Плохой, хороший, мертвый

      Паше снился сон. Прекрасный и спокойный сон о доме, о котором он почти уже не вспоминал. Впервые за всё последнее долгое время ему приснился именно сон, а не кошмар.       Кто-то там ещё был. Кто-то, кого он знал на расстоянии вытянутой руки. И Паша показывал ему свою Москву, потому что отчего-то он её не знал или знал, но не такую, не времени Паши. Больше всего хотелось понять, кто это, чей образ, пусть и мутный, сумел пробраться в его кошмар и превратить в обычный сон. Голоса не услышать, лица не рассмотреть. Хотя, кто это мог быть, кроме Ани. Такой далёкой Ани.       Когда проснулся, понял, что назад уже не сможет. Не сможет вернуться в свою обычную жизнь, там ведь сплошные плюсы: там семья и друзья, там все блага цивилизации и его настоящая жизнь.       А здесь…       Что здесь?       Неспокойное, изменчивое существование, время, застывшее среди ковров и чашек, ну и Сергей. Не как дополнение, а как полная часть.       Пробыть бы ему во сне ещё немного, чтобы попрощаться, посмотреть в последний раз, задержать дыхание и отпустить. Теперь он может это сделать.

***

      Сергей возвращался домой. Раньше бы он не обратил внимания, что вместо трех обещанных дней прошло две с половиной недели, какая разница, сколько прошло, какая разница, где спать: у себя дома, в машине или гостинице чужого города, не спать ли вообще. Хотелось бы сказать, что и сейчас разницы нет. Что он хочет домой, сказать ещё сложнее.       Сломалось что-то внутри или пока ещё только надломилось лишь наполовину. Он обязательно это починит, залатает, замажет и будет жить дальше. Нормально будет жить, как раньше.       Потому что хорошо жить нельзя. В этом мире никогда не будет такой возможности.       Вроде успокоился за столько времени, разложил всё по полочкам, объяснил каждый взгляд и жест в сторону Паши. Переболел чумной болезнью — можно возвращаться. Но уже в своем дворе заново понял, что ничего не изменилось.       Надо винить во всём Пашу. Приёмный сын его времени доставлял одни проблемы. Хотя любило его это самое время как родного, прощало любую выходку и всё давало исправить вновь.       Они сломали жизни друг друга ещё давным-давно, ещё в будущем. А сейчас доламывают.       Остановил машину. Никакого домашнего света из окон этого красивого города, доживающего последние месяцы, словно уже произошло. Не хотелось об этом вспоминать, но и не думать невозможно. Либо об этом, либо о том. Раскачиваются между крышами сырые от мокрого снега, лысые деревья, чёрное небо слилось с чёрной землёй.       Запустил пальцы в волосы, взъерошил. Что ему говорить по возвращении? Какую чушь ему наплести? Вышел из машины, захлопнул дверь, снег сразу нацелился в глаза.       Хотя, что может сказать Паша? Что он реально может сказать?       «Дурак ты, Сергей. Опустился ты, Сергей. Как там погодка на дне?»       Всё.       Это он и хотел услышать, когда через неделю решил позвонить домой, в свою квартиру, которая раньше всегда пустовала и ни за что бы ему не ответила. И Сергей, как утопающий, пытался расслышать чей-нибудь голос в пустом океане гудков незаконченных разговоров. Пусть бы даже бабка ответила, сказала что-то нейтральное.       Но не ответила она и сейчас, поэтому он всё же пошёл на дно.       Всё прекрасное белое и ужасное чёрное сейчас превратилось в невыносимо серое.       Дурак ты, Сергей. Дурак.       — Серёга, ты что ли? — голос откуда-то сбоку. — Вернулся?       Как же не вовремя-то. Тёмный, но знакомый силуэт на фоне подъездной двери.       — Да. — Повернул голову в сторону Петра Сергеевича. Сжал ручку дипломата. Сделал несколько шагов ему навстречу.       — И как служба? — звук его голоса всегда один: бодрый, громкий, хоть в четыре часа утра, хоть в час дня. Неутомимый человек.       — Как всегда, — ему бы тоже голос в порядок привести, найти ту точку неуязвимости, с которой он стрелял по всем короткими очередями. Как было до того времени, пока не пришёл Вершинин и не стрельнул то ли в сердце, то ли в голову, а может, и туда, и туда сразу.       — Славно. — Разложил клетчатый зонт и вышел из-под козырька подъезда в тот момент, когда под него зашел Сергей. — А я вот Ваську пошёл искать.       — Ваську? — качнул головой Сергей.       — Да кота Марины Васильны, опять пропал куда-то этот сукин сын. А она всё ноет и ноет: «Вася мой, где мой Вася». Я от этого Васи на стенку полезу скоро. Время — рань страшная! А ей Вася всё. Ей внуки нужны, ну или детей рожать надо было, чтобы от одиночества не мучиться, — ругался он, понимая, что всё равно пойдёт его искать.       И вот сейчас Сергей понял, что Вася нужен не только Марине Васильевне, но и Петру Сергеевичу, тоже от одиночества. Сцепились они как-то вместе с разных этажей по-дружески, по-соседски, по-семейному — никто не разберёт.       — Ладно, Серёж, — закончил Петр Сергеевич. — Устал ты, наверное. Пошел я Васю искать, едрит твою налево.       Кивнул беззвучно в ответ больше для себя, потому что Петр Сергеевич уже обернулся к нему спиной и зашагал по чёрной улице. Не рискнул говорить, вдруг опять в ноты не попадёт — оправдывайся потом.       В подъезде никаких звуков и запахов: всё выветрилось под утро.       Вся проблема даже не в том, что Паша парень. Если бы Сергей автобус водил, то тогда да, он бы относился к Паше как подобает образцовому советскому человеку — дружелюбно и не больше; но в комитете государственной безопасности жизнь шла параллельно жизни гражданской, поэтому и относился к этому по-другому. Просто. Он за время службы, ещё до Припяти, познакомился с различными методами разведки и удивляться перестал, да и на голубые списки достаточно насмотрелся. Люди в них всегда нормальные были: ни с шизой, ни с приветом.       Вся проблема в том, что Паша — это Паша.       Захотел бы, давно бы его на лопатки положил, и он бы даже не сопротивлялся.       Мотнул головой, отпер дверь, вошел в тёмный коридор. Тепло и пахнет домом, собственным запахом.       Включил свет, бросил дипломат на пол, стащил мокрое пальто, повесил в шкаф - пусть там сохнет.       Ничего за время его отсутствия не изменилось. Квартира живая, без пыли и застоявшегося звенящего воздуха.       Из комнаты выбежал серый кот, посмотрел на него коротко и поплёлся на кухню. Вот, видимо, такой нужный Вася. Сергей с детства любил котов, но они к нему никогда не подходили, чувствовали что-то своё, кошачье. Хорошо, что людей обмануть проще.       Прошёл в комнату, на диване спит Паша. Одна рука под подушкой, другая у лица. Дыхание ровное, спит спокойно, без кошмаров. Всё-таки сумел их победить. Хоть бы спасибо сказал. Он ведь вместе с ним каждую такую ночь не спал, отвлекал, пытался, блядь, помочь. Он. Не Аня эта его.       Стоило слать его на все возможные направления и спать дальше.       Уцелел бы тогда.       Достал свою одежду с верхней полки, в дверях ещё раз обернулся на него. Последняя граница света застыла на одеяле.       Надо ложиться спать.       Раньше бы он легко скинул Пашу со своего дивана на пол, а сейчас хотелось, чтобы он задержался. Задержался, оставив своё тепло на его постели.       «Всё, — подумал коротко и ясно, — пиздец тебе, Сергей».       Дёрнул в ванной полотенце с крючка, накрыл голову. Наконец-то стащил пиджак и рубашку, надел любимую футболку. От холода и сырости пробирала дрожь. Выживать в этом холодном осеннем мире становилось всё сложнее.       Надо выпить кофе и выключиться хотя бы на пять часов.       Слишком сильно хлопнул дверью.       Встретился взглядом с Пашей. Тот спокойно пил воду, прислонившись к подоконнику. Сергей не услышал, как из подъезда вышел Петр Сергеевич, не услышал, как встал Паша, не заметил свет на кухне, и завтра он проспит собственную смерть.       «Всё ещё пиздец».       Разомкнул пересохшие губы, чтобы сказать хоть что-то, но понял, что первый не сможет выдавить и слова, потому что он тогда позорно убежал, потому что ему надо оправдываться, придумывать самую лютую чушь, чтобы поверил хотя бы Паша. А он с приветствием тоже не спешил, только смотрел на него тяжёлым взглядом. Потёр глаз, зевнул и медленно, нехотя произнес:       — Есть будешь?       — Да.       На одном из стульев дремал кот. Серое облако шерсти.       Паша загремел посудой, достал из холодильника сковородку с чем-то подозрительным, зажёг газ под чайником. В два-три движения опять создалась уютная обстановка.       Обернулся к Сергею всё с тем же мрачным видом.       — Стоя теперь ешь?       — Постиг учения тибетских монахов, — прислонился к столешнице рядом с плитой. Опалило теплом - согрелся немного. — Почему не спишь?       Медленно перевёл взгляд с пустой тарелки на него, наклонил голову вбок и посмотрел вопросительно, как на идиота.       — Я разбудил? — мягко спросил Сергей.       — Как ты догадался?       — Извини, но раньше ты от получасового стука в дверь не просыпался, — полуулыбнулся Сергей.       — Раньше у меня рёбра при каждом повороте не болели. Не будет тебе прощения. Думал, дома хоть высплюсь после этой больницы грёбаной. — Сергей приподнял бровь. — Просто твой гнев офицера КГБ распространялся только на врачей, на медсестёр — моё обаяние, а вот соседям по палате было всё равно, и храп их ничего не сдерживало.       Не понял. Не понял, чему удивился Сергей.       — Сейчас-то нормально всё? Поправился?       — Почти. Рёбра побаливают. Голова прошла. Порез затянулся, — продемонстрировал розовую полоску на скуле.       Почти здоровый человек. С новыми шрамами.       — Царапины, короче, — махнул пальцами Паша.       Из чайника повалил пар. Выключил, налил в чашку заварку, разбавил кипятком, добавил ложку сахара, отпил, протянул Сергею.       — Прошу. Сейчас вон ещё овощи тут какие-то нагреются.       — От бабки что ли? — взял чашку, сделал несколько глотков. Блядь. Паша полностью выучил, какой он пьёт чай.       — Ага. Она меня в больнице всё подкармливала и вот оставила, видимо, чтобы я с голоду, по её мнению, не помер, — прислонился к холодильнику, скрестил руки на груди.       — Откуда ж ей знать, что ты уже мастер советской кулинарии, — улыбнулся Сергей.       — Именно. Ещё она мне все сплетни передала, — повысил голос на тон, — короче, Машка из сорок пятой выходит замуж за электрика.       — Кто это? — удивился Сергей.       — Электрик?       — Машка из сорок пятой.       — Не знаю, — пожал плечами Паша. — Думал, ты в курсе. В общем, где-то она её откопала… У тебя там что? Поймал этих упырей?       — Да. — Поймал, уничтожил, свободный солнечный свет они теперь долго не увидят, с собой только не разобрался. Хуже стало.       Установилась неловкая тишина между тенями на стенах. Он переживал, что надо объясняться, но оказалось, можно даже не говорить. Вроде всё как раньше, но что-то всё-таки безвозвратно сломано, разрушено и убито.       — А что здесь Вася делает?       — Спит вроде, — Паша оглянулся на кота. — Спит.       — Его там Петр Сергеич ищет по двору.       — Пусть ищет. Утром сам уйдёт.       — Он там замёрзнет до утра, — усмехнулся Сергей.       — Да Василь Васильч. Он сам приходит, когда хочет. Его, видимо, бабка твоя тут приютила, — это на неё похоже, она с котами на одной волне, в отличие от Сергея.       — Она давно уехала-то?       — Дня два назад. Как меня выписали, так и полетела в свою деревню алкашей гонять.       — И одного самого главного, — перевел взгляд на Пашу, так, чтобы в упор, чтобы заметить.       Паша кивнул, и Сергей уловил, едко ухмыльнулся в пустоту.       — Всё растрепала?       — Рассказывала то, что рассказывала, рот я ей не мог заткнуть. — Встретился с ним взглядом. — У тебя же день рождения недавно был?       — Был.       — Мог бы предупредить.       — Зачем? Я не праздную, — такие глупые праздники.       — Знаю, — действительно знал. Бабка рассказала про всю его жизнь. Про мальчика из деревни в Киевской области, про семью почти образцовую и про смерть. Умерла мать, и распалась вся эта дружная семья, но это уже в Припяти. Брат, который на восемь лет старше, свалил в Москву к родственникам, отец запил и пропал где-то в лесах, так и не нашли, хотя, наверное, и не искали. Потом Сергей в Москву уехал, а брат вернулся к бабке, так у неё и прописался.       — Не знаешь, Паш. Потому что бабка этого никогда не расскажет. Видишь ли, когда людям больно, они ищут виноватых, когда очень больно — врагов. Им для неё стал я, потому что единственный, кто с ума не сошёл после смерти матери. Но ей бы лучше было, если бы я пил как брат мой - у неё под боком. Она раньше меня каждый мой день рождения проклинала. А сейчас возвращается и говорит, что праздники, оказывается, надо отмечать с семьёй. Только семьи у меня нет, — говорил спокойно, без эмоций, только губу верхнюю чуть приподнял от отвращения.       Паша никогда не мог понять его поступки, с самого грёбаного начала. Почему он всегда так цеплялся за работу. А сейчас понял: ему уже, кроме неё, терять было нечего.       Вот только когда Паша в полуобмороке валялся на асфальте, тогда совсем не казалось, что Сергею всё равно.       Он спокойно смотрел, как Паша теряет сознание весной.       Он спокойно смотрел на пулю, летящую в Пашу летом.       И сейчас он смотрит на него спокойно.       «Продолжай, Паш, расковыряй сильнее, посмотри на вечную мою боль».       — Ой, Паш, не смотри ты так, — скривился Сергей.       — Как? — и продолжает смотреть взволнованно, как кто-то очень близкий, кто может так смотреть, кому положением, статусом, полом позволено. Что-то хотел он в нём рассмотреть, внутри: что-то чёрное, больное, ноющее постоянно.       — Сочувствующе, — выдохнул. — Это давно прошло, сейчас у меня других проблем навалом. Так что всё, забыли.       — Подожди тогда, пока не забыли, — Паша лёгким движением достаёт квадратный бумажный конверт с холодильника и протягивает Сергею. — Вот. Это от меня. В любом случае, поздравляю.       Сергей не берёт. Смотрит на Пашу. Удивлённо смотрит.       — Прими от меня хотя бы подарок, — улыбнулся грустно. — Я бы закатил тебе праздничную вечеринку в следующем году, Петра Сергеевича бы позвал, Марину Васильну там, Митяя и всех остальных.       — Так закати, — приподнимает один уголок губ.       — Доживём, увидим, — встряхивает рукой конверт. — Высоцкий, ты же вроде любишь его.       Он опасно подаётся вперед. «Сейчас ударит», — подумал Паша, но назад не отошёл, к боли он уже привык, а здесь заслужил, наверное. Только Сергей не замахивается и не сжимает кулаки. Дотронулся ладонью до Пашиной щеки, аккуратно, словно под электрическим током. И Паша опять не отходит назад. Поворачивает лицо и касается носом изгиба ладони. Сергей проводит рукой по шее, опускает на плечо и притягивает к себе.       Обнимает.       Наконец он его чувствует, его тепло своей холодной кожей, его прерывистое дыхание. Пытается отойти, пока всё это ещё можно списать на дружеские отношения, но вместо этого ещё сильнее прижимает Пашу к себе. Пока это возможно, пока он позволяет, пока не понял всю суть и не отшатнулся от отвращения.       Вдруг он цепляется пальцами за футболку Сергея, не выдерживает, смеётся:       — Всё, блядь, эвакуируйся, кажется, я начинаю сходить с ума.