Ничего хорошего

В машине царило молчание, но какое-то странное; не то молчание из обоюдной неловкости, что клейкими нитями провисало между их плечами. На этот раз кипучее. Захватывающее. Чонгук искоса выкрал профиль госпожи У из цельной картины с позволения её прикрытых глаз. Пятно утреннего света, отражённое от зеркала заднего вида, соскочило с непроколотой мочки и поползло в крохотный кармашек футболки на мирно вздымающейся груди. Взгляд Чонгука полез туда же, но, пристыженный сонным мозгом, вернулся к пустой трассе. За ним вернулась и разумность; вроде как что-то сказала об их одинаковых футболках. – Извините? – с бумажником в руках парень в недоумении смотрел на зевающего работника заправки. – Расплатилась уже, говорю, девушка ваша. – Я задела мужскую гордость? Чонгук расслабил хватку на руле. Вопрос с серьёзным прищуриванием – будто бы даже не насмехается. Хотя с госпожой У нельзя быть уверенным на все сто, тем более, когда нет возможности рассмотреть эмоциональные блики в ртутном затишье. Потому что Чонгук управляет машиной. Не потому что мигают аварийкой кончики ушей. – Нет. Просто не понимаю, зачем ты заплатила за бензин, – бросил Чонгук, убирая одну руку на колено и откидываясь на спинку. Это чтобы его флегматизм был различим даже с прищуренными глазами. – Чтобы машина могла ехать? Он мог бы сурово сдвинуть брови наперекор откровенному издевательству или использовать любимый приём старшей – устало вздохнуть. Но детсадовский островок в мозге распорядился проныть в голос: «Нуна-а». Чонгук, как обычно и происходило в таких ситуациях, устроил себе ментальное линчевание, а островок, напротив, – наполнился восторгом, потому что добродушные смешки госпожи У были его любимым результатом. – Всё же, эта поездка по моей просьбе, – проговорила она так, словно оборачивала колючки шёлком. – Поэтому и расходы на мне. – Эта поездка из-за моего упрямства, – кололся в ответ Чонгук. – И всё-таки моя машина. Выходит, что на мне. Он повернул голову к ней, чтобы задавить протесты мужским авторитетом. Госпожа У собирала вьющуюся копну на подголовник с той спокойной непоколебимостью, что свойственна привыкшему к победам военачальнику. И улыбалась ему с умилением богини-покровительницы всех глупых пусанских Чонгуков. – Хорошо-хорошо, обратный путь полностью на твоих плечах, – раззадоривала госпожа У красные сигнальные маячки ушей, – не куксись. «Девушка ваша…» Она отвлеклась от Чонгука на вид за открытом окном, где бежала вдоль дороги сверкающая речка. Не сводя глаз с трассы, то и дело виляющей, Чонгуку отвлечься не удавалось. Когда госпожа У села в машину, с опаской притрагиваясь к ремню безопасности и не желая менять позу отличника за первой партой на более расслабленную, парень представил, какой шикарной выдастся поездка. Контроль сосредоточен на нём. Всё пространство подчинено ему. Поэтому зажатость госпожи У виделась Чонгуку подаянием. Он бы всю дорогу лелеял старшую, как ребёнка, и баюкал в ней главенствующее мужское начало. Он намеревался доказать ей, что нет ничего постыдного в том, чтобы разомлеть на пассажирском сиденье, наслаждаясь комфортом, пока управление ситуацией в надёжных руках. Руки Чонгука – по мнению самого Чонгука – подходили на эту роль лучше всего. Железные доводы на этом заканчивались. Но на придумывание новых у него были целые выходные; у старшей на воспитание доверия к нему – всего лишь выходные. Потому что по возвращении госпожа У снова окунётся в урегулированные будни. Ей будет не до Чонгука. А сейчас, в непривычной обстановке, в изоляции от внешней бурды, она сможет сосредоточиться на его независимости. Ну, это в идеальном плане Чонгука события разворачивались степенно и красиво, словно в киноленте. На деле же, стоило ему упустить из виду старшую на какие-то жалкие минуты, как она умудрилась оплатить бензин и купить парню ледяной американо. Карамельный. Со взбитыми сливками. Который она протянула взрослому и самостоятельному Чонгуку на глазах у работника заправки, с победной улыбкой заключившего: «А вы мне тут про какие-то недоразумения – девушку свою спросите». Кофе выпит, план похерен, а напряжённость чудесным образом перекочевала от госпожи У в некогда самонадеянную осанку Чонгука. – Можешь включить музыку, если хочешь, – сказала старшая. «Если тебе в тяжесть молчать со мной», – услышал он на самом деле. – Что тебе включить? – поднял бровь Чонгук и, не отвлекаясь от дороги, потянулся к дисплею. На лицо едва не выскользнула усмешка из-за того, насколько снисходительно это прозвучало. – Твоя машина – твоя музыка, – припомнила ему госпожа У. Ну да, будто бы он позволит старшей залезть обратно в раковину и делать вид, что её здесь нет. – Нуне будет комфортнее, если она выберет на свой вкус. Чонгук ходил по тонкому льду, но логика зрелого мужчины показалась ему убедительнее инстинкта самосохранения. – Вряд ли голоса моей молодости смогут перебить запах дорогой кожи. – Госпожа У усмехнулась в боковом зеркале. – Дорога долгая, концентрироваться на ней утомительно, так что твой комфорт превыше всего, ребёнок. – Как скажешь, – Чонгук протянул ей свой айфон, – тогда я хочу любимую песню нуны. – Вы с Юнхёном точно сошли с одного конвейера, – пробурчала она, принимая телефон по инерции, но потом с недоумением посмотрела сначала на экран, потом на Чонгука. А Чонгук от этого чистого удивления поплыл и заулыбался первооткрывателем: – Телефон подключён к автомобилю. Поэтому вбиваешь название в поисковике и воспроизводишь. – Надо же, технологии, – неуверенно произнесла она, обеими руками удерживая айфон. – Ладно, как пишется… мм, то слово, похожее на фирму стиральных машин… Чонгук рассмеялся, не сдержавшись. – Бейонсе? Но мой комфорт хочет стариковское, нуна! – Б-Е-Й-О… ну нет, наверняка эту машину конструировали под «антистариковское», а мы уже нарушили правило, когда я села в неё, так что… о, здесь, кажется, есть одна песня… И прежде, чем Чонгук понял, что госпожа У ищет в его плейлисте, салон утонул в медленном ритме. Тело его мгновенно оледенело, выбрав тактику «притвориться неодушевлённым предметом и слиться с автомобилем в единый механизм», чтобы всё, что могло произойти после, не произошло из-за лишних движений одного недальновидного идиота. Вероятность, что старшая понимала смысл англоязычной песни, почти равнялась нулю. Но томная музыка и стонущее пение красноречивы вполне достаточно даже для госпожи У. Особенно для госпожи У, твою мать. Чонгук ощутил давление проницательности со стороны пассажирского сидения, раздуваемое к тому же его собственной паранойей. За каким хреном он упомянул вчера эту певицу… Второй куплет. Асфальт трассы метр за метром проглатывался несущейся машиной. Чонгук много обдумывал – обрывками и шумно переворачивая ящики. Что делать, если нуна улыбнётся той самой, снисходительной полуулыбкой? Не говорить же, что он скачал песню для работы, – тем более, когда до строчек с понятным на всех языках словом «секс» осталось всего ничего. Либо… он загоняется? Это всё ещё госпожа У: госпоже У по определению наплевать, особенно на музыкальные вкусы, особенно Чонгука. Может выйти и так, что на самого Чонгука ей в общем смысле тоже плевать. Парень даже не уверен, что она относилась бы иначе к любому другому на его месте. Нет, она не может догадаться. Никто бы, бля, не догадался. Успокойся. Песня прервалась за несколько французских слов до опасных стонов. Чонгук открывает рот на опережение: – Ну и как тебе, нуна? Госпожа У встретилась с ним глазами и слегка наклонила голову: – Приятная слуху, чувственная… – она взглянула на его напряжённые руки с проступившими под кожей венами, – пожалуй, слишком чувственная для семи часов утра. Потрясно. Вроде ничего такого не происходит, но у Чонгука такое чувство, будто его украдкой препарируют, как в первую встречу. Не как лягушку скальпелем, а как механизм сложно устроенной музыкальной шкатулки: открывают, освобождая мелодичный мотив, забираются глубже, к основе, откладывают на время блистательную балерину, сдувают пыль с деталей и исследуют движение каждой пружины. Если хочется возобновить мелодию, госпожа У поворачивает заводной ключик. – Тебе такое нравится? И почему-то это его неправильно будоражит. – Мне нравится разная музыка. Она должна цеплять звучанием… – Чонгук улыбнулся старшей, – потому что я люблю танцевать. Мне нужно чувствовать и двигаться в ритме. – Интересно, – медленно проговорила госпожа У, – но как можно танцевать вот под это? – и она выбрала в плейлисте старинную, меланхоличную песню Эпик Хай, одну из его любимых. – Ого, – Чонгук заискивающе подвигал бровями, – нуна слушает хип-хоп? – В школьные годы ради их альбома нуна не брезговала и рэкетом. – Госпожа У устроила телефон на ноге, легонько покачивающейся в такт, и вытянула руку в открытое окно; ветер тут же засвистел меж её пальцев. – Вот эта, кстати, стоит на вызове в моём телефоне ещё с палеолита. – Тогда… – Чонгук закусил нижнюю губу, растягивающуюся в улыбке, – если нуне позвонят, я станцую для неё. Сеул встретил их духотой и пеклом. Распахнутые окна просторной квартиры не спасали. Госпожа У отыскала древний вентилятор в захламлённой комнатке, походившей на гардеробную, и вытянула матрас в центр пустой гостиной. Чонгук переоделся в шорты, умылся, чтобы прогнать сонливость, и вернулся к старшей. Та сидела на полу скрестив ноги и разворачивала контейнеры с купленной в палатке едой, попутно разговаривая по телефону и вчитываясь в написанное на экране ноута, который стоял подальше от горячего бульона. Если бы у парня спросили, что из себя представляет госпожа У, он бы сфоткал этот момент в качестве наглядного образца. Вентилятор монотонно гудел и неохотно поворачивался из стороны в сторону. Рядом опустился Чонгук; со вздохом он оттянул от нуны контейнеры, из-за которых она сумела обжечься, и стал сооружать из ингредиентов их будущий завтрак. Её пальцы продолжали скользить по тачпаду ноута, лицо хмурилось. Чонгуку захотелось разгладить эту складочку на переносице, чтобы её не осталось на наглядном образце. Интересно, есть ли вообще фотографии госпожи У? – В этом нет необходимости. Благодарю вас, всего доброго. – Старшая завершила звонок и с лёгким замешательством в глазах, будто только проснулась, посмотрела на контейнер, который Чонгук всучил ей в освободившиеся руки. Чонгук подхватывал звуки: тихую благодарность нуны – треск разъединяющихся деревянных палочек – гудение обленившихся лопастей; он наслаждался: случайным прикосновением, напомнившим о мягкости – пряностью, жгущей кончик языка – холодком на мокром лице и висках. Этот момент хотелось оставить себе на подольше. Они позавтракали. Старшая поднялась и стала убирать пластик в полиэтиленовый пакет. – Лучше бы тебе переночевать дома, – сказала она. Разомлевший Чонгук запрокинул голову, тяжелеющую от недостатка сна. – Из-за ремонта здесь ничего нет, кроме одного матраса. Старшая потянулась; заправленная футболка, будто бы и впрямь его – большего размера, не скрывающая её ключиц, – собралась веером складок, подчеркнув стройность. Чонгук смотрел на госпожу У снизу вверх и демонстрировал ей ямочки на щеках, чувствуя себя слегка пьяным. Он провёл ладонью по паркету и заметил вслух, что тот кажется вполне уютным и нет причин для беспокойств. – Тебе нужно выспаться. Его глаза слипались, выражение лица госпожи У грезилось умилённым до фантастики. Чонгук злился на зевки, которые сдерживать было всё труднее и труднее. Они мешали ему напомнить старшей бодрым голосом, что у них вообще-то запланирована ремонтная работа. – Мы рано приехали, ребёнок. – Над ним возвышались, им умилялись. Подталкивали его назад, чтобы он лёг на матрас. Простыни под спиной оказались прохладными. – Начнём после обеда. Чонгук проснулся от глухого грохота. Он открыл глаза: на него смотрели трое незнакомых мужчин, которые незадолго до пробуждения крадучись направлялись к входной двери. Немая сцена грозилась затянуться. Чонгук сбросил остатки сна, резко поднявшись с матраса. Один из мужчин – тот, что в деловом костюме, – спешно поднял упавший дипломат и заодно поклонился. Остальные, в рабочих комбинезонах, последовали его неловкому примеру. – Приносим извинения за то, что разбудили. – «Деловой костюм» нервным движением поправил галстук, так как Чонгук спросонья мог только хмуро сдвигать брови в полном непонимании. – Мы здесь по распоряжению госпожи У… – Госпожи У?.. – прохрипел Чонгук, вцепившись в единственный ключ к разгадке. – Именно так, но наша работа уже окончена, поэтому мы больше вас не побеспокоим… До него начало со скрежетом доходить. Это рабочие. Наверно, ремонтники. Ремонтники выполняют ремонтные работы. Он громко выдохнул, принимаясь растирать лицо: – Сколько сейчас времени? В карманы полезли «рабочие комбинезоны». – Четыре часа дня, – озвучил более молодой голос. Чонгук убрал ладони, смерив взглядом парня, едва старше его самого. Госпожа У костьми ляжет, но ему не доверит хоть с чем-нибудь справиться. По ту сторону двери вдруг завозились с замком. «Костюм» засиял облегчением, когда дверь распахнулась. Но это не продлилось долго: мужчины оказались посреди наэлектризованного перепутья. Чонгук прислонился к стене плечом со скрещенными на груди руками, являя собой совершенное недовольство, в то время как госпожа У заслонялась бетоном невозмутимости. Всё рушилось на головы работникам. – Вы уже закончили? – госпожа У задала вопрос мужчине, не оставляющего свой галстук в покое. – Да-да, мы исправили ошибку в расчётах, равнять не придётся… – он старался не обращать внимание на раскаляющуюся атмосферу. – Я заказал все необходимые материалы, как вы и просили, также касательно аренды складской ячейки… Чонгук проследил, как госпожа У под потоком низвергаемой информации опустила на пол кожаный портфель и повела плечами. Вместо майки на ней теперь была лёгкая рубашка. – Все чеки и квитанции пришлите по электронной, будьте добры. – Она давала им шанс на побег. – Спасибо за работу. Пять поклонов спустя дверь за спасёнными всё-таки закрылась. Чонгук склонил голову, когда старшая поравнялась с ним, и бросил как бы равнодушно: – За работу, которая предназначалась мне? Размытая тень госпожи У провела рукой по загривку. – Мне проще нанять людей, – наконец призналась она. – Потому что я не вызываю у нуны доверие? – Ты вызываешь у нуны муки совести. – Но я ведь просто взамен Юнхёна... – пылко начал Чонгук, поднимая глаза, и запнулся о недостаточное расстояние между ними. Воздух у лица сгустился и взялся медленно закипать. – Я обладаю правом на его эксплуатацию. Законно. Говоря это, госпожа У невзначай пожала плечами. Но в лисьем прищуре заплясала хитринка, ярко вырисованная увлёкшимся мультипликатором. И вдруг упущенное внутреннее зверьё рвануло к воспоминаниям, к ночному обрыву, где запахом миндального масла был пропитан нэмаки и её тихий голос грел кожу за ухом, и вроде обидно – и хорошо одновременно, так, что плавились мысли в бессмысленное и несъедобное, что Чонгуку чертовски срочно захотелось ткнуться носом в её шею, обвитую нудным воротничком. Но здесь, в пустой квартире в центре Сеула – в обыкновенном месте для объяснимых вещей, – желание это испугалось самого себя, затрепыхалось, молотя крыльями по грудной клетке. Его во всей красе сейчас гвоздили к стене, считывая россыпь эмоций. Нужно засыпать старшую словами – прямо сейчас и в огромном количестве – лучше быстро и невпопад, чтобы отвлечь внимание от чего-то там постыдного, да только Чонгук лишь заикнулся огрызком предложения: – Меня тоже можно… законно. И в унисон ему зааплодировали все уголки безграничной Вселенной за грандиозную тупость. Только не госпожа У, которая осталась в сторонке раздумывать, приложив к подбородку указательный палец. – Знаешь, – затеяла она рассудительную интонацию, – ты действительно мог бы помочь мне с одним делом… – чопорность набирала обороты, но расстояние небольшое, чтобы скрыть от Чонгука позабавленные огоньки. – Умираю, как хочу мороженое. Они ночуют вместе. Сначала всё было нормально. Были причины на отвлечься, на подуться. Старшая купила им пинсу, а после придумала какие-то нелепые причины, чтобы доказать парню его же важность. Госпожа У божилась, что никто кроме Чонгука не сможет помочь ей в выборе подарка на день рождения Джанми. Чонгук негодовал на десерт, который был до подлости вкусным, и на старшую, принимающую его за ребёнка. «Джанми родилась в ноябре, нуна». – «Ох, не лучше ли купить подарок сейчас, пока мы в городе? Тем более, я совсем не разбираюсь в смартфонах». Госпожа У демонстративно отказалась от помощи консультанта и накормила благодарностями Чонгука, выбравшего новейшую модель. Чонгук одарил недовольным взглядом исподлобья молодого работника, предложившего установку ПО, при этом досадуя на прилипшую к нему судьбу детсадовца, который только и делает, что приносит нуне криво склеенные открытки. Всё ещё продолжало быть более-менее нормальным. Госпожа У продолжала настаивать на его ночёвке дома, Чонгук на это в упрямстве растягивал уголки губ. «В квартире даже лампочек нет», – взывала старшая к мальчишескому благоразумию, но то переметнулось к стеллажу с пеньковыми свечами. Госпожа У сдалась и решила приберечь силы для работы с документами, а Чонгук… Чонгук наконец-то оценил своё положение как чертовски небезопасное. С какой-то не вполне понятной стороны. У них был ужин на вынос, квартира без света и мебели и целый пакет парафиновых свечей. Не хорошо. Совсем. Чонгук смотрел на обнажённую тонкую шею, когда госпожа У открывала ключом дверь. Он знатно перегрелся. Ему нужен ледяной душ. Или ледяной взгляд госпожи У – ничего так не освежает, как он. Старшая не видела необычностей. И он, нахрен, не должен. Парень закрылся в ванной, выдохнув. Спустя некоторые манипуляции с новым душем на голову обрушился холодный поток, забарабанил тонко и колко по разгорячённой коже. Чонгук закусил губу из-за подступившего стона, хватаясь пальцами за керамическую мозаику. Вся эта хренотень происходила с ним оттого, что у него никогда не было сестёр. Он не привык, и его мозг путался без ориентиров – натыкался на смешки и мягкие руки, а потом выводил Чонгука к кладбищам нормальных выводов. ...Парень заканчивал с раскладыванием еды, когда старшая вышла из ванной; мокрые волосы были закручены в пучок, к шее прилипли узорами прядки. Их завтрак был точно таким же, но ощущения с надвигающимся сумраком рассеивались до лихорадочных оттенков. Госпожа У опустилась рядышком, подтягивая к коленям ноутбук. В гамму пёстрых запахов вплёлся мятный шампунь. По Чонгуку пробежалась рябь, хрустально дребезжа от некого громоздкого сотрясения. Распечатанные таблицы обступили госпожу У, чтобы ограничить её интерес. Вне интереса госпожи У Чонгук довольным не был никогда. – Нуна, это срочно? – спросил он, указывая на документы. Смятый листок по велению старшей полетел за её спину. – Не особо. – Тогда поужинай со мной. Если госпожа У и зацепилась за интонационную составляющую, то виду не подала. – Спасибо тебе, – вдруг сказала старшая, приступив к еде. Чонгук моргнул в пластмассовую тарелку с карри и поднял глаза. – Да не за что, – смущённо проговорил он, стирая большим пальцем остроту с нижней губы, – я просто смешал всё, а так… – За дорогу, ребёнок, – хмыкнула госпожа У, – мы приехали гораздо раньше, чем если бы добирались автобусом. Я смогла выполнить больше запланированного. Ты мне очень помог. Чонгук не хотел слушать скачущий у глотки пульс, Чонгук хотел сопротивляться собственной неловкости, поэтому завредничал: – Помог как водитель? – Как типичный отпрыск семейки У. Старшая оставила парня наедине со сказанным, а сама вернулась к бумагам. Закат, окрашивающий комнату в розовое сквозь панорамные окна, постепенно остывал. Темнело. Чонгук принялся выстраивать оборону вокруг них из парафиновых столбиков. Новые границы запечатали двоих в эллипсовидный островок. Сумрак отступал всё дальше с очередной подожжённой свечой. Те, что стояли ближе к скрещенным ступням госпожи У, были самыми уязвимыми: пламя колыхалось от протяжных выдохов и недовольных взмахов бумагой. С купленного в подарок телефона Чонгук, установив всё необходимое, написал Джанми, чтобы она скинула номер старшей «на всякий случай». Ему пришёл ответ, дополненный селфи. Чонгук протянул старшей телефон: – Джанми и Юнхён передают привет из ресторана. Торопливые нажатия по клавиатуре замолкли. С экрана на госпожу У смотрели её дети, которые всеми силами пытались не выглядеть довольными и сытыми. – Страданий и след простыл, – протянула старшая, заметив на заднем фоне пустые тарелки, – видимо, без совести куда удобнее. Не жалеешь, что не остался? Веселился бы с ними. Чонгук поднялся на ноги, вбивая в свой телефон новый номер. Он улыбнулся госпоже У: – Разве нам не весело, нуна? – и нажал на вызов. Телефон старшей запел меланхоличные нотки. Парень, вслушиваясь в любимую мелодию, начал медленно двигаться. – Ты что, серьёзно? Чонгук, это тяжёлая песня, вообще-то! «Не существует лекарств, чтобы снять эту боль, потому что я неизлечим» – Чонгук, не смей под это танцевать, целое поколение под неё убивалось! «Мои чувства убивают мою невинность» Жалобный стон госпожа У заглушила ладонями. Чонгук закрыл глаза, сдерживая улыбку, и слился с мелодией в расслабленном ритме. «Ни одна невинность не убьёт твою невинность» Жар знакомо побежал вдоль его сокращающихся мышц. Но впервые – перекрыл дыхание от мысли, что госпожа У смотрит на него. Нехорошее ощущение, потрясающее – клокотало и разгоралось, разгонялось, душило, весомо сдавливая грудь. «Моя невинность, твоя невинность» Вызов завершился. Искусственная святость Чонгука вышла из строя по вине багов, которые слоились друг на друга, потому что: – Ты... так здорово танцуешь. Нуна проговорила это удивлённо, восхищённо и очень искренне – Чонгук осыпался куда-то под паркет. Проще перемешаться с бетонной крошкой и больше никогда не принимать решения. Скромная пара-тройка эмоций госпожи У вызывала в нём взрыв целого ядерного реактора, что просто не могло не противоречить каким-то охренительно важным законам, на которых построено мироздание Чон Чонгука. – Ты преувеличиваешь, нуна… Ему стало жарко в вечерней прохладе и тонкой футболке, господи, он даже ничего ещё не сделал… Мечтая содрать с себя раскалённую кожу, парень полез в сердцевину пламени, в центр островка на разогретую древесину паркета. – Я серьёзно, Чонгук. Это было очень красиво. Эйфорический прилив был крышесносным до наркотического трипа: всё сбоило, сердце колотилось и хотелось какого-то абстрактного «ещё». Скорее всего, Чонгук попросту помрёт от таких температур за грехи; за мазохизм в первую очередь – у него мелко дрожали пальцы от чистейшего восторга, от изучающего, впечатлённого взгляда госпожи У. Где ему подписать согласие на Армагеддон и просто продолжить? – Ты занимаешься танцами? – Нет, это… – его голос упал, – это что-то вроде хобби. – Свихнуться, ребёнок, у тебя же талант, – старшая замахала рукой, и несколько огоньков всё-таки потухло, загораясь следом в разрушающемся Чонгуке, – вряд ли Эпик Хай могли предположить, что их песня произведёт такое. Чонгук на четвереньках преодолел поле распечатанных таблиц, чтобы унять внутренний взрыв элементарными задачами: типа, зажечь погаснувшие свечи. – Это смущает, нуна. Спасибо тебе, но я не думаю, что оно стоит того… – Я не разбираюсь в огромном количестве вещей, но… – Парень насторожился, вслушиваясь в произносимое за надрывающимся пульсом. Фитиль выжившей свечи окутал пламенем потухший. – Наверно, у каждого человека есть интуитивное понимание красоты: закаты красивы, пейзажи красивы… Чонгук поднял голову. Это не могло происходить на самом деле. – …и интуитивное подсказывает мне, что твой танец тоже, без понимания всяких технических моментов или другого мусора. Как депрессивная песня воплотилась в… в твои движения, просто удивительно. Для меня это что-то из колдовства. Очень красиво. Её глаза сияли множеством отражённых огоньков. Спокойные нотки голоса разыгрывали Чонгука, произнося катастрофу за катастрофой. Госпожа У немного возвышалась над ним, сидя с идеально прямой спиной, и созидала непоправимое: там другие правила, другое понимание вещей и основы складывались под необъяснимыми углами, а в конце всё взрывалось сверхновой. – Нуна сравнила меня с закатом? – шепнул Чонгук. Его дрогнувшие уголки губ встретили смешком. – Скорее с волнами, но это всё пустой трёп, поэтому, если ты решишь всерьёз заняться подобным, если тебе нужна будет поддержка на первых порах, материальная или какая угодно ещё… – госпожа У легонько похлопала ладонью по его макушке, – я буду драться вместе с тобой, ребёнок. К чёрту старый мир, Чонгук, это всего лишь конец света.