У любви нет срока годности

***

      Праздновать свой день рождения Мамору не то что бы не любил: просто не видел какого-то особого смысла во всём этом гомоне, когда все вокруг пытаются задобрить тебя сладеньким, тянут за уши, чтоб ты вырос поскорее, да веселятся в кафешках на твои кровно заработанные для ремонта деньги. Сколько бы Мотоки не предлагал «скромно» отметить этот праздник, Мамору всегда оказывался. Со школы он не праздновал этого дня, не уделял внимания и в университете. День как день, чего в нём особенного? Ну, стал на год старше, дальше что? Повод дарить ему всякую ерунду и говорить хорошие слова, напутствия да пожелания на будущую жизнь? Так а разве нельзя сделать это в любой другой день, просто так, без повода? Люди такие странные…       Как отмечали родители его первые шесть день рождений, Мамору, разумеется, не помнил. Лишь изредка вечерами листал альбомы с выцветшими фотографиями, проводил пальцами по лицам матери и отца, но ничего не чувствовал. Память после аварии так и не вернулась к нему.       Однако в последние годы, когда он начал встречаться с Усаги, этот день для Мамору приобрёл несколько иные краски. Особенно после того, когда она переехала к нему после свадьбы. Это было практически сразу после её выпуска из школы: родители Усаги даже не возражали, зная, что могут доверять своему зятю. Заслужил.       Усаги и без того каждое утро встречала его ласковыми поцелуями, но в день рождения это было как-то по-особенному приятно. А ещё — она «заставляла» брать в этот день выходной. Нет, Усаги вовсе не настаивала: просто так получалось. В первый год она невзначай поинтересовалась, какие у него планы на этот день, и обмолвилась, что хотела бы с ним сходить в одно милое тихое место. Мамору был заинтригован и взял отгул. На второй год за пару дней до Усаги предложила сходить в океанариум, причём, даже не упоминала, что в честь дня рождения: просто так, ну, а если попадём третьего августа, значит, звёзды так сошлись. На третий год Мамору ещё за неделю написал отгул — так, по укоренившейся уже привычке.       Ему нравилось просыпаться в этот день и понимать, что никуда не надо торопиться. Можно хоть до полудня валяться в кровати, наслаждаться объятьями любимой девушки; целовать нежные розовые губы, гладить длинные шёлковые волосы, неспеша заниматься любовью, влюбляясь ещё сильнее. После — принимать вместе душ, покрывая податливое тело трепетными поцелуями. Далее: завтрак, перетекающий плавно в обед, когда пытаешься приготовить его в четыре руки, а соблазнительно завязанный халат так и манит дёрнуть за пояс и выкинуть его прочь.       Каждый раз на улицу они выбирались только к ужину, чтобы прогуляться по вечернему Токио, слушая доносящуюся с набережной мелодию с очередного фестиваля, ежегодно проходящего в начале августа. Вкусные ароматы манили их обоих к разбитым палаткам, и около часа они дегустировали всё, что только подвернётся под руку.       Вечер заканчивался всегда по-разному: в кино, в обсерватории, в ресторане или даже в небольшом загородном доме, снятом на несколько дней, если Мамору не нужно было ещё некоторое время на работу. Ночью же гуляли по пляжу, смотрели на звёзды или целовались под Луной.       За весь день Усаги говорила лишь один раз «С Днём Рождения». Всякий раз это происходило как бы невзначай, в любое время суток. Мягко касалась губами щеки, проводила пальчиками по тёмным спутанным волосам, а её смех проникал под кожу, растворяясь в сердце, когда он притворно ворчал что-то в ответ. Мамору не мог сердиться на неё по-настоящему, и Усаги это знала.       Её подарки были простыми, но наполненными безграничной любовью, трепетной нежностью, миллионами улыбок и собственным сердцем, которое она дарила ему каждый день, каждый год — всегда. Он с благодарностью принимал каждый её дар. А в ответ — любил ещё больше. До сбитого дыхания, до боли в груди, когда, казалось бы, некуда больше и дальше любить. Но они доказывали друг другу и всему миру, что — можно.       А на тридцатый его день рождения Усаги подарила ему гораздо больше, чем саму себя, больше, чем он мог однажды предположить.       Он как раз-таки готовил завтрак, когда Усаги на цыпочках, стараясь не шуметь, подошла к нему сзади и обняла. Крепко-крепко, как умела только она.       Мамору не успел обернуться к ней. На стол легла маленькая продолговатая полосочка, на которой отчётливо виднелись две красных линии — символ их нового будущего.       Сердце Мамору дрогнуло, возродившись заново, собираясь из осколков измученной души, некогда оставшейся без родных.       Ласковый поцелуй в шею вывел его из прострации, а потом раздался шёпот, пробирающий до мурашек, разрывающий рёбра и проникающий в самое сердце:       — С Днём Рождения, Мамо-чан. Я тебя очень-очень сильно люблю.