Катя
Они вряд ли давно уехали – все двадцать миль я гнала на предельной скорости. Вижу возле небольшого кирпичного дома джип Зака и рывком останавливаюсь. Зак выходит на крыльцо, и я с трудом могу себя контролировать. Он медленно идет к своей машине, когда я припарковываюсь на обочине, не желая блокировать выезд, так что он может просто свалить отсюда. Что я скажу ему? Что я скажу ей? Сможет ли она меня слышать? – Я знал, что ты тут появишься. – тихо говорит он, когда я подхожу ближе. – А почему бы мне тут не быть? – рычу я, почти не сдерживая ярости. – Может быть, потому, что все это из-за тебя. – Ты что, серьезно? Значит, я виновата, что у Маши крыша поехала, да? — А ведь так и есть. – Нет, ты виновата в том, что не пошла с ней на эту вечеринку. Видела бы ты ее глаза, когда я выбил дверь в ту комнату. — Он мотает головой, стараясь отогнать воспоминания. В груди у меня все сжимается. Таня не должна была сказать ему, что мы не вместе. Но значит ли это, что она хочет того же, чего и я? – Я… я даже не знала, что она туда собирается. Где она? – Внутри. – отвечает он и бросает на меня убийственный взгляд. – Нечего так пялиться, тебя вообще тут быть не должно. – напоминаю я. – Если бы не я, ее бы изнасиловали и бог знает что еще… — Мои руки сами сжимают ворот его кожаной куртки, и я рывком прижимаю его к машине. – Сколько бы ты ни пытался и сколько бы ее ни «спасал», она тебя все рано не захочет. Учти. — Я последний раз толкаю его и ухожу. Мне хочется врезать ему, разбить нос за то, что он такой самодовольный придурок, но Таня сейчас внутри, а мне гораздо важнее как можно быстрее ее увидеть. Сквозь окно его пикапа замечаю на сиденье сумку Тани и… ее одежду. Она что, голая? – Почему здесь ее платье? – спрашиваю я, дергая дверцу машины и собирая ее вещи. Зак молчит, и я свирепо оборачиваюсь, ожидая объяснений. – Они ее раздели. – мрачно отвечает Зак. – Черт! – бормочу я, шагая по дорожке к дому матери Тани. Когда я поднимаюсь на крыльцо, Кэрол выходит и загораживает собой дверь. – Что, черт возьми, ты тут делаешь? — Ее дочь без сознания, а она не находит ничего лучше, чем орать на меня. Прекрасно. – Мне нужно ее увидеть. — Я хватаюсь за ручку двери. Она качает головой, но отходит в сторону. Кажется, она понимает, что я снесу ее, если она будет мешать. – Ты не войдешь в этот дом! – кричит она. Не обращая внимания, я обхожу ее. – Слышишь меня?! Не делай вид, что ты меня не слышишь! — За мной хлопает дверь. Оглядываю маленькую гостиную в поисках своей девушки. Вижу ее и на мгновение застываю. Она лежит на диване с полусогнутыми коленями, ее волосы, как белый ореол, рассыпаны вокруг головы, глаза закрыты. Кэрол продолжает кричать, что вызовет полицию, но мне плевать. Я делаю шаг к Тане и встаю на колени рядом с ее лицом. Бездумно провожу по щеке пальцем, и проявляется румянец. – Господи! – восклицаю я, вглядываясь в то, как ее грудь медленно поднимается и опускается. – Черт, Тань, прости меня! Это я виновата! – шепчу я, надеясь, что она меня слышит. Она прекрасна даже сейчас, и так спокойна: губы слегка полуоткрыты, лицо обезоруживающе невинно. Конечно же, Кэрол тут же бросается ко мне и изливает весь свой гнев. – Ты это заслужила! Твоя вина, смотри! А теперь убирайся из моего дома, пока я не вызвала полицию! — Не оборачиваясь, говорю. – Может, передохнешь? Я никуда не пойду. Давай вызывай копов. Их появление тут, да еще поздно ночью, сразу станет темой для пересудов, и мы оба знаем, что ты этого не хочешь. — Я знаю, что она сейчас смотрит на меня испепеляющим взглядом, но не могу отвести взгляд от лежащей передо мной Тани. – Ладно. – фыркает наконец Кэрол. – Даю тебе пять минут. — Ее туфли шаркают по полу самым отвратительным образом. Почему, кстати, она так одета ночью? – Надеюсь, ты меня слышишь, Таня? – начинаю я. Я хриплю, но нежно касаюсь ее кожи. На глаза наворачиваются слезы, и одна падает ей на щеку. – Прости меня. Боже, прости меня за все это! Я не должна былв позволить этому случиться. Чем я думала?.. Думаю, ты можешь немножко мной гордиться. Я не убила Дэна, когда нашла его, только пнула в лицо… а, ну еще немного придушила, но он дышит. – Я делаю паузу и признаюсь. – И я почти запила сегодня вечером, но потом не стала этого делать. Я не могла больше портить то, что есть между нами. Знаю, ты считаешь, что мне все равно, но я стараюсь, просто не знаю, как тебе показать. Я останавливаюсь, заметив, что ее веки вздрагивают. – Таня, ты слышишь меня? – с надеждой спрашиваю я. – Зак? – еле слышно шепчет она, и на мгновение у меня темнеет в глазах. – Нет, детка, это Катя. Это Катя, а не Зак. — Я не могу сдержать раздражение, поднимающееся во мне, когда она тихо шепчет его имя. – Не к Кате. – Ее брови слегка хмурятся в замешательстве, но глаза остаются закрытыми. – Зак? – повторяет она, и я убираю руку от ее щеки. Когда я встаю, ее мамы нигде не видно. Я удивлена, что она не нависла над моим плечом, пока я пытался поговорить с ее дочерью. Будто прочитав мои мысли, она появляется в комнате. – Все? – резко спрашивает она. — Я отмахиваюсь куда-то назад, за спину. – Нет еще. — Я хочу, чтобы наш разговор не заканчивался на том, что Таня зовет Зака. Потом, кротко, как бы признавая, что не может контролировать весь мир, ее мать просит. – Можешь перенести ее в комнату, прежде чем уйдешь? Не может же она так и лежать на диване. – Значит, входить мне нельзя, а как… – Я останавливаю себя, понимая, что нет смысла вступать в пререкания с этой женщиной в десятый раз, и киваю. – Конечно, где комната? – Последняя дверь слева. – коротко отвечает она и снова исчезает. Не знаю, в кого Таня пошла характером, но ее доброта явно не от этой женщины. Вздохнув, подвожу одну руку под колени Тани, другую пропускаю под ее шеей и осторожно поднимаю. Когда я прижимаю ее к груди, с ее губ срывается тихий стон. Мне приходится чуть нагибаться, когда я несу ее по коридору. Это очень маленький дом, меньше, чем я себе представляла. Дальняя дверь слева полуприкрыта. Толкаю ее ногой и при виде этой комнаты, в которой раньше я никогда не была, с удивлением чувствую странную ностальгию, поднимающуюся откуда-то из глубин души. Маленькая кровать стоит вплотную к дальней стене, заполняя собой почти половину крошечной спальни. Стол в углу почти тех же размеров, что и кровать. Представляю себе Таню девочкой-подростком: должно быть, она часами просиживала за столом, выполняя бесчисленные домашние задания. Брови ее нахмурены, губы сосредоточенно сжаты, пряди падают на глаза, и она быстрым движением отбрасывает их назад, а затем закладывает за ухо карандаш. По ней сегодняшней я бы не догадалась, что у Тани были такие розовые простыни и фиолетовое одеяло. Они должны были уйти в прошлое вместе с периодом, когда она играла с Барби; она назвала его как-то «лучшим и худшим временем своей жизни». Помню, она рассказывала, как всегда спрашивала у мамы, где Барби работает, где учится и когда ей нужно заводить детей. Смотрю на взрослую Таню на моих руках, и меня разбирает смех, когда я вспоминаю ее любопытство – одна из наиболее и наименее любимых мной черт ее характера. Я отбрасываю одеяло и осторожно кладу ее на кровать, убеждаясь, что у нее под головой есть подушка, лежащая так, как она обычно кладет ее дома. Дома… это больше не ее дом. Как и этот маленький домик ее родителей, наша квартира была временным пристанищем на пути к ее мечте: Сиэтлу. Небольшой деревянный комод поскрипывает, когда я открываю верхний ящик в поисках одежды, которую можно натянуть на ее обнаженное тело. Мысль о том, что Дэн раздевал ее, заставляет меня до боли стискивать в кулаках тонкую ткань старенькой футболки. Нежно приподнимаю Таню и надеваю ей футболку через голову. Волосы спутались, и когда я пытаюсь их пригладить, становится только хуже. Она стонет, и пальцы ее вздрагивают. Она пытается пошевелиться, но не может. Это невыносимо. Я проглатываю комок в горле и пытаюсь отогнать от себя мысль о том, что этот мешок с дерьмом лапал ее. Как можно аккуратнее просовываю ее руки в рукава и расправляю футболку. Кэрол стоит в дверях: на лице ее до сих пор еще встревоженное и задумчивое выражение, и я удивляюсь, как долго она стоит там и смотрит на нас.Таня
«Прекратите!» – хочу я крикнуть им обоим, но не могу бороться с ними в таком состоянии. Я не могу: это просто невозможно. Я все осознаю. Хлопают двери, моя мать спорит с Катей, и мне тяжело слышать это, но тьма затягивает меня все сильнее, погружая все глубже… В какой-то момент я спрашиваю Катю. – Что с Заком? Ты не подралась с ним? — По крайней мере, мысленно я это произношу и стараюсь изо всех сил сказать это вслух. Не уверена, что у меня получается, насколько рот выполняет команды мозга. – Нет, это Катя. Катя, а не Зак. — Здесь Катя, а не Зак. Нет, погоди, Зак ведь тоже здесь. Разве нет? – Катя, ты не дралась с Заком? — Тьма рывком тянет меня в сторону, голос ее исчезает вдали. В комнате слышится голос матери, заполняющий воздух авторитарностью, но я не понимаю ни слова. Ясно слышатся только слова Кати. Даже не ее слова, а то, как они звучат, как они пронизывают меня. В какой-то момент я ощущаю толчок под моим телом. Это рука Кати? Не совсем уверена, но я поднимаюсь над диваном, и тут знакомый мятный аромат наполняет мои ноздри. Почему она здесь и как она меня нашла? На несколько секунд осторожно опускаюсь на кровать, и вот меня опять поднимают. Я не хочу двигаться. Дрожащими руками Кати натягивает на меня футболку, и я хочу крикнуть ей, чтобы она оставила меня в покое. Меньше всего мне хочется, чтобы меня сейчас трогали, но в момент, как пальцы Кати касаются меня, отвратительное воспоминание о Дэне стирается из памяти. – Коснись меня еще, пожалуйста. Заставь это забыть. – прошу я. Она не отвечает. Ее руки касаются моей головы, шеи, волос. Я пытаюсь поднять руку, но это слишком тяжело. – Я люблю тебя, прости меня. – слышу я, опускаясь на подушку. – Я хочу отвезти ее домой. «Нет, оставь меня здесь. Пожалуйста». – думаю я. Но не могу произнести.Катя
Кэрол скрещивает руки на груди. – Ни в коем случае. – Я так и думала. – бурчу я. Представляю, как разозлилась бы Таня, если бы я сказала ее матери все, что о ней думаю. Выйти из ее детской довольно сложно, особенно когда она так сдавленно стонет. – Где ты была, когда все это произошло? – спрашивает Кэрол. – Дома. – А почему не там, почему это не остановила? – С чего ты взяла, что я не пыталась? Ты всегда обвиняешь меня во всех смертных грехах. – Потому что знаю, что, несмотря на твои ужасные поступки и еще худшее отношение к ней, ты никогда не позволила бы этому случиться, если бы могла помочь. — Это что, комплимент? Сомнительный, правда… но, блин, я согласен и на такой, учитывая обстоятельства. – Ну… – начинаю я. Она поднимает руку, заставляя меня молчать. – Я не закончила. Я не виню тебя во всех напастях, происходящих в мире. – Она указывает на Таню, лежащую на кровати без сознания или в полубессознательном состоянии. – Только в тех, что происходят в ее мире. – С этим я спорить не буду. — Вздохнув, я сдаюсь. Она права, никаких сомнений, я разрушила почти все в жизни Тани. «Она была моим героем, иногда мучительницей, но чаще героем». – написала она в дневнике. Героем? Какой я, на хрен, герой? Я бы отдала все, чтобы быть им для нее, но я не знаю, как мне это сделать. – Ну, хоть в чем-то мы соглашаемся. – Ее полные губы растягиваются в полуулыбке, но она тут же стирает ее и смотрит себе под ноги. – Ну, кажется, твоя помощь больше не требуется, ты можешь идти. – Ладно… — Последний раз смотрю на Таню, а затем поворачиваюсь к ее матери, которая снова на меня таращится. – Какие у тебя планы в отношении моей дочери? – спрашивает она властно, но одновременно как-то взволнованно. – Мне нужно знать твои намерения на будущее, потому что каждый раз, когда я узнаю о ее новостях, оказывается, что что-то стряслось, и это что-то – нехорошее. Что вы планируете делать в Сиэтле? – Я не поеду с ней в Сиэтл. – Тяжелые слова еле срываются с моего языка. – Что? – Она идет по кридору, и я следую за ней. – Я не собираюсь в Сиэтл. Она поедет без меня. – Хоть я и безумно рада этому, можно все-таки узнать почему? — Ее брови совершенной формы вопросительно поднимаются, и я нетерпеливо отворачиваюсь. – Просто не еду, и все. Все равно для нее только лучше, если я не поеду. – Ты говоришь, как мой бывший муж. – хмыкает она. – Иногда я виню себя за то, что Таня заинтересовалась тобой. Боюсь, это из-за того, каким был ее отец, прежде чем ушел от нас. — Она поднимает свою ухоженную руку и приглаживает волосы, пытаясь казаться невозмутимой при упоминании о Павле. – Он не имеет никакого отношения к нашим с ней делам, она его едва знает. Последние несколько дней, проведенные ими вместе, показывают, что она не помнит его настолько хорошо, чтобы это как-то повлияло на ее выбор. – Последние несколько дней? — Кэрол распахивает глаза от удивления, и я вижу, как ее лицо резко бледнеет. И то малейшее взаимопонимание, которое между нами только что установилось, мгновенно улетучивается. Вот зараза! Черт! Гребаное дерьмо! – Она… гм, мы случайно столкнулись с ним около недели тому назад. – С Павлом? Он ее нашел? – Ее голос срывается, и она обхватывает руками шею. – Где? – Не думаю, что мне нужно отвечать на этот вопрос. – Что-что? – Она опускает руки и потрясенно смотрит на меня. – Если бы Таня хотела, чтобы ты знала, что она виделась с папой, то сказала бы сама. – Это важнее нашей взаимной неприязни, Катя. Часто ли они виделись? — Ее глаза наливаются слезами, которые могут брызнуть в любой момент, но я знаю эту женщину: она не способна прослезиться ни перед кем и за миллион лет, тем более передо мной. Я вздыхаю, не желая выдавать Таню, но и не собираясь продолжать пререкаться с ее мамой. – Он останавливался у нас на несколько дней. – И она не собиралась мне об этом рассказывать? – спрашивает она тонким и хриплым голосом и рассматривает свои красные ногти. – Наверное, нет. Тебе не так просто что-то рассказать. – напоминаю я. Не думаю, что это удачный момент, чтобы делиться подозрениями насчет взлома квартиры. – А тебе? – Она повышает голос и делает шаг ко мне. – Я, по крайней мере, забочусь о ее благополучии, чего о тебе никак нельзя сказать! — Я знала, что цивилизованный разговор продлится недолго. – Я заботилась о ней больше, чем кто-либо, даже больше, чем ты! – кричу я в ответ. – Я ее мать; никто не может любить ее больше, чем я. И то, что ты думаешь обратное, только доказывает, насколько ты сумасшедшая. — Стуча каблуками по полу, она расхаживает передо мной взад-вперед. – Знаешь, что я думаю? Ты ненавидишь меня, потому что я постоянно напоминаю тебе о нем. Ты ненавидишь постоянное напоминание о том, что ты одна, и ненавидишь меня потому, что если бы меня не было, тебе пришлось бы обратить свою злость на себя саму… И знаешь еще что? – Она саркастически кивает, и я продолжаю. – Мы с тобой тоже во многом похожи. На самом деле гораздо больше, чем мы с Павлом; мы оба отказываемся брать ответственность за свои ошибки и вместо этого обвиняем всех остальных. Мы изолируем тех, кого любим, и заставляем их… – Нет! Ты ошибаешься! – кричит она. Ее слезы и страдание на лице удерживают меня от того, чтобы закончить мысль: что она проведет остаток своих дней в одиночестве. – Нет, я не ошибаюсь. Но на этом я останавливаюсь и ухожу. Машина Тани еще где-то в кампусе, завтра я ее пригоню, если не хочешь вести ее оттуда сама. — Кэрол вытирает глаза. – Хорошо, пригони машину. Завтра в пять. – Она смотрит на меня распухшими глазами с размазанной по ресницам тушью. – Но это ничего не меняет. Я никогда не буду такой, как ты. – Слава богу, если так. — Иду к двери, на мгновение задумавшись, не пройти ли мне обратно по коридору, чтобы взять Таню и увезти с собой. – Катя, несмотря на то, как я к тебе отношусь, я знаю, что ты любишь мою дочь. Я только хочу еще раз напомнить тебе, что если ты любишь ее, действительно любишь, то ты прекратишь вмешиваться в ее жизнь. Она уже не та девушка, которую я оставила в этом чертовом колледже год назад. – Я знаю. — Как бы я ни ненавидела эту женщину, сейчас я чувствую к ней жалость, потому что, как и я, скорее всего, весь остаток жизни она будет несчастна. – Сделай мне одолжение. – прошу я. Она подозрительно смотрит. – Какое? – Не говори ей, что я была тут. Если она сама не вспомнит, не говори. — Судя по всему, Таня не вспомнит. Не думаю, что она осознает, что я сейчас тут. Кэрол смотрит на меня, точнее, сквозь меня, и кивает. – Это я могу.Таня
Моя голова такая тяжелая, а свет, падающий через желтые шторы, такой яркий. Желтые шторы? Я снова открываю глаза и обнаруживаю на окнах моей старой спальни знакомые желтые шторы. Эти шторы мы всегда считали дурацкими, но мать не могла позволить себе купить другие, так что мы научились жить с этими. И меня с головой накрывают обрывочные, беспорядочные, бессмысленные воспоминания о последних двенадцати часах. Полный абсурд! Но через несколько секунд или, может, минут в голове складывается связная картина. Предательство Маши – самое яркое из моих ночных болезненных воспоминаний, вообще самое сильное впечатление в жизни. Как она могла так со мной поступить? Для чего? Это так сложно, настолько закручено, что я никогда бы не смогла предвидеть такой поворот событий. Я помню сильное облегчение оттого, что она вошла в комнату, и отчаяние, охватившее меня, когда она призналась, что никогда не была мне другом. Я отлично запомнила ее голос, несмотря на состояние, в котором находилась. Она подсыпала мне что-то в кружку, чтобы я отключилась или, того хуже, чтобы я в сознании прошла через все, что она задумала, и так жестоко отомстить мне и Кате. Прошлым вечером я была так испугана, а ее переход от защитницы к врагу произошел так быстро, что я не смогла тогда полностью его осознать. Я находилась под действием наркотика в гостях с кем-то, кого считала своим другом. Реальность так жестко бьет мне в глаза, что я не могу удержать слез обиды, и они текут по щекам. Жало предательства сменяет унижение, когда я вспоминаю Дэна с его камерой. Они сорвали с меня платье… я никогда не забуду маленький красный огонек камеры. Они хотели изнасиловать меня, записать это и показать всем. Я сдерживаю болезненные спазмы в животе. Каждый раз, когда я надеюсь получить передышку в битве, в которую превратилась моя жизнь, случается что-то еще более плохое. И я во всех этих ситуациях доверялась Маше и остальным. Я до сих пор не могу понять: если она говорила правду, если она сделала это только потому, что не любит меня и хотела быть с Катей, почему она не сказала мне с самого начала? Зачем притворялась все это время моей подругой? Как она могла мне улыбаться, ходить со мной по магазинам, слушать мои секреты, разделять мои трудности и разрабатывать за моей спиной такой изощренный план? Медленно сажусь. Мне это все еще сложно. В ушах пульсирует, и мне хочется кинуться в ванную и выблевать остатки наркотика, которые еще находятся в желудке. Но я не могу и снова закрываю глаза. Когда я просыпаюсь снова, голове легче и я уже могу подняться с постели. На мне никаких штанов, только футболка, которую я не помню, как надевала. Наверное, мать надела ее на меня… а может, и нет. Единственные пижамные штаны в старом комоде слишком узкие и короткие. С тех пор как я уехала в колледж, я поправилась, но мое тело мне нравится сейчас больше, чем раньше. Пошатываясь, выхожу из спальни и, пройдя по коридору, захожу на кухню. Мать стоит, прислонившись к кухонному столу, и читает журнал. Прямое черное платье, туфли на высоких каблуках, волосы собраны в совершенную, классическую прическу. Оглядываюсь на настенные часы – чуть больше четырех дня. – Как ты себя чувствуешь? – осторожно спрашивает мать, повернувшись ко мне. – Ужасно. – выдыхаю я, не в силах даже изобразить мало-мальскую бодрость. – Представляю себе, после такой ночи. — Так… – Выпей кофе и прими таблетку, тебе станет лучше. — Медленно киваю и подхожу к шкафу, чтобы достать кофейную кружку. – Вечером я пойду в церковь. Полагаю, ты не захочешь оставаться тут одна? Ты пропустила утреннюю службу. – спокойно спрашивает она. – Нет, я сейчас не в том состоянии, чтобы идти в церковь. — Только моя мать способна звать меня в церковь после того, как я очнулась от наркотического дурмана, во время которого меня пытались изнасиловать. Она берет с кухонного стола сумочку и оборачивается ко мне. – Хорошо, я скажу Диме, мистеру и миссис Портер, что ты передаешь им привет. Буду дома около восьми, может, чуть позже. — При упоминании о Димы чувствую укол вины. С тех пор как у него умерла бабушка, я ни разу ему не звонила. Я знаю, что должна это сделать. Позвоню ему после окончания службы, если только смогу найти свой телефон. – Как я сюда попала прошлой ночью? – спрашиваю я. Пытаюсь сложить кусочки головоломки из воспоминаний. Я помню, как Зак ворвался в бывшую комнату Кати и сломал камеру. – Молодой человек, который тебя привез, кажется, назвался Заком. – покашляв, отвечает мать и снова утыкается в журнал. – А. — Невыносимо. Это незнание бесит. Мне нравится контролировать все, но вчера вечером я не могла контролировать ни свои мысли, ни свое тело. Мать кладет журнал на стол со звуком, похожим на пощечину. Безучастно взглянув на меня, она произносит. – Позвони мне, если что-нибудь понадобится. – И идет к двери. – Хорошо… — Обернувшись, она бросает на меня последний неодобрительный взгляд и выходит из дома. – Да, и поищи для себя что-нибудь в моем шкафу. — Когда дверь хлопает, голос Кати молнией проносится в моей голове. «Это все по моей вине». – сказал она. Но это не могла быть Катя – мозг играет со мной злую шутку. Надо позвонить Заку и поблагодарить его за все. Я в долгу перед ним – он пришел на помощь, спас меня. Я так ему благодарна и никогда не смогу отблагодарить как следует за то, что он вытащил меня оттуда и привез домой. Не представляю себе, что бы произошло, если бы он не пришел. Следующие полчаса мешаю соленые слезы с черным кофе. Наконец я заставляю себя встать из-за стола и пойти в ванную, чтобы смыть с себя отвратительные события прошлой ночи. К тому времени я уже ищу в мамином шкафу что-нибудь, кроме жестких бюстгальтеров на косточках, и от этого мне становится легче. – Почему у тебя нет нормальной одежды? – вздыхаю я, путаясь в вешалках с закрытыми коктейльными платьями. Решаю, что лучше сидеть голой, но вдруг нахожу кремовый свитер и темные джинсы. Джинсы подходят идеально, а свитер плотно облегает грудь, но я рада, что хоть что-то нашла, так что жаловаться не приходится. Поискав по дому сумку и телефон, я понимаю, что не имею ни малейшего понятия, где они могут быть. Почему мозг не может разобраться в этом бардаке? Наверное, моя машина все еще на стоянке возле общежития Маши; будем надеяться, она не проколола мне шины. Возвращаюсь в свою старую спальню и выдвигаю ящик стола. Телефон лежит поверх моей маленькой сумки. Я нажимаю кнопку питания и дожидаюсь загрузки. Прокручиваю бесконечный список входящих. Сообщение за сообщением, голосовая почта заполняют маленький экран. Катя… Катя… Зак… Катя… неизвестный номер… Катя… Катя… Когда я вижу на экране ее имя, в животе все переворачивается. Она наверняка все знает. Кто-то ей сказал, что произошло, поэтому она и заваливает меня сообщениями и звонками. Надо позвонить ей, по крайней мере пусть знает, что со мной все в порядке, чтобы не сходить с ума. Неважно, что у нас с отношениями, она, вероятно, расстроена, узнав о том, что произошло. «Расстроена» – это еще мягко сказано. После шести звонков на автоответчик вешаю трубку и возвращаюсь в спальню матери, чтобы попытаться уложить волосы. Сейчас меня меньше всего интересует внешность, но мне не хочется слушать укоры, что я совсем не слежу за внешним видом. Кроме того, наведение красоты позволяет отвлечься от ужасных воспоминаний, время от времени вспыхивающих в сознании. Я замазываю темные круги под глазами, накладываю немного туши и расчесываю волосы. Они почти высохли, и это мне помогает, теперь проще распутать естественно вьющиеся локоны. Они не так хорошо выглядят, как хотелось бы, но у меня нет сил завивать их еще. Меня выводит из оцепенения тихий стук в дверь. Кто мог приехать в такое время? И вдруг я замираю при мысли, что с другой стороны двери может оказаться Катя. – Таня? – зовет меня знакомый голос, и я слышу, как открывается дверь. В гостиную входит Дима. От его знакомой робкой улыбки на меня накатывают воспоминания и чувство вины. – Привет… – кивает он мне, переминаясь с ноги на ногу. — Не долго думая, я бросаюсь к нему, обнимая руками его шею. Уткнувшись лицом ему в грудь, я начинаю рыдать. Его сильные руки обнимают меня.