Ничего хорошего

Девушка кинула ежедневник в кожаный портфель, клацнула застежками и, собираясь выходить, бросила взгляд на зеркало трельяжа. Испытывая сомнения, она всё же решилась на бледный тинт, после поправила расшитый серебряными нитками воротник самой дорогостоящей рубашки из гардероба. «Наверно, слишком кричаще». Но времени не оставалось, а госпожа У не опаздывает. Даже на подобную встречу. …Рука дрогнула, и нож со скрежетом задел край тарелки. – Что это? – в голосе скользнуло разочарование, когда девушка заметила на верхнем листе стопки логотип чужой компании. Мужчина с неизменной улыбкой раскладывал вторую стопку бумаг, отодвинув прежде тарелку с едой, к которой не притронулся. – Это, дорогая моя госпожа У, причина нашего делового ужина. – Он похлопал ладонью по бумажкам, и улыбка его сделалась шире. Теперь госпоже У она казалась зловещей. – Я решил обсудить с вами отличную идею… – Разве мы не… – закусив губу, девушка опустила приборы к тарелке, а следом и взгляд. Тараторящий мужчина напротив стремительно терял свою привлекательность. Его ухоженные руки чертили поверх листка грандиозный план, пока она смотрела на свежий салатный лист и считала до десяти. Потом до нуля. Отчаянно захотелось разбить бокал, а по приходе домой – и зеркало, которое всю оставшуюся жизнь будет напоминать ей о глупом кокетстве. Обида топила здравый смысл с пугающей скоростью. Она представила сотни осколков посуды на шикарном ковролине ресторана и взгляды посетителей. Ей стало бы легче, но только до первого шёпота: «Это не госпожа У, случайно?». Девушка осушила бокал и упрямо поставила его в центре стола, на случай, если всё же психанёт. За всеми этими ухаживаниями она и запамятовала, что является той самой госпожой У. Этот мужчина, видимо, тоже, ударяясь в свой воображаемый успех. Госпожа У не человек, а имя нарицательное для трудоголизма. Да-да, она спустилась на землю. Вздохнув, расправив напряжённые плечи, она решает об этом напомнить не только себе. Когда госпожа У замолкла, мир иллюзий мужчины рассыпался окончательно. А ей всего лишь хотелось попробовать в нормальность, а не изощряться в сухом разносе этой его «отличной идеи»... Забыть. Ничего не произошло. Всё в порядке. «Тогда почему не в порядке я». Дело было в ней самой. Госпожа У застряла по плечи, пока мир вокруг стремительно рос и прогрессировал. Оставалось только недоумевать и злиться на окружающие перемены. Но если раньше они витали где-то позади, то сейчас скакали прямо перед носом. Напоминали, что всё движется, кроме неё. Бесцеремонно яркие, от них невозможно отмахнуться. Госпожа У привыкла бояться перемен – того, что не поддавалось её контролю. Как правило, они не приводили ни к чему хорошему. Особенно бурные перемены, те, что врывались внезапно, с шумом переворачивая реальность с ног на голову и сметающие со своего пути бережливо расставленные ею правила. Те, что резко оказывались рядом с ней, целыми кусками отбирали её внимание и порывались дотянуться до широкого рукава нэмаки. Госпожа У с усилием выдохнула. Пустяки. Выдумки. Всё хорошо: с ним всё хорошо, вокруг него всё хорошо, он сам нёс в себе это «хорошо». Повсюду счастье, все довольны. Так и должно быть, когда хорошо. Если не имеешь никакого отношения к счастью, ещё не значит, что его нет. «Нашла лишнее время на глупости. В голове сплошной бардак. Вылазь из своего хламовника – накручиванием займёшься дома. Ты пришла сюда не за этим». За прохладой, успокоением, за свободой. Отойдя от снятой обуви ближе к краю, госпожа У стала вглядываться в чернеющую даль, где ночное небо перетекало в ночное море, чтобы беспросветное пространство заполнило её, пропитало, окончательно растворив. Необъятный простор, пересечённый горизонтом, не имел ничего общего с тьмой за прикрытыми веками. Быть частью мрака и не чувствовать ничего, не думать ни о чём. На берегу смести мысли к оксфордам и, наконец, позволить себе отдохнуть, глядя сквозь сгущающуюся пелену, как постепенно размываются очертания... Ночь была тихой. Ветер не шумел. Может, поэтому не получалось. Ростки неприятного чувства были настойчивее. Они зудели внутри, отвлекая внимание от залитого темнотой горизонта: перед ней сидел мальчишка на капоте своей баснословно дорогой машине и силился понять то, что ни в коем случае нельзя понимать. Особенно ему – весёлому и обласканному. Её воспоминания давно закопаны… а тут нарисовался вот такой вот хороший, полез раскапывать. В его чистых руках эти воспоминания выглядели затасканными раритетными шмотками; а он обязательно примется оценивать, вертеть со всех сторон, придаст им особенную, киношную важность. Дружная семья окажется «лишённой», госпожа У – «несчастной пострадавшей тёткой». Его жалостливый взгляд захотелось соскрести с себя ногтями. Движимый юношеским максимализмом мальчик, который бил себя в грудь и всем своим видом кричал, как хочет помочь… Он не заслуживает злобы, повторяла себе госпожа У. Нельзя винить его: он просто тянулся поддержать... Правда, пустоту. Мальчишка, должно быть, ожидал кипу старых вещей, с которыми госпожа У боится расстаться. А у неё на руках – только сплошное ничего, без границ и веса, замечаемое только, когда пытаются его заполнить. Мальчик не должен понимать, она не должна объяснять. Пусть лучше продолжает стоять вдалеке, смеяться, улыбаться, смотреть на госпожу У как на самый страшный кошмар. Лишь бы не лез в это болото. Сама виновата во всём, потому что размякла. Зачем позволяла ему разделять с ней предрассветную тишину? Думала, что он не перешагнёт личное пространство? Это Чонгук, который старался не привлекать внимание и привлекал его втрое усиленнее? Хоть мелом на полу границу черти, всё равно – случайно, но проберётся. «Случайно, – подумалось вдруг, – как солнечный зайчик…» Назойливое опасение не отлипало. Пускай усиливался ветер, пускай море напоминало о себе тихим рычанием под ногами – образ отчаянной мальчишеской жалости терял очертания с явной неохотой. Но терял. Терял, когда она представляла, как медленно опускается на дно ночной пучины, как холод с глубины обкалывает нутро, как ошеломляюще больно становится от воды в лёгких. Как спокойно… Госпожа У открыла глаза и пошатнулась: край обрыва подобрался к голым ступням. От разверзнутой панорамы дыхание сделалось слишком частым. Вымыло. Продуло. И стало зябко. С трудом отвернувшись от края, госпожа У наклонилась за обувью. При каждом шаге чувствовался тонкий укол в висок, сопровождаемый звенящим эхом. Тело била крупная дрожь, но госпожа У ни разу не пожалела, что оставила дома жакет. Она думала о горячей кружке, которую обнимет ладонями по приходе домой, и ни о чём больше. Ноги вели её, замёрзшую и с притуплённым осознанием действительности, по выученному маршруту, и сделали бы это даже с закрытыми глазами хозяйки. И лучше бы ей на самом деле не видеть свет в кухонном окне. Госпожа У не торопясь расшнуровывала обувь, давая мальчишке шанс сбежать от своего накатывающего раздражения. Коридор длинный – он всё ещё успевал спастись. Тот ждал. Ну конечно. А взгляд не спешил поднимать. Так очевидно нервничал, но, видимо, упрямство в нём сильнее. Что на этот раз прилетело в эту беззаботную голову? Чего он добивался? Хотел выгрести из неё всякий шлак подвернувшейся ложкой, или как он себе это представлял, а, Чонгук? А если шлак – эти гнилые лохмотья – всё ещё часть госпожи У, и жить без них невозможно, потому что по-другому она уже не умеет? Потому что боль и страх перед бездной стали стимулом добиваться. Она так долго жила с неподъёмным – а это, оказывается, всего лишь душевная травма, которая лечится утешительными разговорами и объятиями на поплакать. Об этом ведь должен быть разговор, беззаботный мальчик? Всё же это её вина, что сраный характер стали оправдывать трагедией. Размякла, точно. Даже не может поддерживать порядок и выглядеть подобающе главе семьи. Давай, возомни себя взрослой, стукни по столешнице и повысь голос. Чтобы в очередной раз почувствовать себя дерьмово под этим виноватым взглядом. – Вернуться в Сеул? Её руки опустились. Госпожа У смотрела на мальчишку с банкой лавровых листьев и ощущала расширяющуюся пустоту внутри. Бессвязный поток мыслей бил по мозгам не переставая. Ещё немного – и она выбежит в ночь, схватившись за голову обеими руками. Как же она себя ненавидела. Она чертовски устала. «Что я несу... Почему я такой идиот, господи...» Чонгук вертел телефон в руках, двигал стулья, смахивал капли воды со столешницы, дёргал заусеницы до первых капель крови, выстукивал пальцами хаотичные ритмы. Не к месту вспомнилось прочитанная инструкция к антидепрессантам. «Показания: депрессии различной этиологии, смешанные эмоциональные расстройства, нарушения поведения, нервная булимия…» Чонгук вслушивался в звуки, оборачивался на коридор чаще разумного и всё равно ждал. «…В связи с возможностью суицидальных попыток необходимо регулярное наблюдение за пациентами, особенно в первые недели лечения…» Тревога мешала собрать мысли воедино, её причина стекала сквозь пальцы. Ему нужно было докричаться до старшей, но всё, что он говорил, летело куда-то не в ту сторону, минуя самое важное. Как стереть все эти никчёмные слова с их истории и вернуться к началу, где Чонгук не выставлял бы себя нелепым ребёнком. Стоило открыть рот – и осознание того, с кем он говорит и как на него смотрят, парализовало каждое разумное решение, оставляя пусанского мальчишку наедине с чем-то сложным и необъятным для понимания. В коридоре закрылась дверь. В этот момент появилось странное, незнакомое ощущение: натянулись многочисленные нити, пробегающие вдоль тела. Госпожа У зашла. Напряжение стало звенящим. Чонгук весь подобрался, поджимая пальцы на ногах. Он опустил взгляд, следя за её шагами. Чонгук ожидал. Казалось, если он сделает лишний вздох – что-то оборвётся. Госпожа У сдерживалась, но Чонгук уже чувствовал дёрганное, раздражённое прикосновение к внутренним струнам. Нужно вписаться и не быть непривычным. Со своей кружкой в руке парень занял своё место. Госпожа У не села рядом, как обычно: она встала напротив и прислонилась поясницей к столешнице кухонного шкафчика. Смотрела она не на Чонгука. Госпожа У не переоделась. Парень отважился поднять голову и заметил отблеск вышивки на воротнике. Почему-то Чонгук подумал о том, что это не похоже на старшую. Откуда это в нём?.. Оба будто бы выжидали. Было сказано столько неправильного, и теперь они не знали, с какой стороны подойти к клубку, кому начать его распутывать, если кончик нити всего один. Оба порывались его подхватить, но, видя движение другого, одновременно отступали и снова принимались ждать. Оба из разных миров, не знающие, как вести себя друг с другом. Удивительно, что им удалось встретиться на такой маленькой кухне. И оба выжидали по-разному. Она – спокойно, устало, взросло, всем своим видом показывая, что тратит своё время впустую. Он – копался в себе, перебирал, судорожно переворачивал карточки с вопросами, пока часть, которая работала инстинктивно, не выпалила: – Я ведь вам не нравлюсь? Поздно было обдумывать провальное начало: на него обратили внимание. И Чонгука будто прорвало: – Вы сказали «терпите», и если вы о наших… что мы по ночам здесь… я бы никогда не стал, если бы знал, что вы не хотите… и я мешаю… поэтому я решил, что, возможно, мне стоит уехать, если я причиняю вам неудобство… утром я поговорю с Джанми, всё объясню, и тогда сразу уеду… извините, если я… Она вздохнула, расправила плечи. Подцепила его взгляд – он не смог бы зажмуриться или укрыться. Стало унизительно настолько, что физически невыносимо. – Если что? – спросила она безэмоционально. Чонгук сжал кулаки под столом. Так стыдно, стыдно за каждое не произнесённое слово. – Если я сделал что-то не так. – Считаешь, что сделал? – Я хотел как-то помочь… – Зачем? Потому что ему не всё равно. – Мне не всё равно. – На кого? Глаза прикованы к чёрной пропасти. Он не мог отойти от неё. – На вас. – С чего бы? – госпожа У вздёрнула бровь. – Что со мной не так, Чонгук? – Я не имел в виду… – Что ты имел в виду? Что пытался сказать, когда вернулся с кладбища? Как соболезнуешь? – Я не… – Как тебе жаль? М, Чонгук? В горле засвербело, перекрывая дорогу оправданиям. Госпожа У моргнула и вернула взгляд обратно не к нему. Взяла кружку не глядя и не притронулась к отвару, который он заварил для неё. – Сейчас ты идёшь спать. Чонгук не осознавал, как двигалось его тело; он встал на ватные ноги, на автомате обошёл стол. Где-то на пороге сквозь тугую пелену он услышал: – Заканчивай этот цирк, парень, здесь нет обездоленных. Внутри что-то с треском оборвалось. Дождь стабильно шёл второй день. Днём он барабанил с достаточной силой, чтобы Джанми перенесла встречу с друзьями; вечером он покладисто мягчил землю в саду, когда они все вчетвером сели за стол. Выглядело как обычный ужин: Джанми жаловалась на погоду, Юнхён – на тренера. Госпожа У тёрла воспалённые глаза, хмыкала на недовольство младших. Чонгук разворовывал их разговор на отдельные реплики и давился, давился, пока не становилось тошно от самого себя. Два одинаковых дня. Чонгук просыпался, ел приготовленный старшей завтрак, упирался руками в спинку её стула и, разговаривая с Джанми, протирал полотенцем вымытую стрёмную кружку, а сам неосознанно подсчитывал оставшееся до ужина время. Он стал замечать, что тенью госпожи У прошит каждый диалог. Юнхён, вот, говорит о наживках, смеётся и бросает вдруг: «И нуна тогда…» – так просто, а у Чонгука внутри вздрагивал странный колючий комок и куда-то стремительно нёсся. Ужин – пытка. Парень с обидой и ненавистью её ждал. Пристыженный, растерянный, обруганный. Стыдливость топила Чонгука, когда он следил за движением её руки над столом, или прислушивался к её короткой реплике, сказанной не ему, или удерживал боковым зрением исчезающий за дверью силуэт, теряя связь с параллельными событиями. Желание зарыться в землю и никогда не выползать на глаза старшей проигрывало другому, маниакальному. Днём была генеральная уборка. Когда они с Юнхёном двигали мебель, парень видел, как Джанми наводила порядок в спальне госпожи У. Пыли на полках уже не будет. Чонгук прислонился затылком к двери Юнхёновой комнаты, закрыл глаза и стал считать затихающие шаги. Он мысленно дорисовывал шагам хозяйку, её жёлтые тапки и блики в волосах. В голове у него звучал придуманный диалог между ними, который не выставлял бы его придурком, плечом он ощущал бы тепло, и от мягкой усмешки рождался внутренний трепет. Наконец Чонгук дождался полной тишины. В комнате госпожи У было тепло и свежо из-за дождя. Фонарик, включенный в телефоне, показал вмятину на заправленном одеяле. Чонгук остановился напротив полки с одинаковыми ежедневниками в чёрных переплётах. Он насчитал всего десять, одиннадцатый госпожа У носила с собой. Чонгук потянулся к самому первому. Внизу на его корешке оказалось небольшое тиснение. Пальцы замерли, когда парень присмотрелся: это был год – тот же, что он увидел на памятнике родителей У. Чонгук покусал губу в нерешительности, но не смог заставить себя этого не делать. Ежедневник был исписан каллиграфическим, размашистым почерком. Парень не читал записи, быстро пролистывая. Только иногда за взгляд цеплялись отдельные слова и цифры. Страницы шуршали веером, пока он не заметил резкую смену почерка: теперь буквы были начерканы быстро и оттого криво, загромоздив поля. Чонгук нетерпеливо пролистал назад. Корявый и крупный почерк, дрожащий, как у дошкольника, над которым возвышались изначальные аккуратные записи, принадлежавшие господину У. Между страницами лежал банковский чек с теми же корявыми буквами в столбик: «учёба Джанми, два месяца жизни, садик Юнхёна, участок земли, похороны…» Чонгуку стало не по себе, но по инерции он случайно прочёл: «позвонить дяде Паку» – зачёркнуто, исправлено: «позвонить юристу Паку». Он не хотел обдумывать это, только возможный разговор будто бы прозвучал в голове: «Здравствуйте, господин Пак. Это дочь господина У. Извините, что беспокою в такое позднее время…» Страницы проносились одна за одной. Цифры, буквы, цифры, каша из грифеля и чёрных чернил, перечёркано, замазано, дописано в уголке; почерк разгонялся, наклонялся больше, сужался и мельчал, лепился, не читался от слова совсем и вдруг: «не могу больше не могу не могу не могу не могу не могу не могу…» Чонгук громко захлопнул ежедневник, сдавив между ладоней. Голова и тело опустели мгновенно, взамен наполняясь тяжестью. Внутри неприятно скребло. Парень поторопился избавиться от ежедневника, поэтому едва не повредил переплёт, вдавливая на прежнее место. Фонарик в телефоне погас. За окном не было слышно ни звука. Одно его загнанное дыхание разносилось по комнате. Отступив, Чонгук случайно задел трельяж. На пол что-то упало и глухо разбилось. Его реакция была заторможенной, парень механически включил фонарик. Оказалось, разбился тот самый пузырёк антидепрессантов. Пустой пузырёк. Который был полон пару дней назад… Чонгук поднял голову и заметил рядом портфель госпожи У, из которого выглядывал ежедневник. Она ведь никогда его не оставляла. «В связи с возможностью суицидальных попыток…» В голове щёлкнуло. Сердце ухнуло вниз. Не думая, Чонгук выбежал из спальни. Пояс нэмаки затянулся туго, но ей было плевать. Госпожа У раскинула руки, встречая порыв ветра, и слушала его глушащий свист. Неприятно выйдет, если увидят, подумала она. Её репутацию изрядно помяли за столько лет, а вот детей было жалко. Старшенькая окажется не только блудницей, но ещё и чокнутой. Она расслабила кисти, которые безжизненно обвалились вниз. Ладони нежно целовал ветер, и госпожа У улыбнулась. Как хорошо. Как плевать. Прохладой обдувало лицо, путало волосы; она тряхнула головой, и ветер подхватил каждую прядку. Земля под ногами была холодной и скользкой; жидкие травинки щекотали кожу. Можно соскользнуть. Госпожа У, как капризное дитя, хотела больше; она ступила вперёд с нагретой земли снова на холодную. Дуновение пробралось к ногам, вверх под нэмаки, играючи пощипало за икры и бёдра, и в ней заискрился смех, даже немного счастливый. Ещё шажок, и всё, последний раз… – Госпожа У! Она испугалась. От неожиданности стопы скользнули вбок. Госпожа У слегка наклонилась, как тряпичная кукла, но её обхватили за плечи и дёрнули назад. Госпожу У отвели подальше от края и поменялись с ней местами, загородив горизонт. Жар на плечах был давящим, жёстким. Её встряхнули. Небо после дождя потемнело, фонари находились далеко, но она отчётливо видела большие глаза Чонгука, его двигающиеся губы – он стоял очень близко, держал её за плечи, и у него были очень горячие руки… оказывается, он выше на полголовы… – …пожалуйста, давайте пойдём домой… Его голос дрожал и обрывался. Госпожа У моргнула, нахмурившись. Охлаждённое сознание постепенно набирало обороты и начинало тратить энергию. – Пойдём, конечно, – просипела она, – не здесь же ноче… Госпожа У запнулась. Они смотрели друг на друга долго – настолько, что старшая успела согреться от его тела. До неё внезапно дошло: – Ты что, думал, я… того? – на губы заползла неуместная усмешка, и старшая сразу об этом пожалела, когда поймала в глазах Чонгука перемену. Тепло с её плеч пропало в тот же момент. Мальчика трясло. – Извините… – его взгляд метнулся влево, – чёрт, пожалуйста, извините, что я так… я думал… Его голос подскочил на последнем слове, срывая попытку договорить. Чонгук с силой потёр лицо, протяжно выдохнув. – Пожалуйста, – почти не слышно проговорил он в ветряном потоке, – мы можем вернуться домой?.. Она не успела ответить, прежде чем Чонгук направился к дороге. Госпожа У плохо понимала, следуя за ним. У неё в голове что-то не состыковывалось. Почему мальчишка в домашних шортах и футболке, ещё и босиком. Что, чёрт побери, происходит? Куда они? – Чонгук? Мальчик остановился, и госпожа У тоже в паре шагов от него. До неё не доходило: почему Чонгук здесь? – Дом в другой стороне. Почему ему не всё равно? Чонгук не двинулся. Его спина была напряжена, кулаки белели костяшками. Госпожа У вдруг осознала: ему было стыдно повернуться к ней. В груди ёкнуло, потому что это напомнило ей Юнхёна, когда тот что-нибудь вытворял и влипал в неприятности. Госпожа У обошла мальчишку, вставая к нему лицом. У Чонгука раскрылись губы, но из них вылетел только прерывистый вдох, когда она аккуратно обняла его. Госпожа У почувствовала, как заходила ходуном крепкая грудь, соприкасаясь с её телом. – Я бы никогда этого не сделала, – шепнула старшая. – Извини, что напугала. Дрожь его тела рябила под пальцами. Чонгук был высоким и подтянутым, плечи показались ей очень широкими – госпожа У подавила в себе неловкость, начиная мягко похлопывать по спине между лопатками, чтобы успокоить его. – Почему ты босиком, – спросила она тихо, – заболеешь ведь. – Я думал… думал, что не успею… Она хмыкнула. – Чонгук, пообещай мне, что перестанешь так много думать. Госпожа У услышала, как парень шмыгнул носом – и вдруг уткнулся лбом в её плечо. Как странно. Она прикрыла глаза, кутаясь в незнакомое тепло.