Плохой, хороший, мертвый

      Если бы жара была светом, он бы ослеп без шанса на восстановление в этом помещении, где под потолком выдохи работающих фенов и эхо щёлкающих ножниц. На улице тучи содрали солнце с неба, а тёплая Припять превратилась в осеннюю и душную.       Лето в Припяти научило Пашу больше не задаваться вопросом, какого чёрта он здесь делает, и спокойно смотреть в зеркало, пытаясь увидеть там себя, или стричь челку, когда она лезет в глаза. Возможно, и Сергей больше не смог терпеть Пашины отросшие волосы и почему-то вытащил его стричься именно сегодня, хотя сам вернулся с работы только под утро.       Железные линейки, прозрачные телефоны, оранжевые мандарины и душные парикмахерские как напоминание о сырых лесах, — это давно перестало быть лишь погоней за деньгами.       Слишком весёлая женщина в синем халате с ужасным запахом духов совсем не ограничилась просьбой: «Мне только чуть-чуть подровнять» и уже работала по моде. Музыка, звучавшая всегда вдалеке, вдруг затихла, ход времени выровнялся в правильном течении, внутренний отсчет тоже забыл обо всём и превратился в обычные тикающие часы.       Он хорошо ест, он загорел и постригся, если бы писал письмо маме с каникул, обязательно бы это упомянул. Только осенью ему бы следовало вернуться.       Но парикмахер словно отрезал ниточки, связывающие с прошлым. И себя в советском зеркале наконец увидел. Славного советского человека.       Стричь она закончила, улыбнулась, оглядывая свою работу, положила ножницы и стряхнула накидку - её работа выполнена, ниточки она все отрезала. Верёвки остались, которые только бензопилой разбивать. А здесь он вряд ли её достанет.       Расплатился деньгами, которые одолжил у Костенко, с возможностью отдать когда-нибудь потом. Вся жизнь теперь в долг по курсу рубль к копейке.       Провел рукой по волосам, направился к выходу, сквозь стеклянные двери искал Сергея в серой утренней погоде. Дёрнул ручку на себя и налетел на человека. Перевёл взгляд со спокойной улицы на него, хотел извиниться, но совсем забыл как говорить. Посмотрел обратно на улицу - она за секунду не изменилась, хотя показалось, что где-то Земля треснула на части.       Сорокин. Живой и настоящий.       Глянул на Пашу коротко, извинился, и прошёл дальше по своим живым и настоящим делам.       Извинился голосом кошмаров.       Первый-то кошмар жил рядом и уже перестал так называться.       А про второй он решил забыть, чтобы пожить нормально, или хотя бы спать нормально. К этому он пришёл не сразу и сначала очень хотел его найти, рассказать, придумать решение. Через месяц дошло, что если авария не произойдёт, то потом всё бахнет с удвоенной силой. И где он окажется, не узнает никто.       Опять состояние прострации. Не упасть бы в обморок. Опять.       Только сейчас, пока он сжимал дверную ручку уже побелевшими пальцами, понял, что счастливый финал может быть лишь у одного.       — Паш, ты чего? — подошёл Сергей.       Какой же абсурд. Собрались, блять, вместе три главных игрока этой трагикомедии. Без пушек, без белых халатов и без желания друг друга убить.       — Пойдём, — позвал Сергей.       На улице воздуха ещё меньше.       — Там Сорокин.       — И что?       — Он же ничего не знает, да?       — Не знает. Зачем? Пусть поживёт спокойно. — Обернулся к Паше и неестественно ухмыльнулся. — Когда надо будет, узнает.       Остановился. Пробежала тень по тротуару. Сергей замолчал, смотрел в упор.       Липкое чувство зацепилось за руки и потянуло вниз.       Что-то не так. С ним что-то не так. Ещё утром надо было заметить.       "Чужой", - мелькнуло в голове.       — Ты ведь не Костенко? — спросил Паша, сомневаясь. Сколько раз он уже выставлял себя дураком?       Всё ещё в упор, в упор и не моргая.       Осенило. Костюм не тёмно-серый, в котором он вчера уходил. Этот стоял в светлом. Мелочи, гребаные детали.       Не он, точно совсем другой. Тогда кто?       Привычный уже мир летел к чертям.       — Ты кто?       — А я уже подумал, что не догадаешься. — ЛжеСергей плавно повёл головой в сторону.       — Чтоб я сдох… Фантом?       — Нам надо о многом поговорить, а? Но давай не здесь, здесь слишком людно.       — Где?       — Брось, Паш. Ты умный мальчик, — и исчез. Сука.       Ещё раз провёл рукой по стриженым волосам. На такой раздолбанный мир он привык смотреть, мысли стали чётче и яснее.       Где гнездятся эти чёртовы фантомы: бункер, квартира Костенко или станция?       Всё не то.       Кто создал этого фантома: Киняев, Сорокин или… Паша?       Ни единого движения воздуха.       Поднял взгляд от асфальта к домам. Поведали бы что-нибудь, знали же, куда этот фантом свалил, черти. Дома…       Ну конечно.       К самому началу.       Сорвался с места, обогнул оживлённую площадь, мимо клумб, к дворам, чуть не врезался в прохожего, вывернул на прямую дорогу и замедлился на быстрый шаг. Лёгкие отказывались дышать. Воздуха сегодня давали дозированно мало.       Анин дом стоял прямым памятником будущему и совсем не хотел с ним говорить. Раньше-то пытался спросить, страшно ли ему, пугает ли он его, а сейчас нормальным притворялся. Смотри, Паш, дети во дворе играют, бабульки на лавочках сидят, обсуждают свою вторую сериальную жизнь, из окон, настежь открытых, пахнет чем-то далёким и знакомым. Обычный дом, Паш. Никаких фантомов.       Вошёл в подъезд. Тоже совсем обычный.       Пытался сконцентрироваться на ступеньках, чтобы не видеть и не вспоминать, иначе если ещё с собой за прошлое воевать, то дальнейший бой он никак не выдержит.       Чёрные облака крышу в космос превратили, залили безвоздушным пространством и забетонировали. Проступил пот, во рту пересохло.       И совершенно никого.       Рядом стояли такие же дома, создавая пыль, внизу — колесо, ждущее, когда его заведут, тогда и время пойдёт заново.       — Я знаю, что ты тут.       На периферии показался силуэт. Ожидал снова ЛжеСергея увидеть. Но нет. Теперь перед ним стояла Аня. Его Аня. Почти как настоящая: волосы из косы выбились немного, куртка в пыли и разорванные джинсы.       Подавил желание подбежать и обнять. Что-то тогда у Паши внутри сломалось уже в сотый раз. То ли позвоночник, то ли органы к нему прилегающие. Уже почти не чувствовал.       — Красиво здесь, да? — смотрел за горизонт печальным взглядом.       — Что тебе от меня надо? — сейчас бы пистолет не помешал, ничего бы он против фантома не сделал, но опереться на него хотелось.       — Вообще, я только должен за тобой следить, — пожал плечами. — Но твои развлечения заходят слишком далеко.       — О чём ты?       — Под пули меньше подставляйся.       — Ты её остановил тогда?       — Да.       — Но как ты… Сейчас же нет Зоны.       — Зато ты есть. Того, что осталось, хватает.       — Что затеял Сорокин? Хочет остановить аварию?       — Нет.       Сжал кулаки, переступил с ноги на ногу, ждал продолжения фразы, но фантом стоял ровно, совсем не моргая.       — А что тогда?! — все кости сводило от напряжения. — Чего хочет Сорокин?       Помолчал, повернул голову к Паше.       — До двадцать шестого. А там тебе надо будет занять его место.       И вновь самый оглушительный удар по голове. Новая ублюдская игра, в которой он уже не победит.       — Став Зоной? — выдавил Паша.       — Да.       Дрожь от позвоночника к ногам. Пытался вдохнуть, но в космосе воздуха нет. Задыхайся на здоровье.       Вниз, надо вниз. За воздухом. Прошел мимо него обратно в подъезд.       Фантом только бросил ему вслед не Аниным голосом:       — Захочешь поговорить, я буду тут.       Сил обернуться и посмотреть, в кого он там превратился, не осталось. Пролетали в тумане лестничные клетки. Два раза чуть не упал. Два раза упал. Один раз подвернул ногу.       Он всего лишь тело для защиты от пуль.       Первые капли упали на асфальт.       Судорожно захотелось жить: ходить, смеяться, посылать всех к чёрту.       Воздух замер в ожидании бури.       Не каждый день выносят смертный приговор. Хотя сколько раз в него стреляли? Сколько раз стрелял он? Однажды смерти должно было это надоесть. Вне времени нашла его и записала в медицинскую карту диагноз неизлечимой болезни. Увы, ни лекарств, ни вакцин. Он догадывался, конечно, он догадывался. Он почти убил в себе желание жить, но Костенко всё испортил. Вытащил на свет, научил смотреть не щурясь.       Тишина уже готовилась сожрать его вместе с костями.       Как-то дошёл до своего дома. В окнах тишина, а в пустоту страшно возвращаться: там крыша у него отъедет точно.       Лёг на лавку. Посмотрел наверх.       Отчаяние. Хорошее слово.       Отчаяние — это двери во всех направлениях, а за ними ёбаная пустота.       Небо наконец проткнули невидимым копьём, и вся морская вода мира хлынула к земле. Можно было бы и захлебнуться, и утонуть. Или замёрзнуть лицом к небу. Пусть смоет привкус пыли.       За пустотой есть ещё одна пустота.       Из стены дождя вынырнул Сергей, уже насквозь промокший. Паша, наверное, тоже промок.       — Паша? — подошёл ближе, пытаясь перекричать шум воды и ветра. — Ты чего на улице?       — Отстань, — голос слабый и осипший. — Если ты Костенко, иди домой, если нет, иди нахуй.       Сергей присел на корточки, чтобы на одном уровне с Пашей оказаться. Паша повернул голову в его сторону.       Прыгали отблески света из окон первого этажа. Отражались в глазах.       — Что случилось?       — Ничего. Иди домой.       Разнёсся раскат грома по пустой улице.       Дёрнулся неожиданно. Сергей заметил. Или почувствовал.       Медленно текли минуты, молчание затягивалось. И кому-то первому надо было сдаться.       — Ты сжёг квартиру?       — Нет.       — Та продавщица всё же поймала тебя в тёмном дворе?       — Нет.       — Ты сходишь с ума и готовишь топор?       — Пока нет.       — Ты постригся?       — Не… Да.       — Ты из-за этого расстроился? Да ты чего, нормальная стрижка.       Молчал. Поднялся, освободил место Сергею.       Выдохнул. Когда-нибудь он об этом пожалеет. Можно промолчать, сказать, что ему просто нравится мокнуть под дождём и смотреть вдаль, можно уйти весной, оставив записку: «Спасибо за всё, не скучай».       Ещё раз резко выдохнул и рассказал. Момент со смертью только опустил.       — Так что ему надо было? — спросил Сергей, немного помолчав.       — Сказать, чтобы я под пули больше не лез.       — Почему?       — Живой нужен.       — Зачем? — прозвучала в голосе сталь, в один момент исчез тот доброжелательный Костенко, сидевший на корточках перед ним.       Свело горло спазмом. Мозг отказывался принимать взвешенные решения.       Вода на небесах закончилась, и дождь прекратился.       Зато Паша ей полностью наполнился.       — Да потому что я скотина на убой! — вырвался протяжный звук, похожий на вой. — Ему надо, чтобы я на место Сорокина встал, и умер, и стал Зоной, а Сорокин своей жизнью дальше жил. А я пожить хочу! Хотя бы здесь…       Задрожали руки. Сердце давно отказало.       — Значит, будешь жить, — сказал дрогнувшим голосом, и сразу все решения оспорил. «Ваша Честь, приговор Смерти необоснован».       — Как?       — Придумаем. Или ты уже сдался? Ты? — повернулся к нему. — Павел Вершинин?       — Не сдался.       — Что?       — Не сдался! — рассмеялся Паша. От нескольких глупых слов темнота внутри рассеивалась, опять появилась надежда. Выиграл или проиграл, другого выхода нет. Хоть с матом игре конец, у него ещё оставалось несколько ходов.       — Значит, не умрешь, — улыбнулся. — Я не позволю.       Протянул руку для пожатия.       — По рукам?       — По рукам.       — Подожди, — Сергей поднял руку. — Ты меня с фантомом перепутал?       — Сначала, — кивнул Паша.       — Я похож на того человека, который после работы с утра пораньше идёт в парикмахерскую?       Паша пожал плечами.       — А как понял, что не я?       — Костюм. Он твой образ скопировал с первой встречи здесь. Ты как раз тогда в светло-сером был, — усмехнулся. — И кровь мою с рукава долго потом отмывал.