Ничего хорошего

В воскресное утро Чонгук обнаружил, что всё стало как прежде – никак. Госпожа У едва кивнула на его приветствие, не отрываясь от наполнения глиняных супниц горячим бульоном, а он стоял с застывшей улыбкой, не зная что делать с переполнившим чувством радости, которое теперь не теплело внутри, а болталось на нём клоунским костюмом. Джанми втянула его в реальность своим бодрым голосом: – С добрым утром, – она похлопала по единственному свободному стулу, – садись быстрее, лучше выдвинемся пораньше, пока не так жарко… – Не забудь обед, Юнхён, – лязгнула крышкой госпожа У, придавая бледному сказанному недостающей грозности, – и после тренировки сразу домой. Утренний свет казался холоднее того, что исходил от жёлтых лампочек, горящих по ночам; её кожа выглядела посиневшей. Госпожа У подхватила кружку с дымящимся кофе и направилась к выходу из кухни. На кружке – неизменно улыбающаяся морда, под стать клоунскому наряду. Чонгук не выдержал. – Почему вы не садитесь? Но госпожа У не попыталась отреагировать на дерзость, кинула только: «Я уже ела». Даже не обернулась. Чонгуку стало не по себе. Он обогнул стул, так и не сев за стол. – …ну правда, онни, у тебя же выходной… Арка проёма, казавшаяся широкой, притянула их друг к другу. Оба не ожидали встречного взгляда. Чонгук заметил след от тонального, который не перекрывал черноту под глазами – госпожа У заметила непроизвольное движение руки, желающей дотянуться до просторного рукава нэмаки. Её губы разомкнулись, но Чонгук решился на просьбу первым: – Я принесу стул? Парень скрылся от её недоумения в гостиной. Сам себе попробуй что-нибудь объяснить. По его случайному решению они сели рядом. По издевательскому настоянию высших сил голые мальчишеские колени сталкивались с обёрнутыми в хлопок женскими. Хотел бы Чонгук не обращать внимания, но ложка, подносимая к губам, замирала каждый раз. – Если вы не на весь день, – говорил в это время Юнхён, – Чонгук-хён, давай вечером на рыбалку? – Вообще-то, кое-кому сегодня сдавать экзамен по литературе учителю У, – пропела довольная Джанми. Забыв прожевать, Юнхён выдержал трагическую паузу – и взмолился старшей. – Нуна-а, сжалься, не целый же день! – Как человек, прошедший через это, могу сказать, что тебе очень повезёт, если экзамен ограничится одним днём. В ответ на обиженно-недовольный взгляд Джанми показала язык. – Хён, приезжай в следующий раз без этой злыдни. – Эй, мелкий! – пнули младшего под столом. Пахло горьким кофе вместо миндаля. Если мельком взглянуть, можно заметить небольшие трещины на маске благополучия. Чонгук улыбнулся младшему, хотя по душе когтями скребло. Приняв тот факт, что ему никто не поможет, Юнхён подпёр рукой подбородок и стал разводить ложкой остатки бульона. – Почему я должен смотреть, как жизнь проходит мимо, пока вот такие вот, – он показал на фыркнувшую Джанми, – наслаждаются ею по полной. – Развёл драму, тоже мне. Сходите в следующие выходные. – Там матч. Может, завтра, хён? – Можем, если… – начал Чонгук, но Джанми закачала головой. – Нет, завтра я хочу познакомить тебя с моими друзьями… – Я бы на месте хёна точно сбежал. – От твоего нытья он сбежит! – Сбегу я, – неожиданно вмешалась госпожа У, – если вы не успокоитесь. – Она отставила кофе, к которому почти не притронулась. По колену Чонгука скользнул нэмаки. – Заканчивай с пререканиями, Юнхён, и поторапливайся. А ты, Джанми… – поднявшись, старшая махнула за спину, – займись-ка посудой. – Но мы же сейчас поедем, онни, – протянула Джанми, – можно я потом… – На ваше опоздание никто не обидится, – услышал он за спиной. Чонгук этим мгновением воспользовался. – Я помогу… Но застыл. Бледные пальцы, сжавшие плечо поверх жёлтой футболки, надавили до напрягшихся сухожилий, вынуждая тело послушно опуститься. Ладонь была ледяной в контрасте с раскалённой кожей. Тонкий холодок знакомо побежал по позвоночнику подобно морскому ветру. Чонгук не мог уловить смысл произносимых слов где-то там, над головой. Он смотрел на глиняную миску в своих руках и пугался звенящей тишины в голове. Был только расползающийся, бесформенный голос старшей и её присутствие, ощущаемое тактильно. Но плечи упали, стоило нитям, прикреплённым к кончикам её пальцев, разорваться. Чонгук поднял голову – госпожа У вышла в коридор. За ней выбежал Юнхён, и парень рассеянно махнул ему на прощание. – Потерпи ещё немного. – Чмокнув его в щёку, Джанми принялась собирать тарелки. – А то я уже друзьям пообещала, что мы завтра придём. – Потерпеть? – переспросил Чонгук, поднимаясь следом. – Ну да, онни же сказала, чтобы мы тебя не доставали. Но это в последний раз, обещаю! Чонгук остановился напротив арки, не донеся посуду. У коридора появились очертания: проникающее из комнат солнце подсвечивало место, где два рассвета подряд он кланяется и желает «приятных снов», которые, как ему кажется, госпоже У давно не снятся. Трескающиеся сосновые иголки под ногами разрывали нерушимое молчание. Ветер застревал в хвойных верхушках, не дотягиваясь до жухлой травы. Ряды одинаково низких надгробных камней подступали к сужающейся центральной тропинке, в конце которой скорбели статуи ангелов, спрятав в ладони мраморные лица. Они подошли близко, так, что Чонгук заметил корки мха меж выточенных пальцев статуй. Но Джанми повернула направо. Замелькали точечные имена на надгробиях. Всю дорогу девушка рассказывала о войне с Японией и морских офицерах, похороненных здесь, о потонувших в Чосоне кораблях, о легендах и проклятьях, повязанных с фамилией главы мафии, – она не прервалась, когда опустилась на корточки возле очередного камня. Привезённый букет улёгся под двумя одинаковыми датами. – …якобы он нашёл там сокровища, – говорила Джанми, расправляя синтетические лепестки у багровых лилий, – представляешь? Тень от сосны зашевелилась у его ног. Лепестки лилий не колыхнулись. Фамильная буква «У» выделялась среди остальных. Как будто по вине дрогнувшей руки гравировщика. Дефект, от которого никогда не избавиться. Она могла стоять на том же самом месте и ненавидеть одну эту букву. Или неживые цветы. Или искусственный траур за утончёнными кистями ангелов. На выходе уложенные волосы Джанми растрепались от сильного порыва. Девушка вдруг запнулась на байке военного флота и обернулась к белым пятнам могил. – Не понимаю, почему именно здесь. Может, онни хотела, чтобы они тоже стали одной из историй. На пляже было много семей и парочек, неторопливо прогуливающихся по берегу. Чонгук и Джанми, в отличие от тех, сидели поодаль на песке, недалеко от машины. Девушка, подогнув под себя платье, молча перебирала складки розовой ткани; Чонгук наблюдал за ребристой поверхностью моря, в котором отражалось высокое солнце. С людной стороны раздался лай – к ним подбежал пёс, уже намереваясь в искренней радости облизать им и руки, и нос, и коленки, но подоспевший хозяин, подцепив ошейник, с трудом выдохнул извинения и оттащил своего питомца. Джанми не обратила внимания; она витала мыслями где-то далеко, и – Чонгук видел – мысли были не из приятных. Парень взял её руку в свою, и девушка будто очнулась. – Можем найти другое место, если хочешь, – предложил он, переплетая пальцы. – Нет, лучше здесь. – Джанми виновато улыбнулась. – Наверно, онни была права: не стоило тебя туда вести. – Всё в порядке, – Чонгук легонько поцеловал девушку в губы, – я рад, что ты решила довериться мне. Джанми вздохнула и стала задумчиво рисовать большим пальцем линии на его ладони. Прошло несколько долгих минут, прежде чем она заговорила: – Это, возможно, странно прозвучит, но у меня нет душевной травмы или чего-то похожего. Такое ощущение, будто отобрали часть памяти. Помню только, что мы втроём гостили у бабушки в Сеуле – Юнхён был совсем малышом, и она возилась с ним, когда родители уезжали, – а потом пробел. В этом точно замешана онни, – сказала Джанми, вымучив улыбку, – ты же видел этот взгляд – любого загипнотизирует. Просто закрепилось: родителей больше нет. У всех мама и папа, а у нас – онни. Джанми запнулась и, подумав, стала рисовать следующий узор. – Мы эту тему почти не затрагивали. Любые попытки она пресекала. Хотела сберечь нас от всего. Подростком я этого не понимала и часто обижалась. Поэтому я тайком выпросила у бабушки немного информации. Она показала мне газету нашего городка. Там была большая – на всю первую полосу – фотография. Догорающая автозаправка… резервуар для топлива взорвался, кажется… Мы проезжали мимо, там теперь гипермаркет… Чонгук притянул её ближе, и девушка положила голову ему на плечо. – Мне так стыдно за ссоры, что я устраивала, – тихонько продолжила она. – Однажды я выпалила, что у неё нет сердца, раз она не оплакивает их. А онни сказала: «У меня нет на это времени». Джанми проводила взглядом семью, снимающую себя на телефон. – Я очень разозлилась. Я думала, если у человека горе, он плачет, страдает, тоскует, в конце концов. Она не тосковала совсем. Но, когда немного взрослеешь, начинаешь обращать внимание на совершенно другие вещи… Как она засиживается за работой, пока случайно не уснёт. Или спешит переделать дом изнутри, но при этом ходит в отцовском нэмаки и пользуется его ежедневником… И у детских воспоминаний появляется другой смысл: вроде бы мы стоим втроём на перроне в ожидании поезда, у нас зимние каникулы, мы радостные, что скоро увидимся с бабушкой… А потом вдруг вспоминаешь, как не можешь докричаться до онни, которая застыла у рельсов приближающегося поезда... Чонгук затаил дыхание. Море перед глазами стало растворяться. Мимо пролетела машина, из открытых окон которой долбила попсовая песня. Трасса в лобовом стекле приобрела чёткость. Чонгук мельком посмотрел на задремавшую Джанми. Шум её не потревожил. Парень снова сосредоточился… «Какой же это был кошмар…» Сосредоточиться на дороге. Сбавить скорость и думать только о дороге. «Знаешь, онни была такой... о, она была весёлой, может, совсем немного шкодливой – постоянно подворачивала край школьной юбки – и очень доброй. Таскала меня на спине со школы, покупала вкусности. Как-то даже получила от отца за то, что прятала меня под кроватью, когда по моей вине разбился новый телевизор. Но, вообще, родители в ней души не чаяли. А я – я её просто обожала, бегала за ней хвостиком. В тот вечер, когда ей досталось от отца, мне было очень стыдно и я проплакала час под её кроватью, отказывалась выползать. Тогда она залезла ко мне в эту пыль, легла на спину и улыбнулась. Я до сих пор вижу её ту, очень чётко: смелая, с мягким взглядом и улыбкой. Ей было пятнадцать. А через два месяца…» Вспыхнул красный. Чонгук резко затормозил. Окостеневшие запястья болезненно тянуло. «Она как будто вместе с ними…» Закрыв глаза, парень с усилием потёр веки. «Я никогда не видела, чтобы онни плакала, но лучше бы… сложно передать это… одна оболочка… у неё будто бы, знаешь, всё разом отобрали: и радость, и живость, и всё то, что когда-то ею было…» По ушам ударил мерзкий звук – просигналила позади стоящая машина. «Мы с мелким виделись с ней только по вечерам. Она пыталась закончить среднюю школу, бегала по подработкам, там ещё и юридических проблем было навалом, ещё и мы с маленьким Юнхёном. Поначалу помогала пожилая бабушка. Но онни запретила ей приезжать из-за её здоровья, а переселиться в Сеул категорически отказывалась. Нас не забирали в детдом благодаря бабушке. Спустя год, когда она заболела, онни… мне кажется, она… ну, в ней окончательно оборвалось что-то… онни была очень к ней привязана...» Показались знакомые ворота. Аккуратно закрыв за собой дверцу машины, Чонгук опустился на крышку багажника. Он медлил подниматься в дом. «Однажды, рано утром, я проснулась от звонка в дверь. Сосед принёс на руках онни без сознания. Он нашёл её на краю обрыва, недалеко от нашего дома. Как потом оказалось, онни уходила по ночам, когда мы засыпали. Я до сих пор не понимаю, даже, наверно, не хочу понимать». Голова под ладонями раскалывалась. «К врачу она не хотела, сказала, что всё хорошо. Что просто немного устала и это пройдёт. В то время я плохо понимала, насколько всё было серьёзно. А онни с головой ушла в новую работу на краболовном. Виделись только на ужине, потому что совместный ужин – табу до сих пор. Она выслушивала нас, об успеваемости и событиях в школе, раздавала указания – и снова в бумажки. Больше не уходила по ночам. Но я знала, когда ей было особенно тяжело: онни приходила ко мне перед сном, гладила по волосам: «Джанми, милая, только учись». Уйдёт к себе, а ты лежишь под одеялом и думаешь: вдруг завтра утром снова постучат в дверь?.. Я боялась быть обузой. Мы с мелким пытались никогда её не разочаровывать, даже старались не болеть и не травмироваться, чтобы не было проблем со счетами. Постепенно наша жизнь стала более-менее налаживаться: с каждым годом онни добивалась всё большего успеха на работе, мы стали покупать новые вещи и иногда ходить в кафе. Казалось, проблемы позади, только…» Чонгук надавил на закрытые веки, пока в темноту не врезались цветастые пятна. «…очень рано, сразу после совершеннолетия онни стала исполнительном директором… И, со стороны, наверно, это выглядело странно? Люди не раздумывали о том, что она с пятнадцати лет горбатится. Появились разговоры, какие-то мерзкие россказни абсолютно чужих людей… От некоторых я слышала такое, что до слёз доводило. И откуда в людях столько?.. Ни за что, просто так. Повсюду: в родительском комитете, в школе, даже в городе. Юнхён вообще… Он не рассказывал, что происходило в классе. Я просила его не лезть, но иногда мне всё-таки приходилось замазывать его синяки тоналкой. Онни вроде не знала. Или делала вид, что всё хорошо. Повторяла за каждым ужином, что гораздо сложнее не обращать внимания – для этого нужна сила и мудрость, а мы самые сильные и мудрые дети во всём мире. Вот». Он должен как-то ей… ему нужно… «Я не знала, как тебе рассказать, но мне хотелось, чтобы ты знал об этом, ведь если… такое вряд ли произойдёт, но если вдруг услышишь…» Как доказать ей, что он… «Это всё неправда. У онни характер такой резкий, потому что мир вокруг нас был таким же. Она знает, что из-за страха перед ней и её теперешним влиянием нас никто не тронет. Вот на работе её любят, и мы её очень-очень любим, и я правда хочу, чтобы ты тоже… Она замечательная, просто на неё свалилось многое. Теперь ещё и я с этим поступлением, и…» Он не хочет быть очередной проблемой. Он хочет помочь. Хочет огородить её и поддержать. Хочет сказать ей ранним утром, что сделает всё... – Чонгук? – Солнечный свет не ударил по непривыкшим глазам – госпожа У заслонила перед ним яркое небо. – Ты чего, перегрелся?.. Её нэмаки ношей тянулся к земле. Нужно было что-то сказать. Но слова лепились друг на друга, заваливались, сцеплялись в несуразные облезлые комья. И Чонгук ничего не мог сделать с собой в эту секунду: все эти переживания отпечатались на его лице тенью смехотворного, ненужного сожаления. Госпожа У это заметила. Её взгляд потух, бескровные губы сжались в тонкую полосу. – Госпожа У, я не хотел… Чонгук спрыгнул на землю, не успев даже толком сформулировать в голове, что именно хочет сказать: госпожа У неосознанно отпрянула. Равнодушие снова застыло на ней бесцветным воском. – Подождите, я!.. Старшая не стала слушать; она обошла машину и, увидев Джанми, постучала по оконному стеклу, чтобы разбудить. Чонгук затормозил у открываемой дверцы, откуда показалось сонное личико. Сёстры заговорили друг с другом, стали подниматься к дому. Госпожа У говорила сестре про уборку, про пыль, про деловой ужин в городе, про пекло, про какие-то звонки, про чёртову тину в пруду – на парня ни разу больше не взглянула. Чонгук спешил за ней, и казалось – вот-вот решится, но он не знал, как объяснить, что он чувствует и почему, как показать ей на пальцах, что она самом деле искренне хочет помочь. Его бесила собственная беспомощность. Они разделились в коридоре, и Чонгук шагнул к госпоже У, чтобы успеть хотя бы донести смысл неозвученного прикосновением, только дверь в её комнату захлопнулась быстрее. Кружки остыли. В спину дуло из открытого окна, но Чонгук не двигался. Он смотрел куда-то в пустоту, мимо разблокированного телефона на столе. Экран потух. Значит, прошло ещё десять минут и время перевалило за три ночи. А госпожи У по-прежнему не было. Наверно, личная жизнь. Как у всех взрослых людей. Чонгук прикрыл ладонями лицо. В голову залезли ненужные воспоминания о мраморных пальцах во мху и чёрном пятне фамилии. Он загуглил названия тех капсул, которые нашёл в комнате старшей. Оказалось, что это сильные антидепрессанты. Он чувствовал, как вновь просыпается злоба из-за бессилия и невозможности на что-то повлиять. Сквозь пальцы Чонгук взглянул на экран, спрятавший медицинскую ссылку. Антидепрессанты, чёрт побери. Столько лет прошло. Как ему хотелось сказать что-нибудь важное, хоть и глупое. Чонгук вспомнил, как сидел здесь недавно и смотрел на усталую спину, опущенные плечи и руки, меланхолично колдующие над отваром. Между ним и госпожой У простиралась огромная пропасть в виде разницы в возрасте и социальных ролей: он никогда не сможет встать рядом на ту же ступень, чтобы позволить себе обыденную заботу. Но ему бы хватило нахальства. Даже будучи чужаком, он рискнул бы самовольным соприкасанием плеч или коленей, чтобы напомнить госпоже У об одном человеке, которому вдруг не плевать. Который – вдруг – готов сделать многое, чтобы ей стало лучше. Пусть она только заметит свет на кухне, зайдёт сюда. И он обнаглеет. Пиликнул телефон, предупреждая о разряженной батарее. Прошли очередные пятнадцать минут. Затем восемнадцать, когда наконец-то открылась входная дверь. Шаги госпожи У остановились в арочном проёме, и Чонгук вскочил из-за стола, избегая её взгляда. – Я тут заварил нам... вам... уже остыло, наверно… Теперь сквозняк казался ему благословением. – Чонгук. Пальцам сложно было сосредоточиться на чём-то одном – они успевали ронять, соскальзывать, глупо мельтешить. – …заварю вам новый. – Чонгук, – резко. – Да? – отозвался он прежде, чем попытался звучать незначительно. Чонгук попал впросак, стоило ему повернуть голову. Будто он снова оказался на пороге старинного дома, будто не было ночных разговоров, пару усмешек и целой одной улыбки. Красивая картинка зашипела, начала сбоить и в итоге переключилась на скучную новостную сводку: хозяйка поймала грабителя, пробравшегося в их спокойную жизнь, за кражей самого ценного – стабильности. «Наследил везде, теперь убирать, – прочёл он в утомлённых глазах госпожи У. – Досада какая». – Что ты здесь делаешь, – произнесла она так же утомлённо. Пытался сделать как лучше. Если лучше – без него, то он сядет в машину, чтобы… – Вернуться в Сеул? – внезапно вырвалось у него вслух. А на том краю пропасти он мог бы просто обнять её. Особенно такую как сейчас: растерянную от его слов, с измятыми полами рубашки. Госпожа У кое-как собралась с мыслями, принимаясь утомлённо растирать лицо. – Ты взял банку с лавровым листом, а не чайный сбор. – Она развернулась в коридор. – И, Чонгук, я терплю последний раз.