Одинокий человек на кухне

Главное постоянство жизни заключалось в её изменчивости. И жизнь порой подбрасывала такие сюрпризы, что богатый опыт прожитых лет начинал сдавать позиции. — Что-то Студент этот, Лёва, давно не появлялся, — заметил Сеня. — Его никто не видел? — Нет. С месяц, наверное. — Может, он был проездом? — предположил новенький су-шеф. — Ну да, до этого больше года столовался, как все, а тут увидел, как шеф готовит, и свалил из Москвы. — Айнура, а ты его не видела? Вдруг шеф его снова по ночам сюда привозит. — Нет, — отмахнулась та. — Вот сам шеф приезжал один раз. Напился страшно, а Студент — нет. Не видела больше. — Может, они поругались? — предположил Луи, взволнованно прижав к груди руки, перепачканные в муке. — Точно, — хохотнул Федя. — Шеф его убил. — И съел, — договорил Сеня и со зловещим хрустом зажевал кусочек огурца, оставшегося от нарезки. — Всё сходится. Поэтому тот следак и… Один из поваров, кто именно, теперь было не узнать, не договорил, и вся братия снова сделала вид, что кропотливо трудится на благо кухни. Вернувшийся из зала шеф, прошёл в свою берлогу и закрылся на ключ. Неожиданный визит Скворцова с женой малость выбил его из колеи, и это было мягко сказано. Хотелось напиться и устроить локальный погром, но было никак нельзя показывать свои эмоции. Спокойно. Баринов всё-таки пригубил немного — всего рюмку — коньяку и пару минут разглядывал через стекло аквариума Аркадия. Скворцов пришёл сегодня в их ресторан со своей женой, заказал несколько блюд, в том числе блюдо от шефа. После чего попросил официанта позвать к ним шеф-повара и долго и горячо расхваливал приготовленные блюда. Больше ничего, сверх этого Скворцов не сказал. Разве что его жена активно поддакивала и намекала на дороговизну. Вот и всё. И отчего-то Виктору Петровичу было неспокойно от визита подполковника. Ладно бы тот заявился после убийства Лаврова. Шеф не удивился бы, потому что сам его и приглашал, в пьяном пылу обещая кренделя небесные под соусом бешамель. Но Скворцов пожаловал после второго убийства, спустя неделю с небольшим, и этот визит случился явно неспроста. Могло случиться самое херовое — они пробили, где работал Георгий и у кого был перед смертью. Вторая стопка коньяка медленно начинала действовать. Сердце успокаивалось. Аркадий неспешно плыл перед глазами по бесконечному аквариуму. Круг за кругом. Всё в порядке. В конце концов, этот Скворцов не такой ублюдок, чтобы, зная правду, кружить на расстоянии, точно стервятник. Ха-ха. При знакомстве он показался Баринову простым и прямолинейным, как разделочная доска. Следователь бы сразу выложил карты на стол, пока пара крепких ребят в форме вела самого шефа в КПЗ. Поэтому ещё оставалась надежда. Основанная на домыслах и ложных представлениях после единственной попойки, но всё-таки надежда. Потому что, если он ошибался, Лёва мог снова остаться один, а расставаться с ним теперь Виктор Петрович был эгоистично не готов. *** Он еле дождался закрытия, чтобы наконец-то поехать домой. Нужно было вести себя, как обычно. Не совершать всяких необдуманных действий. Это ведь первое правило невиновных подозреваемых? Хорошо, что хоть Лёва не подкидывал ему проблем. А он — Лёве. Хотя времени прошло всего ничего, но шеф хорошо знал подлые черты своего непростого характера. Из-за какой-нибудь сущей мелочи всё могло пойти по пизде уже на следующий день. Но, кажется, бог миловал. Больше всего он опасался, что когда переспит с Лёвой, на этом всё и закончится. А пару дней назад выяснил, что Лёва сам каждую их встречу считает последней. Потому что Виктор Петрович не гей, для него всё это — экзотика, а новизна ощущений скоро пройдёт, и он больше не захочет встречаться. Шеф вспомнил собственные страхи, о том, что Лёва решит найти себе кого-нибудь помоложе, и облегчённо выдохнул. На радостях он устроил целый скандал под лозунгом, — как можно было считать меня таким ублюдком?! — после чего всучил Лёве запасные ключи от квартиры и сказал, чтобы он больше такой ерунды не придумывал. Переезд произошёл незаметно. На кухонном столе поселился Лёвин ноутбук и стопка папок, в шкафу — его более чем скромный гардероб, а в ванной — зубная щётка, биковский станок и полотенце с дельфином. Вот и всё богатство, хотя Баринов мысленно был готов перевозить на машине как минимум аквариум. По Лёве было заметно, что он привык жить один. Много молчал и вздрагивал, когда с ним заговаривали. Выключал свет в ванной, когда внутри сидел шеф. Два дня подряд он грел чайник на одну кружку. А позавчера, вернувшись из магазина, чуть не отправился обратно, потому что забыл купить какую-то ерунду к чаю для него, Баринова. — Мне надо с-составлять список. — Лёва, я вообще не люблю сладкое. Не забивай себе голову. Мне куда интересней, на что ты закупился. Ты же совсем недавно брал макароны по акции. — Мне зап-платили за дипломную. И у меня есть деньги. П-п-просто иногда возникают непредвиденные расходы, и… Каким же смешным он казался шефу, когда обижался. — Лёва, — Баринов успокаивающе обнял его и щекотно поцеловал в скулу. — Спасибо. Вчера был один из лучших вечеров. Дома было светло, и с кухни пахло отварным картофелем и подгоревшими котлетами, а Лёва вышел к нему в прихожую и с короткой заминкой обнял за шею и сказал: — П-привет. За ужином Баринов рассказывал, какие фокусы успели отмочить на работе его инвалиды. Про визит следователя рассказывать не стал. Хотя ничего эдакого в его визите и не должно было быть. Не важно. Просто подполковник — очень занятой человек, а сегодня была суббота. Вот и всё. Стараясь совсем отогнать думы о мирном визите полицейского, Виктор Петрович закончил пересказ про то, как Сеня и Федя разыграли су-шефа так, что тот чуть не уволился. — А у тебя как прошёл день? Лёва практически в двух словах пересказывал свои рабочие будни. Сетовал, что его работа не так насыщена событиями, возможно потому, что он почти не вылезает из лаборантской и читального зала. А потом зачитал пару нелепых отрывков из работ, которые ему досталось править. Идиллия. *** Каждую ночь Баринов узнавал Лёву, как будто в первый раз. От него всегда пахло чёрным перцем, потому что это была его любимая пряность и он по чуть-чуть добавлял даже в утренний кофе. У Лёвы были оспины на скулах и висках. Может давил юношеские прыщи, а может неудачно переболел корью. Лёва всегда закрывал глаза, когда Баринов целовал его виски и щёки. Намного больше ему нравились поцелуи в губы, даже несмотря на жёсткие усы шефа. Они всегда долго целовались, когда ложились в постель. Лёва от этого обмякал и расслаблялся, хотя его губы совсем скоро краснели и начинали болеть. Сейчас его обычно сведённые плечи, расправились, а движения замедлились и стали плавными. Лёва отстранился, облизываясь и рассеянно поглаживая шефа по груди и мягкому животу. Его глаза диковато сверкали в полумраке, а из-за того, что он лежал на боку, и из-за примятой подушки, его шея казалась особенно длинной и соблазнительной. Виктор Петрович притянул его ближе, обнял под плечо, ощущая рукой острую лопатку и целуя горящие огнём скулы, виски, мочку уха и под ней и щекотно прошёлся усами, губами и языком по открытой шее. Лёва дышал через рот, шумно и отрывисто, иногда переходя на хриплый стон. Он был ужасно отзывчивым и красивым. Уже привычно и с силой Виктор Петрович огладил Лёвины бёдра и поясницу, поцеловал грудь с крохотными сосками и худой живот. У него был потрясающий торс. Когда он делал по утрам зарядку, Виктор Петрович не мог оторвать от него глаз. Лёва совершал наклоны, отжимался и приседал, плавно потягивался так, что под светлой кожей гипнотически перекатывались мышцы. В такие моменты Баринов думал, что не заслуживает его. Лёва одним слитым движением обнял ногой бедро Виктора Петровича и оказался на нём верхом. Шало улыбался, нависая над ним, и потянул к нему свои чёртовы неспокойные руки, которым было всего мало. Вот к чему Баринов до сих пор не мог привыкнуть, так это к тому вниманию, которое Лёва уделял его, шефа, груди и в частности соскам. Хуже всего было то, что это было чертовски приятно, но со стороны, наверное, представляло то ещё зрелище. Лёва не ограничивался пощипываниями и поглаживаниями, он наклонялся и втягивал в рот, прикусывал и вылизывал. И только от осознания этого можно было кончить или свихнуться, или всё сразу. Баринов зажмурился и вцепился рукой в Лёвин затылок, как утопающий, когда он снова проделывал это своим горячим подвижным языком. — Лёва, — выдохнул Виктор Петрович, в любой момент ожидая остановки сердца, что, конечно же, было совсем не шуткой. Он уже пытался донести до Лёвы эту неприглядную истину, но потерпел поражение. У Лёвы были уши и глаза, и он-то, паршивец, знал, как на эти штучки реагирует один ни в чём не виноватый шеф-повар французского ресторана. В отместку Виктор Петрович положил руки на такие упругие и вместе с тем мягкие ягодицы, придвигая немного ближе. Лёва понятливо пересел так, чтобы их члены снова прижимались друг к другу, и обхватил широкой горячей рукой, так охуительно чувствительно пробегая большим пальцем по головке. Баринов хрипло стонал, так хорошо и уютно массируя умещавшиеся в руках округлые ягодицы, и совсем непредумышленно мазнул пальцами по горячей ложбинке. На секунду Лёва замер и сбился с ритма. Виктор Петрович мысленно чертыхнулся и переключился на поясницу, поглаживая и разминая, пока Лёва снова не расслабился и не возобновил движения крепкой руки. Плавно задвигал навстречу поджарыми бёдрами, мстительно куснул шефа за плечо и быстро-шумно дышал, пока они не кончили один за другим. Виктор Петрович так и лежал на спине, Лёва удобно устроился на его животе. Его тёплая щека слегка колола грудь отросшей щетиной, взъерошенная макушка удобно лежала под подбородком, руками он обнимал Баринова за плечи, а его голые пятки свешивались над полом, потому что этот чёртов диван был для него коротковат. Лёва привстал, чтобы вытереть их бумажным полотенцем и задумчиво облизал пальцы. — Думаю, в следующий раз я бы хотел попробовать сделать это ртом. Виктор Петрович вспомнил чёрный мундштук фагота и мысленно застонал. Они всё ещё не заходили дальше взаимной дрочки и петтинга, и Лёву это, кажется, совершенно устраивало. Он отыгрывался на позах. Сегодня вот он был чёртовым жокеем. А вчера Баринов толкался между его сжатых бёдер. А в другой раз они миловались, стоя под душем, и Баринов опоздал на работу, где его впервые в жизни подловил на этом Нагиев. Невозможно было привыкнуть к близости с другим мужчиной. И шефа устраивал этот странный лаконичный секс, но с каждым разом, чем больше он узнавал Лёву, тем большего ему хотелось. Каждый раз хотелось зайти чуточку дальше. Вернее, глубже. Но как только шеф едва касался пальцем меж ягодиц, Лёва каменел всем телом и замирал, как мертвец. Жуткое ощущение на самом деле. Вот с тобой горячий подвижный любовник, отзывчивый и стонущий, и вдруг это всё выключалось, как за неуплату. Каждый раз Виктор Петрович собирался поговорить с Лёвой об этом, и каждый раз что-то мешало. Сегодня вот помешала перспектива минета. *** В воскресенье у них выдался общий выходной, и Баринов думал, что они проведут его дома, желательно не вылезая из постели. Но выяснилось, что у Лёвы были другие планы. После обеда он засобирался на улицу — гулять — и Баринов решил к нему присоединиться. Это было фатальной ошибкой. Они отправились не просто гулять. Они преодолели такое расстояние, которое для коренных москвичей считалось целым путешествием, не снившимся никаким хоббитам. И это Баринов ещё предложил взять машину, чтобы доехать до Патриарших или любого другого бульвара, но остановились они намного дальше. Лёве чем-то приглянулась на взгляд шефа совершенно непримечательная улица, Баринов припарковался и они пошли, куда глаза глядят. Как выяснилось в процессе, Лёва обожал бродяжничать по улицам и переулкам, по дворам и скверам, по шумным площадям и безлюдным пустырям рядом с промзонами. Они вернулись домой поздно, после полуночи. Баринов был злой, как чёрт, и страшно устал. Пообещал себе, что больше не пойдёт в эти грёбаные кругосветные путешествия по глобусу Москвы, что в гробу всё это видел. Клялся себе на крови жертвенных помидоров, чтобы в следующий раз снова пренебречь домашним уютом, потому что… ну как можно было отпускать Лёву бродяжничать по этим ебеням одного? Виктор Петрович и не знал, что такие места в Москве вообще есть. Он всё так же не был в восторге от нового маршрута. Через полчаса он заскучал. А через три устал и начал намекать, что пора бы домой, что сегодня важный матч. Уже не говоря о том, что его машину мог забрать эвакуатор или ушлые угонщики. — Зачем мы вообще бродим по этим подворотням? — ворчал Баринов, зябко кутаясь в куртку. Бабье лето промелькнуло, как его и не бывало. В октябре снова подули сырые промозглые ветра, а над головой нависли низкие серые тучи, которые всё не торопились проливаться дождём. Баринов жалел, что не взял с собой зонт. — Между п-прочим, благодаря этим прогулкам, я узнал о вашем ресторане, — с лёгким укором заметил Лёва. — И вы совсем не обязаны со мной ходить. Это моя привычка. Не могу долго б-быть в четырёх стенах. На работе стены, дома… Начинает б-болеть голова. — Ну да, — проворчал Баринов. — Не удивительно, что у тебя в один момент развалились ботинки. Как с этой привычкой тебя ещё не ограбили, если не хуже. — Почему? Г-грабили, — Лёва легкомысленно пожал плечами и махнул куда-то за шеренгу мусорных баков. — Вон в т-том дворе подошли двое. Забрали к-кошелёк с мелочью и дали под дых. — Лёва, ты либо бессмертный, либо безумный. Не расстраивай меня, скажи, что ты из клана МакЛаудов. Лёва засмеялся. — Не знаю. Может, вы п-правы, и я поступал неосмотрительно, — он пожал плечами, глядя себе под ноги, где шелестела грязная сухая листва. — Как тебя твоя мама только отпускала, — продолжал ворчать шеф, пытаясь понять смысл подобного развлечения. Лёва презрительно фыркнул и не ответил. Они прошли мимо живописного пустыря, на фоне которого в серое небо дымили чёрные трубы завода. На пустыре каким-то чудом ещё росла одинокая берёзка. Баринов никогда не любил промышленные пейзажи. Они наводили на тоскливые размышления о бренности бытия и заставляли задавать такие вопросы, которые в обычной обстановке и вовсе не пришли бы в голову. — Лёва, а твоя мама вообще знала, что ты, ну… не по-девочкам? Лёва кивнул, и его карие глаза потемнели. — Знала. С самого н-начала. — Судя по её попыткам тебя знакомить, она этого не приняла, — осторожно заметил Виктор Петрович. — О-о, не п-п-приняла… — Лёва криво улыбнулся, как будто Виктор Петрович ничерта не знал о «непринятии». — Она п-потеряла надежду, когда мне стукнуло т-тридцать, а все незамужние д-дочери её подруг подошли к концу. Решила ст-тать единственной женщиной в моей жизни. Уволилась из больницы, разорвала отношения со всеми друзьями и знакомыми. Всё, лишь бы не оставлять меня б-без присмотра. Пустырь остался позади, а из-за пригорка показались крыши высотных зданий. Очередной спальный район вдали от цивилизации, который оказался всеми забыт и заброшен. Наверное, это была уже не Москва. Наверное, домой им придётся возвращаться на такси или ловить попутку. Странно, но люди почти не встречались. Только бродячие псы в изобилии шастали тут и там, обнюхивали мусорные баки, опасливо обходя прохожих по дуге. — Лёва, а ты никогда не думал от неё съехать? — спросил Виктор Петрович, потому что он бы наверняка съехал. Он и съехал давным-давно от своей мамы и только иногда, когда накатывала тоска, жалел, что не был рядом, когда она умирала. — Д-думал. Даже подыскал съёмную квартиру. Но к-к-как только разговор заходил о переезде, маме делалось плохо. Она б-была медиком, очень хорошо знала симптомы. Она вызывала себе скорую, и ей всегда верили, — Лёва растянул тонкие губы в злой усмешке. — А п-потом она заболела по-настоящему, и этим окончательно привязала к себе. Попавшаяся на пути пустая жестянка из-под пива с треском полетела вверх от злого пинка. — Если б-бы вы знали, как сильно я ненавидел её, вы бы не захотели меня видеть больше никогда. Я жд-дал её смерти. Понимаете? Ждал. П-п-просыпался утром и прислушивался — д-дышит, нет? А п-потом, когда она всё-таки не проснулась, я оказался совершенно один. Я… Я не знал, что мне делать. Было страшно оставаться дома, и я бродил по всей Москве. Выходил на случайной станции и шёл, к-куда глаза глядят, пока не валился от усталости. Иногда д-до рассвета. Потом ехал домой и засыпал в прихожей. Мне к-казалось, что среди людей я не буду один, казалось, что мне не место среди людей, что… Наверное, п-просто отупел от одиночества. Я ч-ч-читал, такое часто случается, к-к-к… Один раз я хотел шагнуть с к-к-крыши. Наверное, если бы мы б-были в Питере, я пошёл бы к мосту… Лёва остановился, так резко, что Баринов заметил это буквально сделав три шага и растерянно оглянулся. Лёва смотрел на него затравленно и угрожающе, как один из тех бродячих псов. Его пальцы сжимались и разжимались, будто пытались что-то вытащить из воздуха. Небо казалось таким тяжёлым, что, если бы не было этих высоток, наверное, давно бы упало всей этой тихой серой массой на землю и раздавило бы их к чёртовой матери. — Эй, ты чего? Всё в порядке, Лёва, — недрогнувшим голосом соврал Виктор Петрович. — Пойдём. Мне не нравится этот район. Лёва не двинулся. Он уставился себе под ноги, на запылённые ботинки и как будто пытался решить какую-то невероятно сложную задачу. — Лёва, — снова позвал Виктор Петрович и, услышав за спиной какое-то движение, оглянулся. Это была женщина. Просто женщина, не молодая, в выцветшем сиреневом пальто в катышках. Она прошла мимо, чуть слышно стуча сбитыми каблуками на чёрных сапогах, в каждой руке сжимая по огромной сумке и, когда забежала в подъезд, подозрительно оглянулась через плечо. Как только автоматическая дверь захлопнулась, у помойки надсадно залаяла собака. А за ней, как по цепочке заголосили и другие псы. Лёва отмер и заозирался по сторонам, не понимая, как здесь очутился. — Пошли, — повторил Виктор Петрович, схватил дрожащую руку, и потащил Лёву в сторону, откуда раздавался автомобильный гул. Они вышли на трассу и перебежали дорогу в неположенном месте. На другой стороне был всё тот же район, соседний двор с покорёженной детской площадкой и полупустой стоянкой. Лёва понуро плёлся за шефом и выглядел, как отличник, получивший вместо пятёрки «хорошо». — Я вас напугал. — Нет, Лёва. Не то, чтобы, но… — шеф не смог найтись с ответом, потому что Лёва действительно нихуёво так его напугал. — На самом д-деле я жалкий человек, — проговорил он почти шёпотом. — Если бы вы знали, насколько я жалок… — Лёва, заканчивай, — одёрнул его Виктор Петрович и выпустил руку, чтобы толкнуть в плечо. Лёва покачнулся, но устоял. — Простите. Они снова никуда не шли, стояли, как два дурака, на детской площадке и смотрели в разные стороны. Баринову хотелось отвесить Лёве подзатыльник, но у него и без этого был вид вечной готовности к оплеухам, что раздражало ещё больше, и вместо этого пришлось отвесить пинка пустой пластиковой полторашке. Она полетела не так далеко и красиво, как жестянка из-под пива. — Простите, — повторил Лёва, но выглядел скорее озадаченным, чем виноватым. Лёва был болен, и это с неожиданной силой тревожило Виктора Петровича. Нужно было успокоить его. Сказать что-нибудь правильное, ободряющее. Что он не виноват и корить ему себя не за что. И обнять. Всё это обычно приходило в голову уже потом, когда момент был уже проёбан. — Больше всего на свете, Лёва, я не выношу пустого нытья и самобичевания. Накосячил — признай и по возможности исправь. Остальное… — Баринов поморщился и махнул рукой, выражая этим жестом своё мнение о всей ситуации. Лёва кивнул, а Виктор Петрович сел на чудом уцелевшие качели. Крякнул, ощутив, как жёсткие борта врезались в бока. Надо было худеть. Интересно, сколько он успел скинуть, пока шароёбился по этим задворкам вселенной? Лёва потоптался на месте и сел на соседнюю качель. Наверное, он ожидал чего-то другого, когда доверял чужим ушам свои переживания. Наверное, Баринов дал маху. — Ты тоже меня извини. Тебе не повезло с матерью, и пришлось несладко, а я… не умею утешать. — Вы не устали? М-может, зайдём в бар? — предложил Лёва. — По дороге сюда я видел один. Если вернёмся сейчас, то… — Что? — не сразу сориентировался Баринов, потому что слышать такое предложение от Лёвы было, по меньшей мере, странно. — А ты ничего не путаешь? — нервно хохотнул он. На самом деле этим стоило воспользоваться. Баринов всегда переживал несчастья близких людей сильнее своих, поэтому обычно терпеть не мог слушать личные разговоры, отгораживался и переживал, если не имел возможности помочь. Начинал загоняться, а за этим сразу начинало шалить сердце. Да. Стоило пропустить стаканчик. Один крохотный стаканчик, чтобы пережить этот тоскливый день. *** На следующее утро Баринов проснулся дома, совершенно не помня, что было после того безобидного стаканчика. Кажется, за ним последовал второй и третий, а потом всё как в тумане. Рядом сидел Лёва, и по его лицу казалось невозможно прочитать, злится он или расстроен. Он нависал сверху с протянутым в руке стаканом и хмурил брови. — Что это? — с подозрением принюхался шеф, хотя не все яды имели запах. — Вода с лимоном, вы… — Вылей это и принеси… Там в холодильнике, внизу стоит банка. Лёва ушёл, что дало пару минут передышки. Виктор Петрович боялся спрашивать о вчерашнем, потому что нутром чуял — баром эта ночь не ограничилась. Лёва принёс запотевший стакан, который почти сразу опустел, а жизнь одно усатого шефа сделалась чуточку терпимее. — Просто скажи, что вчера было, и я пообещаю, что это не повторится, — решился Баринов услышать любую страшную правду. Вернее, почти любую. — Ну… — Лёва замялся, медля с ответом. — П-после п-паба вы заявили, что здешняя выпивка — ослиная м-моча, и мы поехали в бар. — Боже, я что, вёл пьяным? — Нет. Мы же оставили машину на парковке у магазина. Вызвали такси. — Уф, слава богу. А потом? Что это был за бар? Надеюсь не тот, в который… — Н-н-не знаю. Там было слишком шумно и всё мелькало. Вы сразу пошли к стойкам. Выпили ещё, а потом пошли в туалет и подрались с к-к-кавказцем. Н-не знаю из-за чего. Я пришёл уже в самый разгар, когда ваш п-противник выхватил складной нож. А вы вытащили свой — разделочный. Что ж, это многое объясняло. В частности, саднящие костяшки на руках и опухшую челюсть. Но это не объясняло, отчего Лёва вдруг стал выглядеть таким озадаченным. Баринов не чувствовал на себе других повреждений. — Я кого-то порезал. Великолепно. — Нет. Но вы п-пытались. Вас все к-кинулись разнимать. Мне кое-как удалось отобрать нож, и нам пришлось убегать. — А нож? — На кухне. К-кстати, а зачем вы носите его с собой? — Ну, знаешь, Лёва, вдруг принесут торт… Я всегда его забираю домой. Это мой личный инструмент. Понимаешь? — П-понимаю, — кивнул Лёва, хотя по лицу было не похоже. Наверняка, это был ещё не конец истории. Ведь, если он убегал из бара, значит он ещё был способен ходить. — Дальше, — потребовал он. — На улице вы встретили своего знакомого. Звали его Т-толей. Очень обрадовались. Он отвёз нас в подпольное казино. Ник-когда не был в таких местах. К-как в кино… А вот это было херовой новостью. — Много я проиграл? — Я столько н-никогда в руках не держал. Это значило — всё. Хотя… — Скажите, — снова вопрошал Лёва, — а вы часто проигрываете в покер своих друзей? — Друзей? Не-ет. Однажды я поставил Федю, а в другой раз — Сеню… Су-шефов ставил постоянно, но они у нас были птицы залётные, — отмахнулся шеф. — А почему ты?.. — не договорил и тут же внутренне похолодел от догадки. — Лёва, я что, проиграл тебя в карты? — Я н-н-н… — Лёва снова мучительно долго выталкивал слово так, что у Виктора Петровича сдали нервы. — Боже, Лёва! — болезненно зажмурился он. — Кто? Кто это был? Ты запомнил имя? Это был Толик? Как выглядел? Я сейчас… Виктор Петрович заворочался в постели, пытаясь подняться, увидел на полу, в куче сваленной одежды телефон и ключи от машины, после чего снова упал на подушку и замер с вытаращенными глазами. — Что с вами? В-виктор П-п-п… — подскочил Лёва. Шеф всё не двигался и только разинул рот. — Т-т-только не умирайте! — Лёва бросился на кухню и притащил аптечку. — Я с-сейчас! Т-тут были сердечные к-к… Т-т-т… Блистеры и пузырьки с таблетками сыпались на пол, под тихое хихиканье шефа. Лёва неверяще поднял голову от аптечки. — Лёва, отбой. Это была учебная тревога. — В-виктор Петрович! — Что? Или ты думаешь, я стал бы закладывать хоть кого-то, если у меня ещё оставались ключи от машины, телефон и нож? Не смотри на меня так. Всё честно. Ты пошутил, и я пошутил. Но на будущее имей в виду, сердце у меня действительно слабое. — Но в-вы действительно ставили своих работников! Как это можно? Сейчас же не к-к-крепостное право! Лёва выглядел не на шутку возмущённым. И непонятно, чем больше, розыгрышем или азартностью шефа. Сгрёб все лекарства в коробку и заходил по комнате, видимо пытаясь постичь границы человеческой безответственности. — Лёва, помнишь, что я сказал перед тем, как попросил рассказать о том, что было ночью? Лёва остановился и растерянно хлопнул глазами. Он, конечно же, нихрена не помнил. — А я говорил, что что бы ни произошло этой ночью, такое больше не повторится, Лёва. Ты мне веришь? — Вы когда-нибудь п-проигрывали… — Людей — никогда Лёва, — соврал Виктор Петрович, потому что это было всего два раза, и он довольно быстро успел перезанять и вернуть карточный долг. Но ещё больше он не хотел расстраивать Лёву. Он и без того, наверное, считал Баринова той ещё сволочью. Лёва вроде бы поверил. Тоже попросил прощения и пообещал, что будет осторожнее с шутками. — Я т-так испугался, когда ты… В этот раз обошлось. А если бы его не сморило? Хватило бы его пьяным мозгам наглости проиграть в карты Лёву? Лучше не задумываться об этом.