День пятидесятый
Кто-нибудь замечает разницу между боязнью и страхом? Донхёк считает, что очень мало людей действительно различают эти два понятия, хоть они и отличаются по своей сути. Всю жизнь Донхёк испытывал боязнь глубины, боязнь высоты, боязнь не состояться в жизни и ещё миллион вещей — все причины, вызывавшие дискомфорт в душе, всегда были определенны. В этом и заключается боязнь: ты знаешь, чего ты боишься, и поэтому нельзя путать её с леденящим душу страхом. Страх, истинный и неподдельный, вызывающий испарину на лбу и легкую дрожь в руках — это неизвестность. Ты не имеешь понятия, что именно тебя страшит, не знаешь, куда тебе податься, где можно скрыться, ты не можешь сопротивляться, потому что кажется, что страх повсюду. Он окружает, поглощает, полностью заполняет тебя собой, а ты ничего не можешь с этим поделать, ведь не знаешь, откуда он наступает. И хотя оба понятия принято считать негативно влияющими на человека, Донхёк четко проводит для себя ограничение. Боязнь — это плохо, а вот страх — хорошо. Донхёк отчётливо видит черную длинную черту, что разделяет два этих синонима (хотя будь его воля, он бы даже определил их как антонимы), а потому он не понимает, почему Марк этой колоссальной разницы не замечает. — Какая разница? Ты же все равно боишься, независимо от названия чувства, — старший продолжает гнуть свою линию, в то время как Донхёк уже готов сдаться перед слишком упрямым Марком. — Боязнь определяет причину, а страх нет. — Но итог ведь один. Младший Ли лежит на кровати, глядя на белоснежный потолок больницы, и по старой привычке крутить что-нибудь в руках, вертит мандарин. Он уже не знает, как правильно и наиболее понятно донести мысль, тщательно обдумывает слова, но подходящие так и не находятся, а Минхён ведь все равно не понимает. Тот же, в отличие от Донхёка, смотрит на своего собеседника, при том даже слишком пристально, сидя в кресле возле кровати. Его эта тема действительно заинтересовала, вероятно из-за того, что раньше он никогда не думал, что страх и боязнь могут быть противоположны друг другу. Во время этого разговора юноша в очередной раз задумывается, что Ли Донхёк все же необыкновенный. Он смотрит на мир под совершенно другим углом, и как бы Марк ни старался извернуться, он не сможет даже на секунду изменить точку своего взора на эти обыденные вещи. Ему Донхёка вряд ли получится понять — поэтому Донхёк манит ещё сильнее. Пускай Минхён его и не поймёт, но хотя бы попытается, и тогда что-то да обязательно получится. — Кого волнует, какой будет итог, — Донхёк подбрасывает мандарин, а Марк прослеживает это движение, — мы знаем, что мандарин сейчас приземлится в мою ладонь, — фрукт, как и ожидалось, возвращается в начальную точку, — но всё равно его подбрасываем, — юноша повторяет манипуляцию ещё раз, словно это послужит подтверждением его слов, хотя Марк его мысль понял без труда. — Хочешь сказать, что гораздо важнее процесс, а не результат, — Марк кивает, ведь постепенно картинка в голове складывается, пускай и спустя четверть часа. Главное — результат, но как это открытие связано с синонимичными понятиями страха и боязни? — Да ну, ты совсем тупой что ли? — Донхёк резко подрывается на кровати и садится в позе лотоса то ли для успокоения своих расшатанных нервов, то ли для удобства. — Я же тебе говорю: у боязни есть причина, а у страха нет, а значит, что в момент, когда человек испытывает эти эмоции, процесс течёт по-разному! Минхён устало потирает виски, старательно пытаясь переварить полученную информацию. Он хоть об стену расшибётся, но всё равно не поймёт — так какая разница, боится Донхёк или страшится: итог один. Донхёк считает, что не важно, что будет в конце, а Марк утверждает, что именно на результат всегда обращают внимание. Марк думает, что не имеет значения, как ты пришел к ответу — важно лишь, верен он или нет. Донхёк считает, что если рассмотреть варианты решения, то ответ может оказаться иным. — Страх — это не негативная эмоция, — вздыхает Донхёк, откладывая мандарин в сторону, — страх вытягивает человека из пучины бездумной жизни, он как огонь. Минхён в очередной раз пытается вникнуть в суть слов, что младший пытается донести до него, а потому, чтобы лучше понять, спрашивает о приведенном сравнении. — Он, как огонь, сжигает все несущественное, — Донхёк пожимает плечами, — и вот здесь уже я должен начать рассуждать о смысле нашего бытия, но твои, как сказал бы Эркюль Пуаро, серые клеточки уже исчерпали себя, — он смеется над нахмурившимся Марком и в результате получает прилетевшую в лицо маленькую подушку, которую тот обнимал на протяжении их разговора. Донхёк ловит её и прижимает к себе, отмечая, что она впитала в себя запах старшего. Эта смесь ароматов, свойственная только Минхёну, уже стала почти родной, домашней, поэтому вызывала тепло в груди, шалью обволакивающее все внутри, когда старший находится рядом. Минхён что-то бормочет про совершенно неуместное сравнение с огнём, но в конце добавляет, что примерно понял, о чем утверждает Донхёк. — Забудь уже об этом, — Донхёк кидает ему несчастный мандарин, — давай лучше мандаринки поедим, ну, или я поем, у тебя же аллергия. Марк улыбается уголками губ: ему приятно, что Донхёк запомнил этот несущественный факт, хотя о своей аллергии на цитрусовые он упоминал лишь однажды. В голове его сразу же вспыхивает давний разговор с друзьями, которые твердили, что важно запоминать чужие особенности и привычки. Минхён этому никогда особого значения не придавал, но сейчас вспоминает мелкие, не сразу бросающиеся в глаза особенности Донхёка: младший всегда склоняет голову немного вбок, когда над чем-то сосредоточенно думает; постоянно кусает губы; сопит во сне и что-то тихо бормочет (слов не разобрать, как ни пытайся), а когда смеется, искренне и звонко, то откидывает голову назад, открывая обзор на тонкую шею, которую по мнению Минхён, только целовать бы и целовать. Но Донхёк смеётся редко, Минхён его чистый, заливистый и звонкий, как горный ручей, смех слышал всего лишь раз. А очень-очень хотелось услышать ещё. Парни переключают свое внимание на чистку килограмма мандаринов, которые Минхён притащил Донхёку, точнее, переключается один Минхён: Донхёк старательно делает вид, что от чистки мандаринов его голова снова начинает неистово болеть, чем вызывает у него улыбку. Он думает, что Донхёк милый, даже когда отлынивает от дел, когда еле-еле улыбается уголками губ, стараясь скрыть шутливый подтекст своих якобы серьёзных фраз, и когда активно пытается объяснить что-то Марку, сопровождая свой рассказ быстрыми, но плавными жестами. Он думает, что Донхёк милый сам по себе. — Зимой всем нам нужен человек, который будет чистить мандарины, пока ты валяешься в постельке, — улыбается Донхёк, снова растягиваясь на кровати и поглядывая из-за края подушки на Марка. «Такой милый», — думает тот, снимая кольцами сладко пахнущую кожуру. — А я всегда хотел иметь человека, для которого стал бы чистить мандарины. Вот как сейчас, — Марк пожимает плечами, старательно убирая даже альбедо. Пока Донхёк со скоростью света поглощает цитрусовые, Марк примерно с той же скоростью старается их чистить, и в принципе, их можно было бы даже назвать прекрасным тандемом, если бы кто-то ещё убирал образовывающийся мусор. Но никто не горел желанием собирать всю слежавшуюся горкой на прикроватной тумбочке кожуру. Даже игра в камень-ножницы-бумага не спасла: Марк хоть и выиграл, но Донхёк не признал поражения и убираться не стал. — У меня идея, — он встаёт с кровати и шустро преодолевает расстояние до подоконника, — я всегда хотел посадить дерево, — он засовывает косточки от мандаринов в горшок с фиалкой и присыпает их горстью земли из того же горшка под пристальным взглядом Минхёна. — Но там уже что-то растет, — смеется старший, наблюдая за этими комичными по сути действиями, а Донхёк как ни в чем не бывало отряхивает ладошки. — Подвинется, — он удалятся помыть руки, а Минхён понимает, что мусор, оставшийся после их небольшого пира, убирать придётся именно ему, поэтому принимается за дело.День пятьдесят третий
Минхён и хотел бы сказать, что он сочувствует Тэёну, но на самом деле это было не так: предупреждал же, что бегать по льду наперегонки с Джэхёном чертовски плохая идея, которая добром она не кончится, но его, конечно же, никто не послушал. — Только посмей сказать, что ты говорил не делать этого, и я ударю тебя гипсом по голове, — Тэён поднимает вверх указательный палец в предупреждающем жесте ровно в тот момент, когда Минхён открывает рот для очередных саркастичных, но правдивых замечаний. — Растяжка не позволит, — усмехается Марк, позволяя Джэхёну везти Тэёна в коляске к машине. — Позволит, — усмехается Джэхён, а младший велит ему заткнуться, потому что даже знать не хочет, как тот это выяснил. Все трое покидают больницу, намереваясь поехать в общую квартиру Джэхёна и Марка, чтобы устроить вечерний марафон игр в приставку, как в школьные годы, а заодно и поделиться последними новостями, которых у каждого накопилось вдоволь. Минхён почти всё своё время проводил в больнице, приходя домой только переночевать (да и то не всегда), поэтому сегодня Джэхён вместе с Тэёном сами приехали к нему, правда никто не подозревал, что все закончится неудачным падением одного из них на льду. Но, как говорится, чему быть, того не миновать. Тэён вот перелома ноги в двух местах не миновал, а Марк — Донхёка. Снова Донхёк, и снова в его мыслях. Юноше уже даже начинает казаться абсолютно нормальным думать о пациенте всегда, везде и очень много. — Марк? — Донхёк останавливается перед компанией друзей, кивая остальным в качестве приветствия. — Привет, — Минхён удивленно приподнимает брови, пытаясь понять, не совершает ли Донхёк очередную попытку побега. — Это Донхёк, мой… — Ли запинается, не зная, как представить друзьям Донхёка. Кто он ему? Друг? Знакомый? «Это парень, в которого я влюблён», — всплывает в голове Ли. Джэхён переводит взгляд с замешкавшегося Марка на отводящего глаза в сторону Донхёка, понимает всю неловкость ситуации, а потому спешит вмешаться: — Я Джэхён, друг Марка, — Джэхён протягивает руку Донхёку для рукопожатия, и когда тот сжимает её в ответ, то замечает, насколько она холодная. Это было похоже на ощущение, когда берешь горсть снега в руку без перчаток: сначала прохладно, затем слишком холодно, а после — обжигающе горячо. В этом и был весь Ли Донхёк: сначала не очень, потом слишком, а потом поздно. Марк, видимо, слишком быстро миновав первую и вторую стадию, приближался к третьей. — А я Тэён, — подаёт голос инвалид поневоле — Донхёк пожимает руку и ему, добавляя, что ему приятно познакомиться с ними обоими. Марк молча наблюдает за неловким знакомством, все ещё пытаясь понять, кто же для него Донхёк? Знакомый? Нет, они давно пересекли эту черту, отделяющую, по сути, совершенно чужих людей, не прочь при случае перекинуться ничего не значащими приветствиями, но при условии, что они узнают друг друга в толпе. Марк же узнает Донхёка из тысячи даже с закрытыми глазами, он уверен. Тогда друг? Может быть, только вот совсем не хочется проводить эту четкую линию дружбы между ними. Наоборот, хотелось бы делать с Донхёком те вещи, которые в понятие дружбы вряд ли вписываются. Но хочет ли того же сам Донхёк — совсем другой вопрос. — Я пойду отвезу Тэёна к машине, а то его многострадальная нога сейчас помимо перелома ещё и обморожение заработает, — Джэхён усмехается на фырканье Тэёна в коляске, а потом они оба прощаются с Донхёком и удаляются, хитро подмигивая Минхёну. — Прости, — тот виновато улыбается, глядя вслед шумным друзьям, — они считают, что все парни в моем окружении потенциально могут быть моими пассиями. Донхёк тоже провожает новых знакомых взглядом, а после оборачивается к нему самому, пропуская его последние слова мимо ушей из-за собственных мыслей. — Значит, твой? — юноша самодовольно улыбается, припоминая старшему незаконченное представление. — Мой? — Марк не сразу понимает, о чём речь, а когда осознает, то забавляет Донхёка приливающей краской к щекам. Младший раздумывает долю секунды, тоже не понимая, кто он для Марка и кто сам Марк для него. Но жить нужно мгновениями, и он решает эти мгновения ловить, крепко держать в руках и прятать в глубокую баночку в своей душе, бережно храня их до самого конца, который неминуемо приближается. Он понятия не имеет, что из этого выйдет и что вообще имеет в виду, собираясь ответить Минхёну, но одно знает точно — он поклялся не делать Минхёну больно. — Твой. У Марка сердце, кажется, на миг останавливается, а затем начинает стучать как бешеное: Донхёк только что согласился быть его, но только вот черт его знает, что он по этим имел в виду — это же Ли Донхёк, и Минхёну, да и вообще всему миру, неведомо, что у него в голове. Но важно ли это, если Минхён так безумно счастлив? В голове бегущей строкой проносится «твой, твой, твой» и на этот момент это единственное, что имеет значение. Не важно, что Донхёк умирает, не важно, что Марк не может его спасти, не важно, сколько у них осталось времени. Важно только то, что Ли Донхёк уже принадлежит Ли Минхёну, как и Минхён, пусть и негласно, принадлежит ему.***
Джэхён и Тэён весь вечер терпеливо ждали и даже не делали никаких намеков, но пиво заканчивалось, видеоигры начинали надоедать, а время близилось к половине первого ночи, а Марк о Донхёке так и не заикнулся. Старшие переглядываются, едва заметно друг другу кивают и Тэён, не выдержав, начинает: — Ну и, когда ты планировал рассказать о вас с Донхёком? — Ты о чём? — Марк не отводит взгляда от экрана телевизора, старательно пытаясь победить Джэхёна, который, хоть игра ему уже наскучила, сдаваться не планировал. — О ваших с ним отношениях, — добавляет Чон, ставя гонки на паузу, чем привлекает к себе внимание младшего. Минхён по их серьёзным лицам понимает, что разговора не избежать, как бы ни хотелось: он понятия не имеет, что им ответить, потому что не до конца сам принимает, что испытывает к Донхёку, хоть на сто процентов уверен, что тот ему нравится. Но вот заходит ли это за рамки простой симпатии и зайдёт ли вообще, Минхён не имеет ни малейшего понятия. С Донхёком просто хорошо, с ним уютно, спокойно, тепло и интересно. Он как родной дом: где бы тебя ни носило, всё равно мечтаешь туда вернуться. — Он тебе нравится, да? — Тэён начинает весьма аккуратно — неуверенно задает вопрос, не зная, какой реакции от Марка ожидать. Но тот утвердительно кивает, даже не задумываясь, и друзья мысленно отмечают, что это уже что-то да значит. — Ты же понимаешь, что… — Джэхён не может подобрать корректную формулировку, чтобы описать свою мысль, поэтому оставляет фразу недосказанной. Но Марк и без того всё понял. — Понимаю, — кивает младший Ли, откидываясь на спинку дивана, — но отдаляться от него не стану. Я хочу быть с ним рядом и буду, даже если в конце стану подыхать от боли. Тэён и Джэхён согласно кивают, говорят, что Минхён, наверное, правильно поступает. Добавляют, что Донхёк отличный парень, а младший эти слова подтверждает, проигрывая в голове все светлые воспоминания, связанные с Ли Донхёком, а таких, к удивлению, уже много.***
Минхён просыпается от настойчиво жужжащего телефона под ухом, с трудом разлепляет сонные глаза и мысленно проклинает весь мир на тех двух языках, что знает. Парень принимает вызов, даже не глядя на звонящего, и тихо бормочет сонное «Алло». — Я тебя разбудил, прости, — шепчет Донхёк в трубку, и Марк, узнав его голос, резко садится на кровати. — Что-то случилось? Тебе плохо? — Нет-нет, все нормально, — быстро успокаивает старшего Донхёк, умалчивая об очередной головной боли, — просто уснуть не могу. Марк улыбается, слушая его дыхание в трубке, а потом вспоминает, как однажды Донхёк помогал ему уснуть. Он ложится обратно на подушку и кладет телефон рядом с собой, включая громкую связь. — Cause you're a sky, ‘cause you're a sky full of stars, — Марк тихо запевает, стараясь не разбудить спящих друзей в соседней комнате, а Донхёк, хоть старший и не видит этого, улыбается и закрывает глаза, — I'm going to give you my heart.* Когда Марк заканчивает петь, на том конце провода слышится только тихое размеренное дыхание, в которое старший невольно вслушивается. Те несколько раз, когда они спали вместе, разом встают перед глазами, и Марк в этот самый момент находит для себя ответ. Донхёк Марку не просто нравится. Марк по-настоящему влюблён в Ли Донхёка. — Донхёк? —тихо шепчет Марк в трубку, но ответа не получает и потому произносит: — Сладких снов. Парень улыбается и закрывает глаза, так и не решаясь отключить вызов. Он засыпает под дыхание Донхёка, в то время как сам Донхёк этой ночью заснул под его пение.День пятьдесят восьмой
И все же внешним чувствам не дано — Ни всем пяти, ни каждому отдельно — Уверить сердце бедное одно, Что это рабство для него смертельно. — Сонет 141. Шекспир.
Что важнее: умение слушать или умение красиво говорить? Большинство считает, что первое: никому не нравятся пустословы. Если тебе нравится что-то, выходящее за рамки нормы по мнению общественности, то ты априори становишься другим. Марк, как раз-таки, был другим. Нельзя сказать, что мнение окружающих его не волновало, скорее наоборот, его, как и каждого в нашем мире, беспокоил вопрос «А что подумают люди?», только вот юноша считал, что отличаться от других — это тоже часть нормальности. Люди не бывают одинаковыми — мы все разные. Это в понимании Марка было самой большой нормальностью в мире. Поэтому, когда его взгляды на какие-то вещи были отличными от чужих, он всегда говорил, что так и должно быть, что на этом строится мир. Если большинство людей считает, что уметь слушать важнее, чем уметь красиво говорить, то Марк был из того малого процента людей, которые ценят красноречие, воодушевленность, охватывающую в процесса рассказа, ценит умение рассказчика утянуть в свою историю с головой. Джэхён с Тэёном говорят, что Ли отличный слушатель, который вдумчиво и внимательно, словно сухая губка, впитывает в себя потоки информации. Но для самого слушателя в момент рассказа есть только история, затягивающая в свои глубины, едва заметные кивки головой и глубокий взгляд его самого. Истории окрыляют, позволяют фантазии пуститься в пляс на карнавале мыслей и взлетать, парить высоко и недосягаемо. Джэхён Марку как-то сказал, что он по жизни летает подобно воробушку, с ветки на ветку и не особо стремясь куда-то, Джэхёну вполне мог довольствоваться малым, в то время как Марк мог быть удовлетворен и вовсе ничем. Он по жизни не летал, как Джэ, не бежал и даже не шел, он плыл по течению холодного горного ручья жизни, даже осознавая, что совсем скоро ручей вполне может впасть в реку Стикс. Вся жизнь Минхёна была смирением: с проблемами, с грядущим, с выбором профессии и любым другим, со всем. Но сейчас все меняется, сейчас юноше не хочется мириться с происходящим, не хочется отдаваться в руки судьбы, хочется только Донхёка держать крепко-крепко, не позволить ему от себя ускользнуть. Получится ли? Марк знает, что нет. Знает, что у него всего, плюс-минус, сто дней, знает, что по истечению этого срока Донхёк все равно улетит, убежит, уйдет, уплывет — не важно, гораздо значимее, что, к сожалению обоих парней, у всех этих глаголов приставка далеко не «при». Донхёк уже не прилетит, не прибежит, не придет и не приплывет. Если он уйдет, то раз и навсегда. — Так у тебя есть какие-то сопутствующие по жизни слова? — парень повторяет вопрос, заданный ранее, привлекая внимание Марка к себе. — «Каждого человека можно выслушать, но не с каждым стоит разговаривать», — наконец отвечает Марк, вырываясь из пучины мыслей благодаря Донхёку. Забавно, человек, из-за которого Марк падает в бездну, его же оттуда и вытягивает. — Артур Шопенгауэр. Младший Ли над этими словами задумывается и даже соглашается, находя в них что-то такое, что действительно Марку свойственно. Может быть, это прямолинейность, коей пропитана фраза, а может быть, это просто истина жизни. Но свойственно ли самому Донхёку это высказывание? Вряд ли. Донхёк не особо внимательно слушает: он часто отвлекается, имеет плохую привычку перебивать на середине и обычно Донхёк не любит слушать то, что его не увлекает. С Марком вот все иначе, с Марком все в этом мире интересно, Марка вот почему-то хочется слушать всегда, даже если он говорит полнейшую нелепицу. — Стоит ли разговаривать со мной? — Донхёк придвигается ближе, обхватывая тонкими пальцами край подоконника, заглядывает Минхёну в глаза с неподдельно искренним, детским интересом. — Разве наш разговор сейчас не должен послужить тебе ответом? — А вдруг это вынужденная мера? — Донхёк вновь отодвигается. — Возможно, ты просто не можешь от меня скрыться, — он улыбается и двигается обратно к оконной раме, опираясь на нее спиной. Чувствует холод от ледяного стекла, но не отстраняется, только вздрагивает немного, когда по лопаткам пробегает сквозняк, оставляя тысячи мурашек после себя. Холодно, противно, но так и должно быть, к этому стоит привыкать. Марк думает, что это и правда вынужденная мера, что от Донхёка нет спасения, от него не скрыться нигде и никогда; Донхёк самый большой подарок судьбы для Марка, но вместе с тем самое жестокое наказание. Минхён чувствует себя ребенком, который долго-долго ждал сюрприза и наконец его получил, только вот долгожданный подарок собираются отобрать. А у Марка Донхёка отбирают. — Да что с тобой сегодня такое, — бормочет Донхёк себе под нос, но до Марка всего равно долетает, — ты такой задумчивый и молчаливый. — Извини, не знаю, что со мной, — юноша немного виновато улыбается, — мысли всякие в голову лезут. Донхёку бы хотелось узнать о мыслях старшего, хотелось бы, чтобы тот ими с ним поделился. Донхёку хотелось слушать Марка, помогать ему, советовать что-то и направлять, хотелось быть для Марка маяком жизни, освещающим путь в самую темную и страшную ночь. Но Марк не продолжает, не озвучивает то, что его так сильно гложет, не потому, что Донхёку не доверяет, а просто ему знать об этом не нужно. Младший, в отличие от Минхёна, ещё не осознал, что они с Марком, как знаменитом сто сорок первом сонете Шекспира, вечное проклятие друг друга. «В своем несчастье одному я рад, Что ты — мой грех и ты — мой вечный ад.» — Сегодня я хочу тебя кое с кем познакомить, — юноша спрыгивает с подоконника и своей парящей походкой подходит к кровати под пристальным взглядом Марка. Донхёк уже не раз замечает этот долгий, внимательный взор омута шоколадно-карих глаз. И Донхёка это пугает: так на него раньше смотрела только Сохён. — С кем? — спрашивает Минхён. Он откидывается на спинку кресла, укладывает руки на подлокотниках и тихо наблюдает за каждый Донхёковым движением. Это уже становится некой привычкой, прослеживать, как Донхёк убирает мешающуюся челку с глаз, облизывает пересохшие губы, разминает пальцы, хмурит брови, потирает затекшую шею и миллионы других мелких жестов, которые Марк все до одного успел запомнить. — Помнишь, я говорил, что был в музыкальной группе в школе? — Марк отвечает утвердительным кивком головы, когда Донхёк поворачивается к нему лицом. — Так вот, два моих друга оттуда хотят заглянуть вечером. — Я думал, что твои друзья не приходят к тебе. — Только Джун с Наной, — Донхёк забирается в постель под одеяло, желая согреться, но почему-то все равно не получается. Марк припоминает, что помимо упомянутых двух был ещё один парень, он спрашивает Донхёка насчет него, и после этого вопроса младший тут же меняется в лице. — Джено, — он пытается проглотить подходящий к горлу ком, — Джено умер год назад. Старший только тихо выдыхает, он подходит к кровати, садится на ее край и кладет руку поверх одеяла, скрывающего тело Донхёка. Парень сейчас смотрит куда-то в пустоту прямо за Марком, вспоминает аварию, в которой погиб друг и думает, что если рассказать Марку, то станет легче. Но он ошибается, сколько бы раз ни говорил, от смерти так просто не оправляются. Она всегда с тобой, всегда следует по пятам и всегда непременно напоминает о своем присутствии. — Из нас четверых Джено самый сумасшедший, — медленно начинает Донхёк, подбирает слова и позволяет себе с их помощью рассказать Марку свою историю. — Он любит экстрим, любит опасность и адреналин. Однажды мы выпивали в баре компанией, Джено с Ренджуном встречались тогда, они поссорились в тот вечер, Джено приревновал Джуна к Джемину, — Марк сразу же обращает внимание на время, в котором говорил Донхёк. Настоящее. Донхёк не отпустил Джено. — В общем, он сел пьяный за руль, поехал бог знает куда, мы ему звонили, писали, но ничего. Утром узнали, что он попал в аварию, второй парень, который был за рулем машины, выжил. Авария год назад. Один погиб, второй выжил. Один был пьяный, второй уставший. Утром всё стало известно. Марк не думает, что подобное возможно, но спросить все-таки решается. — Он был за рулем мотоцикла? — Донхёк удивленно поднимает бровь и утвердительно кивает. Авария год назад. Джено погиб, Марк выжил. Джено был пьян, Марк уставший. Джено был за рулем мотоцикла, Марк — машины. Юноша делает глубокий вдох, поднимает взгляд на ничего непонимающего Донхёка и на выдохе, произносит: — Это был я, — Донхёк хмурится, не до конца понимая сказанное, — я тот выживший в аварии год назад.***
Донхёк Ренджуна с Джемином всегда прогоняет, но получает только пакет яблок на живот и громкий смех, заполняющий палату на ближайший час. Эта парочка были единственные, кто несмотря на протесты больного, все равно к нему приходили. Они всегда приносили с собой килограмм любимых Донхёком красных яблок, гитару Ренджуна, оставшуюся ещё со школы и миллион положительных эмоций. — Что это за карта? — спрашивает Джемин, стоит ему войти в палату. — Чувство собственной важности потолок не пробило ещё? — юноша плюхается в серое кресло, где всегда обычно сидит Марк, пока Ренджун раскладывает яблоки. — Это не я, — Донхёк улыбается, вспоминает день, когда Марк притащил ее в палату и жаловался на бракованные кнопки, — это мой… эм, просто мой. Оба друга удивленно переглядываются, а потом разом оборачиваются к Ли, вываливая на него неконтролируемый поток вопросов, в случае Джемина, ещё и не фильтрованных на цензуру. — Я не знаю, кто мы друг другу, — Донхёк пожимает плечами на вопрос Джуна. — Кто он? Расскажи о нем! Почему ты нам не написал? — Никогда у тебя такого энтузиазма не встречал, Рен, — Нана усмехается, но полностью вопросы китайца поддерживает. Донхёк задумывается, в голову приходят тысячи вещей, которыми Марка можно описать, но ни одной не хочется. Он просто Марк и просто Донхёка. Этого более чем достаточно для них обоих, но ведь друзьям так не скажешь. — Он не разламывает «Орео» на две половинки, — Донхёк улыбается, видя растерянные лица Джемина и Ренджуна, — это все, что вам о нем нужно знать. Несмотря на все уговоры Джемина, Донхёк не сдался под этим натиском и больше о Марке и словом не обмолвился. Весь час прошел за нескончаемой болтовней, обсуждением новостей: Ренджун записался на балет, а Джемин подался в рэп. Ребята сыграли на гитаре любимую песню Донхёка, Ренджун спел пару песен и один раз сфальшивил, вызвав тем самым смех двух других присутствующих в палате. Всеобщее веселье обрывается, когда дверь в палату открывается, на этот раз со стуком (только подойдя ближе, Марк расслышал голоса). — Привет, — юноша перешагивает порог комнаты, переводя взгляд с Донхёка на его друзей. — Ты разламываешь «Орео»? — сходу спрашивает Джемин, вызывая тем самым улыбку на лицах все в палате восемь. — Нет, — Марк отрицательно качает головой, — кто вообще так делает? — Значит, ты тот самый парень Донхёка, что притащил карту? — Джун старательно не обращает внимание на толчки в спину от Донхёка. Марк улыбается и утвердительно кивает, а после спешит представиться, дабы скрыть неловкость, которая мелькнула и в глазах самого Донхёка, и наверняка Марка. У Донхёка на душе как-то теплее становится, когда он наблюдает за знакомством двух лучших друзей и Минхёна. Не хватает только Джено, но Донхёку кажется, что частичка друга есть в каждом, кто находится в палате. Все самые важные люди из жизни парня собрались сегодня, чтобы побыть с ним, и это безмерно его радовало, до искр счастья в глазах, яркого смеха и широкой улыбки.