаза уже слипались от усталости. Нужно было выпить кофе и всё-таки поесть. Лёва принёс на кухню ноутбук и поставил на плиту кастрюлю с водой, чтобы отварить макарон. Он был страшно голоден, и снова вчера не ужинал. «Не завтракал и не обедал». Странно, но и через неделю вспоминать о Баринове было также тяжело, как после возвращения со стадиона. Вчера он проходил мимо ресторана, смотрел через витрины, но зайти так и не решился. Да и на какие деньги? Обидней всего, когда в кипящую воду надо бросать макароны, а они закончились. Так же, как и крупа, и картошка. В морозилке нашлась одна чудом сбежавшая из пачки пельмешка, но бросать её в кипяток теперь казалось варварством. Лёва подсчитал остатки сбережений и решил добежать до ближайшего магазина. Только бы в «Клод Моне» по привычке не уехать. Он же не Сеня. Но это и не понадобилось. На въезде во двор, на бетонном блоке перед своей машиной сидел Виктор Петрович и бдительно осматривал подъезды, которые выходили во двор. Забежать обратно не получилось. Его уже заметили и шли навстречу. И грозный вид шефа отчего-то не обещал ничего хорошего.