Катя
Этот чертов донор спермы для Тани умял две тарелки одним махом. Наверняка он голодал, пока жил на улице. Не то чтобы мне не жалко тех, кому не повезло и для кого настали тяжелые времена, но мне ни на минуту не жаль именно этого человека, пьющего и отказавшегося от своего ребенка. Потом, прихлебывая воду, он бубнил моей девушке. – Ты хорошо готовишь, Танюш. — Кажется, если он назовет ее так еще раз, я заору. – Спасибо. – Она улыбается из вежливости. Мне кажется, его болтовня заполняет те раны, что он нанес, бросив ее ребенком. – Я серьезно, может, ты меня научишь как-нибудь этому рецепту? — Тебя? Где ты собрался его использовать? На своей воображаемой кухне? – Конечно. – говорит она и встает, чтобы помыть тарелку, заодно хватая и мою. – Я пойду. Спасибо за ужин, – говорит этот хрен Павел, поднимаясь. – Нет, ты можешь… Ты можешь остаться сегодня, если хочешь, мы можем отвезти тебя обратно… домой утром. – медленно произносит она, не зная, какие подобрать слова в этой ситуации. Терпеть не могу всю эту чертову деликатность! – Это было бы здорово, – говорит Павел, потирая руки. Он, видать, извелся от желания хряпнуть прямо сейчас, этот чертов урод. Таня улыбается. – Отлично. Пойду принесу из спальни подушку и простыни. – Мгновение она глядит на отца и на меня. Видимо, понимает, что я чувствую, потому что уточняет. – Ничего, если я вас оставлю на время? — Ее отец смеется. – Все нормально, я как раз хотела поближе познакомиться. — Ну нет, даже не думай. Она хмуро глядит на меня и выходит, оставляя нас на кухне наедине. – Так значит, Екатерина, где ты познакомилась с моей Таней? – спрашивает он. Я слышу, как закрывается дверь, и жду еще пару мгновений, пока она не окажется вне зоны слышимости. – Катя? – повторяет он. – Давай начистоту! – рычу я, перегибаясь через стол, чем явно его пугаю. – Никакая она не твоя Таня. И я знаю, что ты натворил раньше, так что не думаю, что тебе стоит ломать комедию. — Он покорно поднимает руки. – Я ничего, я… – Что тебе нужно, деньги? – Что? Нет, конечно, мне нужны не деньги. Мне нужны отношения с дочерью. – У тебя было девять лет, чтобы их построить, и ты здесь только потому, что случайно столкнулся с нами на этой гребаной стоянке. Не похоже, что ты ее там искал! – рявкаю я, страстно желая вцепиться руками ему в шею. – Я знаю. – Он качает головой, глядя в пол. – Я понимаю, что наделал много ошибок, и собираюсь их исправить. – Да ты пьян, прямо сейчас, сидя на этой кухне, ты пьян в стельку. Я пьяных насквозь вижу. И не испытываю никакой симпатии к человеку, бросающему свою семью и ни хрена не имеющему через девять лет. – Я знаю. Ты все это говоришь из лучших побуждений, я рад, что ты пытаешься защищать мою дочь, но я не собираюсь углубляться во всю эту историю. Я просто хочу познакомиться с ней… и с тобой. — Я молчу, пытаясь успокоиться. – Ты гораздо приятнее, когда она рядом. – спокойно отмечает он. – А ты плохо играешь, когда ее нет. – парирую я. – Ты имеешь полное право не верить мне, но ради нее дай мне шанс. – Если ты обидишь ее, тебе не жить. — Может быть, я должна стыдиться того, что угрожаю отцу Тани, но во мне – только гнев и недоверие к этому жалкому пьянчуге. Инстинкт подсказывает мне защищать ее, а не сочувствовать нетрезвым бродягам. – Я ее не обижу, – обещает он. Я закатываю глаза и отпиваю воды из своего стакана. Думая, что его обещание успокоило меня, он пытается шутить. – Кстати, наши роли неплохо бы пересмотреть, как думаешь? — Не отвечая, ухожу в спальню. Это необходимо, чтобы Таня, вернувшись, не увидела, как я душу ее отца.Таня
Катя врывается в спальню. У меня в руках – одеяло, полотенце и подушка. – Так, что случилось? – спрашиваю я, ожидая очередного взрыва из-за того, что я пригласила отца, не посоветовавшись предварительно с ней. Катя подходит к кровати и ложится, глядя на меня. – Ничего. Мы познакомились. Когда мне показалось, что я уделила нашему гостю достаточно времени, решила прийти сюда. – Пожалуйста, скажи, что вела себя с ним хорошо. — Я едва познакомилась с отцом. И я не хочу еще большего обострения отношений, чем есть сейчас. – Я держала себя в руках, – отвечает она, закрывая глаза. – Думаю, отнесу ему одеяло и, как всегда, буду извиняться за твое поведение. – с досадой произношу я. Отец сидит на полу гостиной и теребит прорези на джинсах. Услышав меня, он поднимает взгляд. – Ты можешь сесть на диван. – замечаю я, складывая вещи на диван. – Я… ну, я не хочу как-нибудь испортить твой диван. – Он краснеет от смущения, и у меня ноет в груди. – Не волнуйся… ты можешь еще раз принять душ, и у нас остались вещи друга, так что найдется что-нибудь сменное, в чем ты можешь лечь. — Он слабо протестует, не глядя мне в глаза. – Не хочу его утруждать. – Это пустяки, правда. Я принесу какую-нибудь одежду. Иди и прими душ. Вот полотенце, можешь вытереться им. Он улыбается. – Спасибо. Я так рад видеть тебя снова. Я так скучал по тебе… и вот мы наконец встретились. – Прости, если Катя была с тобой груба. Она… – Защитная реакция? – продолжает он за меня. – Да, думаю, так и есть. Она иногда срывается. – Все нормально. Я могу ее понять. Она лишь беспокоится за тебя, я ее не виню. Она меня не знает. Черт, собственно, как и ты. Она напоминает мне кое-кого, с кем я был знаком раньше… – Отец с улыбкой замолкает. – Кого? – Меня… Я был очень похож на нее. Не уважал тех, кто не зарабатывал денег, расталкивал локтями всех, кто стоит у меня на пути. В меня встроен тот же чип, что и в нее, разница лишь в том, что у нее больше татуировок и она девушка. — Отец смеется, и его смех будит воспоминания, которые почти уже стерлись из памяти. Мне нравится стоять рядом с ним и улыбаться, но он поднимается и хватает полотенце. – Пойду в душ. — Отвечаю, что принесу ему сменную одежду и положу ее возле двери ванной. Вернувшись в спальню, обнаруживаю, что Катя так и валяется на кровати с закрытыми глазами. – Он пошел в душ. Я сказала, что мы можешь дать ему что-нибудь из старой мужской одежды на смену, которая у нас осталась, когда тут ночевал Тристан. – Зачем ты это сказала? — Она садится. – Затем, что у него нет своей. – Я иду к кровати, протянув руки, чтобы успокоить ее. – Конечно, Таня, давай, отдай ему его одежду, – резко говорит она. – Может, нужно предложить ему лечь вместо меня на нашу кровать? – В данный момент тебе нужно успокоиться. Это мой отец, и я хотела бы посмотреть, как все пойдет. То, что ты не можешь простить своего отца, не значит, что я не должна предпринимать попыток как-то наладить общение со своим, – так же жестко отвечаю я. Катя пристально на меня смотрит. По глазам я понимаю, скольких усилий ей стоит сдержаться и не наговорить мне злобных грубостей, которые крутятся у нее в голове. – Все это не то, что кажется. Ты слишком наивна. Сколько раз тебе повторять? Не каждый человек заслуживает твоей доброты, Тань. – Только ты, так, что ли? – огрызаюсь я в ответ. – Ты единственная, кому я должна все прощать и давать презумпцию невиновности? Это чушь собачья, а ты эгоистка! – Я роюсь в ящике комода в поиске чистого белья. – Знаешь что? Лучше быть наивной и готовой видеть в людях хорошее, чем нервно и настороженно предполагать, что всем от меня что-то надо. — Беру футболку, несколько пар носков и выхожу из комнаты. Когда я кладу вещи у двери ванной, то слышу, как отец, моясь, что-то тихо напевает себе под нос. Я прижимаю ухо к двери, слов все равно не разобрать, но приятные звуки вызывают улыбку. Я помню, мама рассказывала об ужасном слухе и голосе отца, но я считаю, что они прекрасны.Разворачиваю телевизор в сторону гостиной и кладу пульт на стол, чтобы дать понять, что он может смотреть все, что захочет. Смотрит ли отец телевизор? Я убираю кухню, но оставляю на столе остатки ужина. Когда он в последний раз так же хорошо ел? Я снова погружаюсь в раздумья. Вода в ванной все еще льется; наверное, он сейчас нежится под горячим душем, и это подсказывает мне, что он, скорее всего, давно не мылся. Наконец возвращаюсь в спальню. Катя, сидя на кровати, расстегивает новый кожаный ремень. Я прохожу мимо нее, не глядя, но она хватает меня за руку. – Мы можем поговорить? – спрашивает она, притягивая меня к себе и заставляя встать между своих ног. Она быстро отбрасывает ремень в сторону. – Давай. – Прости за то, что я такая дура, ладно? Я просто не знаю, что об этом всем думать. – О чем? Ничего не изменилось. – Изменилось. Этот человек, которого мы оба не знаем – в нашем доме, и он хочется сблизиться с тобой, после всех этих лет. Это меня напрягает, и мое побуждение – защищаться, ты же знаешь. – Я понимаю, что ты говоришь, но тебе не стоит быть такой жестокой и говорить при мне такие вещи – например, называть его нищим. Это очень неприятно. — Катя протягивает ко мне руки, сплетает свои пальцы с моими, притягивает поближе к себе. – Прости, детка, прости. – Она подносит мои руки к губам, целуя костяшки пальцев, и мой гнев медленно растворяется в его поцелуях. Я приподнимаю бровь. – Ты правда перестанешь говорить с ним так жестко? – Да. – Она поворачивает мою руку и разглядывает линии на ладони. – Спасибо. – Я слежу, как она водит указательным пальцем по моему запястью. – Только будь осторожна, ладно? Потому что я не колеблясь… – С ним ведь, кажется, все в порядке, правда? Я имею в виду, что он хороший. – тихо говорю я, прерывая ее. Пальцы Кати перестают двигаться по моей коже. – Я не знаю его достаточно хорошо, я могу только предположить. – В твоем детстве он не был хорошим. — Взор Кати пылает, хотя голос звучит очень мягко. – Не напоминай мне об этом, когда он рядом, пожалуйста. Я и так стараюсь изо всех сил, так что давай не будем его отталкивать. — Я слезаю с ее колен, и мы ложимся, обнимая друг друга. – Завтра будет длинный день, – вздыхает она. – Да. – шепчу я в ответ, уткнувшись носом в ее руку. На завтра намечено слушание об отчислении Кати за избиение Зака, и это не наш звездный час. Вдруг на меня накатывает страх: я вспоминаю сообщение, которое послал мне Зак. После встречи с отцом я почти забыла об этом. Телефон, установленный на вибрацию, лежал в кармане, мы ждали возвращения Маши и Тристана, а Катя молча смотрела на меня, пока я читала сообщение, и, к счастью, не спросила, в чем дело. «Можно ли поговорить с тобой завтра утром наедине?» – написал Зак. Я не понимаю, что делать, и не знаю, о чем говорить, учитывая, что он заявил Тристану, что собирается выдвинуть против Кати обвинения. Надеюсь, что Зак сказал это только для того, чтобы произвести впечатление и сохранить репутацию. Катя – в беде, у него реальные проблемы. Я должна ответить на сообщение, но не думаю, что встречаться с Заком наедине – хорошая мысль. Боюсь, что Катя из-за меня может снова попасть в беду, а у нее и без этого много проблем. – Ты меня слушаешь? – толкает меня Катя, и я смотрю на нее, не размыкая обьятий. – Нет, извини. – О чем ты думаешь? – Обо всем. О завтрашнем дне, обвинениях, отчислении, Англии, Сиэтле, отце… – вздыхаю я. – Обо всем. – Ты будешь со мной? Когда будут решать, исключить ли меня? – Если ты захочешь, чтобы я была там, – говорю я. – Я хочу. – Тогда я буду там. – Я должна сменить тему, поэтому продолжаю. – До сих пор не могу поверить, что у тебя новая татуировка. Покажи ее еще раз. — Она плавно откатывается от меня и переворачивается на живот. – Подними мою футболку. — Я задираю ее черную футболку, не останавливаюсь, пока не обнажается вся спина и не появляется белая повязка, закрывающая недавно набитые слова. – На повязке немного крови, – замечаю я. – Это нормально, – отвечает Катя, похоже, что ей смешно от моего беспокойства. — Я очерчиваю пальцем покраснение вокруг букв. Новая тату сразу стала моей любимой. Эти слова так много значат для меня – и для нее, по-видимому, тоже. Чтобы не омрачать жизнь еще больше, решаю не говорить о переезде в Сиэтл. Скажу ей завтра, как только мы узнаем об исключении. Я обещаю себе сто раз, что скажу: чем дольше я жду, тем сильнее она разозлится. – Это достаточное обязательство моей любви для тебя, Тати? — Я хмуро смотрю на нее. – Не называй меня так. – Ненавижу это прозвище. – говорит она, лежа на животе. Она поворачивает голову так, чтобы посмотреть на меня. – Я тоже, но я хочу сказать не об этом. Во всяком случае, татуировки мне достаточно. – Ты уверена? Потому что я могу вернуться в тату-салон и набить твой портрет внизу, – смеется она. – Ой, нет, пожалуйста, не надо! – Я мотаю головой, и она гогочет еще громче. – Ты уверена, что этого будет достаточно? – Она садится и опускает футболку. – Значит, обойдемся без свадьбы, – добавляет она. – Что ты имеешь в виду? Ты сделала татуировку в качестве альтернативы браку? — Даже и не понимаю, как на это реагировать. – Нет, не совсем. Я сделала ее, потому что хотела… и потому что у меня ее еще не было. – Замысловато. – И для тебя тоже, потому что хотела тебе ее показать. – Она берет меня за руку. – Это то, что между нами существует, то, что я не хочу потерять. Я утратила многое из того, что было между нами, да и сейчас не полностью вернула, но я считаю, что это то, чего я хочу достичь. — Ее ладони такие теплые, в них так приятно моей руке. – Итак, я снова воспользовалась фразой гораздо более романтичного человека, чем я сама, чтобы достигнуть цели. – Катя широко улыбается, но я вижу в ее глазах страх. – Думаю, от того, как ты используешь его слова, Дарси пришел бы в ужас, – дразню я. – Наверное, он дал бы мне пять, – хвастается она. Я непроизвольно смеюсь, но смех выходит сухой, как кашель. – Дал бы пять? Фитцуильям Дарси никогда таких слов-то не знал. – Думаешь, он был выше этого? Нет уж, мы бы с ним посидели, выпили пивка. И поболтали бы о том, как досаждают нам упрямые женщины. – Вам обоим с нами повезло, потому что, видит бог, никто, кроме нас, таких, как вы, не выдержал бы. – Вот как? – с усмешкой спрашивает она, и на щеках у нее проступают ямочки. – Естественно. – Наверное, ты права. Но мне Элизабет как-то ближе по духу. — Я поджимаю губы и поднимаю бровь, ожидая объяснений. – Только потому, что она разделяет мои взгляды на брак. – Но она все же вышла замуж, – напоминаю я. Очень не по-хардиновски она приближается ко мне, хватает за бедра и толкает на кровать, отчего я падаю головой в кучу декоративных подушек, которые она презирает, о чем напоминает мне при каждом удобном случае. – Именно! А Дарси взамен может забрать тебя! – Ее раскатистый смех заполняет воздух, и я хохочу не меньше ее. Все эти маленькие ссоры, скорее символические, когда Катя смеется как ребенок, мгновения, когда улетучивается вся та ерунда, которую мы успеваем наговорить друг другу, защищают меня, как невидимые экраны, от суровой реальности наших отношений и от всех преград, что до сих пор лежат между нами. – Я, кажется, слышала, как он вышел из ванной, – говорит Катя прежним тоном. – Пойду пожелаю ему спокойной ночи. – Я выкручиваюсь из объятий Кати и целую ее в лоб. В гостиной сразу замечаю, как странно смотрится одежда Тристана на отце, но, по крайней мере, сидит она лучше, чем я ожидала. – Еще раз спасибо за одежду. Я оставлю ее здесь, когда буду утром уходить, – говорит он. – Да все нормально, можешь забрать ее… если тебе нужно. — Он садится на диван, кладя руки на колени. – Ты уже сделала для меня гораздо больше, чем я заслуживаю. – Все нормально, правда. – Ты гораздо более понимающий человек, чем твоя мама. – улыбается отец. – Не уверена, что правильно все понимаю, но я хочу прояснить для себя ситуацию до конца. – Все, чего я прошу, это немного времени, чтобы познакомиться немного с… ну, с моей взрослой дочерью. – Я бы тоже этого хотела. — Натянуто улыбаюсь. Я знаю, он прошел долгий путь, и я не забыла его в ту ночь. Но он мой отец, и у меня нет сил его ненавидеть. Мне хочется верить, что он может измениться; я уже видела, что это возможно. Отец Кати, например, полностью изменил свою жизнь, хотя Катя так и не смогла позабыть его тяжелое прошлое. Я видела, как она изменилась. А поскольку таких же упрямцев, как она, еще поискать, думаю, есть шанс и у моего отца, неважно, сколько горя он хлебнул. – Екатерина меня ненавидит. Чувствую, мне надо удавиться, чтоб ей понравиться. — У отца заразительное чувство юмора, я хихикаю. – Да уж, это точно. — Смотрю в коридор и вижу мрачного парня в черном, подозрительно наблюдающего за нами.