День сто сорок седьмой
Джемин с Ренджуном каждый день приходят к Донхёку, не желая больше упускать ускользающие мгновения. Они сидят с парнем по несколько часов в день, иногда рассказывают ему что-то интересное, а иногда просто молчат, крепко держа за руку, когда тот в очередной раз сжимается в комочек на своей кровати. Сегодня ребята застали Донхёка в уже таком непривычном бодром состоянии, его голова болела не так сильно, а потому он даже улыбнулся, увидев друзей. — Почему вы без яблок, эй, где мои яблоки? — тут же нахмурившись бросает он, но после с широкой улыбкой на губах говорит парням, что очень рад их видеть. — Ты сегодня выглядишь лучше, — замечает Джун, присаживаясь в кресло, пока Джемин ворчит что-то про слишком много требующего друга. — Мне остались считанные дни, вы же в курсе? — Донхёк старается говорить с улыбкой на губах, но она выходит слишком печальной, не такой, как он хотел, — в общем, я хочу сказать вам, чтобы вы не ссорились, никогда не ссорьтесь друг с другом, потому что вы не знаете, что может случиться. Парни переглядываются между собой, мысленно решая, стоит ли им говорить Донхёку, что они не вместе, но несмотря на то, что ответы у них в голове разные, Джемин все же озвучивает мысль другу. — Я знаю, — слегка кивает Ли, — я и так это знаю, но после моей смерти это уже не будет иметь значение, вы останетесь вдвоем, вы должны быть друг у друга несмотря ни на что. Ренджун смахивает слезы, катящиеся по щекам, а Джемин старается сдерживаться, старается подавить тот ком, что встал в горле после слов Донхёка. Оба парня понимали, что дни уже сочтены, что они в любой день могут прийти и уже не обнаружить лучшего друга в этой палате, что они могут не обнаруживать его уже нигде. И хотя каждый это осознавал, никто не мог признать, что время уже почти подошло, что уже вот-вот случится это неизбежное. — Хэч, я… — Джемин хочет было уже сказать, что он всегда будет рядом с Ренджуном, что он всегда будет его поддерживать, как это делали Донхёк и Джено, но внезапно горячие слезы все же скатываются по лицу, — черт, — юноша тут же отворачивается, утирая их рукавом белой водолазки. — Я прошу у вас двоих только беречь друг друга, — добавляет Донхёк, часто моргая и стараясь подавить тот поток, что растет внутри него, — помните, что этого хотели мы с Джено, мы всегда будем рядом с вами, будем оберегать вас оттуда. Ренджун поднимается с кресла и тянется к другу, крепко сжимая его сильно исхудавшее тело в своих руках. Капли скатываются по щекам вниз, заставляя немного намокнуть белую футболку Донхёка, которую тот забрал у Марка, Ренджун так сильно не хотел терять Донхёка, так отчаянно держался за него, как за спасительный круг, который волнами от него уносило, что выпустить из объятий он его не мог, боялся. Боялся, что потеряет уже навсегда, если хотя бы на секунду отпустит. Джемин поднимается вслед за Хуаном, окольцовывает обоих парней руками, давая волю своим эмоциям и позволяя слезам, которые всегда сдерживал, вылиться в это крепкое, последнее объятье. — Я так сильно люблю вас, — всхлипывает Донхёк, утыкаясь носом в плечи друзей, вдыхая их запах и стараясь навсегда запомнить его, пронести в себе сквозь все миры, — я невыносимо сильно вас люблю, ребята, спасибо, что вы были рядом со мной, спасибо. — Мы всегда будем с тобой, Хэчан, всегда, — бормочет Ренджун, всхлипывая. — Мы будем рядом до самого конца, — подтверждает Джемин, крепче сжимая хрупкое тело. — Я люблю вас, чтобы ни случилось, чтобы в ваших жизнях ни было, я всегда буду вас любить.День сто пятьдесят первый
Автобус Марка резко тормозит, приводя юношу в мысли, когда тот как раз падает в пучину своих дум слишком глубоко. Юноша спрыгивает со ступенек и быстрыми размашистыми шагами направляется к больнице, где Донхёк уже, наверное, его заждался. Он в считанные минуты преодолевает расстояние между остановкой и нужным зданием, стремясь поскорее добраться до пункта назначения, как внезапно его кто-то хватает за рукав весеннего пальто. Марк оборачивается немного назад, замечая уже знакомую девушку, которая, как и в прошлый раз, была заплаканная и с букетом белых чайных роз. Джи Сохён. — Вы ведь Марк, да? — девушка отпускает рукав Марка, — это ведь Вы? — Сохён? — с неким сомнением в голосе спрашивает юноша, а та, услышав свое имя, облегченно выдыхает, что не ошиблась. — Я…Простите, но Вы ведь знаете Донхёка, да? Я слышала от Джиён, что он дружит с неким Марком… Марк, все еще непонимающий, неуверенно кивает. Его сейчас очень интересует, откуда эта девушка знает его Донхёка, почему она спрашивает о нем и почему она снова с букетом этих цветов. Но внезапное воспоминание с их первой встречи окатывает парня с головой, от чего картинка начинает складываться. В тот вечер, когда они с Донхёком столкнулись около лифта, младший не случайно к нему подошел, не случайно спросил о цветах и не случайно проявил к нему такой интерес. Донхёк подошел к Марку именно из-за того букета, который подарила ему Сохён. Донхёк подошел к Марку, потому что узнал эти цветы. — Вы знаете его? — Я люблю его, — тихо выдыхает девушка, — и я знаю, что Вы тоже, вижу по Вашим глазам. Марк буквально несколько мгновений обдумывает услышанное, а после внезапно понимает, о чем говорит эта девушка. Он тоже видит в ее глазах ту плещущуюся боль, которая присуща только тем, кто Донхёка действительно любит. Он тоже чувствует ее ломку, тоже слышит немой крик, потому что все это так же находит отголосок в нем самом. Юноша мягко притягивает девушку к себе, позволяя, как и в первый раз, опереться на свое плечо и заплакать. Но в первый раз это было простое желание помочь, а в этот осознание всей ее боли, ведь он как никто другой эту боль понимает. Только Марк был способен понять Сохён и только Марк был способен ее поддержать, ведь только он так же, как и она, знал, что такое любить Ли Донхёка.День сто пятьдесят пятый
Минхён пришел к Донхёку в тот момент, когда стрелки часов только-только перескочили отметку два. Он старался заходить тихо и бесшумно на тот случай, если Хёк спал или у него снова сильно болела голова. Позади Марка по кафельному полу катился детский поезд на дальнем управлении и сейчас этот поезд был как никогда кстати, ведь почему-то глядя на него, юноша верил в лучшее. Этот поезд был символом веры, такой непоколебимой и сильной, какая только может быть, ведь она, как и этот поезд, ни за что не сошла бы с рельс. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Марк, замечая сидящего в постели с телефоном Донхёка. — Немного лучше, голова сегодня не так сильно болит, — отвечает парень, отвлекаясь от экрана на Марка. Марк снимает пальто и кладет на свое кресло, после чего вновь возвращает свой взгляд к Хёку, что слишком уж внимательно наблюдал за его действиями. — Что не так, Донхёк? — младший выглядит слишком задумчивым, не таким как обычно, что Марка почему-то настораживает. — Ты выглядишь очень знакомым, да и ведешь себя так, словно мы очень близки, — у Марка внутри все разбивается на мелкие частички, — но почему же я тебя не помню? Марк правда хотел выдавить из себя улыбку, сказать, что все нормально, но слова не проходят, застревают где-то в горле, опускаясь вниз тяжелым комом. Нельзя сказать, что юноша не знал, что такое произойдет, скорее, наоборот, он даже готовился к этому. Он старался принять такой расклад, чтобы не напугать парня, старался сделать все возможное, чтобы Донхёк не чувствовал себя виноватым. Сейчас даже хотелось парню соврать, сказать, что он просто ошибся палатой, чтобы Хёк не чувствовал то, что его настигнет, когда он вспомнит, но это означает отказаться от него. Марк не мог. Не мог отказаться от Донхёка даже тогда, когда тот его не узнает, не мог бросить его одного. Пускай младший видит в нем чужого, видит незнакомца и не знает, как много их связывает, главное, что знает Марк. Он все еще может хранить их чувства за них двоих, он все еще может с этим справиться. — Я…- парень пытается выдавить из себя хоть что-то, ведь Донхёк так и не сводит с него взгляда своих карих глаз, — У тебя есть кое-что обо мне, — Хёк непонимающе выгибает бровь, а Марк внезапно для себя радуется, что однажды увидел эту священную коробочку в тумбочке, когда искал для Донхёка орео. Минхён под пристальным взором подходит к прикроватной тумбе, жестом спрашивает разрешения ее открыть и, получив его, вынимает уже знакомый увесистый предмет. Донхёк немного двигается на кровати, позволяя старшему присесть на ее край, а потом заглядывает внутрь, ведь Марк уже аккуратно снял крышку. — Мы познакомились с тобой первого ноября, — выдыхает парень, вынимая на свет маленькую фотографию того мальчика, что врезался в него, — этот мальчик разлил на мои белые брюки грязную воду и я его отчитывал, а ты вмешался в это, — Донхёк внимательно слушает, понимая, что Марк не читает то, что приклеено на стикере к фотографии, он рассказывает то, что помнит сам. — Вторая наша встреча случилась в коридоре этого отделения, я ждал своего пациента, когда нашел твою книгу, — старший достает нужное произведение и дает в руки Хёку, который мягко, даже слишком, проходится пальцами по названию, — тогда ты сказал, что я из той серии людей, что не разделяют орео на две половинки, кстати, так и есть, — парень протягивает маленькую синюю пачку, когда младший откладывает книгу в сторону. — Этот цветок называется чайная роза, — выдыхает Марк, разглядывая бутон, — в третий раз мы столкнулись у лифта, когда я держал в руках эти цветы, ты тогда хотел сбежать из больницы, но у тебя не получилось, — юноша невольно улыбается, вспоминая те далекие дни. — Марк, — внезапно тихо выдыхает Донхёк, оборачиваясь к парню, — боже, Марк, прости меня, прости, — парень тут же скидывает коробку с чужих коленей и притягивает к себе старшего, заключая в объятья и продолжая шептать извинения. Минхён сильно жмурится, стараясь сдерживать слезы в глазах, крепко сжимает парня в ответ и кивает, кивает, что простил, что все в порядке. Но это было чересчур даже для него, даже внутри него что-то сломалось в момент, когда Донхёк его не узнал, когда Марк рассказывал ему, что между ними происходило словно чужому человеку. — Все в порядке, Хёк, все хорошо. Донхёк выбирается из-под одеяла, сопровождая свои действия тихим шелестом постели, спускается босыми ногами на холодный пол и залезает к Марку на колени, берет чужое лицо в свои ладошки, как всегда делал с ним Марк, и тихим, слышным лишь им одним, шепотом, произносит: — Я тебя не бросал, слышишь? Я никогда тебя не бросал, — старший кивает, но слезы в глазах предательски блестят, — Я больше никогда себе не позволю тебя забыть, запомни, я никогда тебя не забуду, — Хёк мягко гладит чужие щеки, убирая пару слез, что все же скатились вниз. — Я знаю, я верю тебе, — так же тихо бормочет Марк в ответ, опуская голову на плечо младшего и крепче сжимая его в своих руках.День сто пятьдесят восьмой
Этим утром Марк понимает, что он не может больше ждать, больше некуда. В груди с самого момента пробуждения бьется навязчивое чувство тревоги, которое никуда не собирается исчезать. Юноша, взяв на работе отгул, мотается по городу, старательно организовывая для Донхёка его последнее желание, пускай не в полной его мере, но хотя бы частично. Марк приезжает в больницу, забегает в палату Донхёка, который полностью ослабший лежит в смятой постели, погруженный в сон. Юноша хотел рассказать Хёку, что сегодня его ждет сюрприз, хотел бы увидеть заинтересованный огонек в глазах, хотел бы послушать, как младший уговаривает его проболтаться о подготовленном подарке и хотел бы убедиться в том, что Донхёк все еще помнит обо всем. В итоге Минхён только любуется парнем добрую половину часа, надеясь дождаться его пробуждения, но в какую-то минуту телефон в кармане брюк начинает вибрировать, заставляя переключить все внимание на него. Марк тихо выходит из палаты, закрывая за собой белую дверь, чтобы не тревожить шумом сон Донхёка, и принимает вызов. — В каком смысле не получается? — юноша устало потирает глаза, внимательно слушая говорившего на том конце, — я сейчас подъеду, будьте добры приготовить к этому времени замену. Это крайне важно! — все не могло сорваться сейчас, Донхёк должен был это увидеть, он был обязан. — Марк, ты уезжаешь? — Джиён, как раз подошедшая к палате с очередными лекарствами, замечает отходящего парня, — ему хуже, может, ты останешься? — с некой неуверенностью в том, что она вообще имеет право просить о таком, произносит девушка. — Я быстро, Джи, присмотри за ним, — Марк просит Джиён позвонить ему в случае чего и на всех парах выбегает из больницы, чтобы привезти салюты самостоятельно. Время клонилось к шести вечера, а значит он должен успеть вернуться к восьми, даже, наверное, чуточку раньше.***
Донхёк вяло переворачивается с правого бока на спину и неожиданно для себя замечает Джиён, сидящую рядом с ним. Девушка никогда так долго не оставалась у его кровати, особенно, если он не бодрствовал, но сейчас, видя ее подавленность и мокрые глаза, он понимает, что-то тревожное ощущение в груди не только у него. Донхёк сразу же вспоминает свой давний разговор с профессором Чхве, который произошел в тот день, когда Хёк впервые попал в эту больницу, когда только-только обо всем узнал.— А умирать — это больно? — юноша, не отрываясь, прожигает взглядом кафельный пол в светлом кабинете. Ему даже совсем не стыдно, что он так оборвал разговор матери и врача, который несколько минут назад подтвердил страшный диагноз. — Я не знаю, Донхёк, — мужчина оборачивается к парню и честно признается, — я думаю, что ты почувствуешь, когда это начнет происходить.
— Какое сегодня число? — с трудом бормочет Хёк, в горле было суше, чем в Сахаре, и Джиён, заметив эту хрипотцу, протягивает парню стакан с водой, помогая отпить. — Восьмое апреля, — отвечает девушка, ставя стакан на тумбочку, — Марк уже приходил к тебе, но убежал куда-то по делам, он скоро придет. Не волнуйся. Донхёк слабо кивает, упираясь взглядом в стену. Он уже давно понял, что каждый раз, когда дает Джи понять о своих провалах в памяти, девушка расстраивается до горьких слез, что недостаточно хорошо пытается от него скрыть. Вот и сейчас юноша просто кивает, мол он понял, хотя на самом деле ни черта. О ком говорит медсестра? Почему Донхёк должен об этом переживать? Кто такой этот Марк, что уже к нему приходил? Он был важен для Донхёка? Наверное, да. При упоминании этого имени даже в собственных мыслях все стучало, ломилось в железные двери, запертые на засов, и кричало немым криком, но парень так и не может разобрать, что именно глубины сознания пытаются донести. Он даже не подозревает, что где-то внутри часть него все еще помнит о данном три дня назад обещании, которое не удалось сдержать. Он обещал не забывать Марка, он обещал его не бросать. — Мне кажется, я умираю, Джиён, — бормочет юноша, стараясь взглянуть на девушку, — мне кажется, я не доживу до завтра, — он слегка тянется к медсестре, которая, заметив этот жест, тут же перехватывает холодную руку парня. — Мне страшно, Джиён… — Все будет хорошо, Хёк, — она крепко сжимает его ладошку в своей, стараясь внушить в парня веру в лучшее, но горячие слезы обжигают щеки, а горло дерет от невозможности закричать, — я рядом с тобой, он тоже сейчас приедет, уже скоро приедет и все будет хорошо. — Мне холодно… — Джиён поправляет свободной рукой одеяло, подтыкая каждый уголочек, — я замерзаю, Джи.***
Марк нервно постукивает правой ногой, глядя на образовавшуюся пробку всего за две остановки до больницы. Парень нетерпеливо вертит в руках телефон, все время поглядывая на время, хотя сам не знает для чего. За окном уже начало смеркаться, солнечные лучи практически скрылись за бесконечной линией горизонта, а чувство беспокойства все никак не покидало. — Извините, а там побыстрее никак нельзя? — нетерпеливо спрашивает Марк, наклоняясь к водителю, — я очень тороплюсь. — Там авария какая-то, не могу ничего сделать, — мужчина средних лет пожимает плечами, кивая на лобовое стекло, и Марк действительно замечает какой-то слабый дым, как от затухающего огня. Телефон начинает звенеть и, когда Марк бросает взгляд на дисплей, то сердце сильно сжимается. Чон Джиён. С Донхёком что-то случилось, с Донхёком что-то произошло. — Что с ним? — тут же спрашивает юноша, принимая вызов. — Он плачет, Марк, он плачет, что ему холодно, — хнычет в трубку девушка, — профессор сказал, что, скорее всего, он не переживет эту ночь, приезжай, Марк, пожалуйста, приезжай! — Езжайте к больнице, я выйду здесь, — бросает парень водителю и вылетает из машины, даже не удосуживаясь закрыть за собой дверь. Он напрочь забывает обо всем на свете, в голове только одна мысль, одна истошно вопящая мысль успеть к Донхёку. Только бы успеть, только бы не опоздать. Юноша бежит со всех сил, совершенно не обращая внимания на идущих навстречу людей, на холодные лужи, капли которых пачкают одежду, на все еще прохладный воздух, хлещущий лицо и адскую, пламенем горящую, боль внутри грудной клетки и правого бока живота. Сейчас ничего не имеет значения, ведь Донхёк замерзает.«А я думаю, что когда умираешь — замерзаешь»
Парень добегает к больнице за нетерпимо длинные пятнадцать минут, что пришлось стоять на долгих светофорах, пропуская десятки машин, которым не нужно было так спешить, которые не должны были так стараться куда-то успеть, у которых не было Донхёка, у которых он не умирал. Лифт ждать нет времени, Марк со всех ног несется по нескончаемым длинным лестницам на далекий седьмой этаж, падает, спотыкаясь об ступеньки, два раза стесывает ладони об острые края в кровь, а потом встает и бежит дальше, ведь внутри все окутано таким необъятным страхом, который подавить ничто не могло. Парень толкает массивные двери, влетает в нужное отделение весь вспотевший, уставший и перепуганный, бежит к знакомой восьмой палате, дверь в которую почему-то открыта. — Ли Донхёк, понедельник, восьмое апреля дветысячи девятнадцатый года, время смерти восемь часов двенадцать минут по Сеулу, — доносится до Марка знакомый голос профессора, заставляющий застыть на месте, заставляющий остановиться в нерешимости зайти в палату. Он опоздал, он не был рядом, хотя обещал. Марк обещал согреть его ладошки, он обещал быть рядом, когда Донхёк будет замерзать. Любить — это значит сдерживать данные обещания, ведь так? Марк любил Донхёка? Любит, он Донхёка любит, но почему же свое обещание он так и не выполнил? Почему позволил любимому человеку столкнуться с самым страшным в одиночку, почему оставил его одного сражаться в этой битве. Умирать — это больно? Наверное, да. А умирать в одиночестве? Еще больнее. Марк так ничего и не успел, не успел самого важного, самого ценного и того, что действительно имеет значение. Он не успел показать Донхёку США, он не успел приготовить с ним банальную пасту, он не успел почистить, созревший в горшке с фиалкой, мандарин, он не успел поцеловать перед вечностью, чтобы снились сладкие сны, он не успел показать ему красные фейерверки, он не успел сказать прощай. Он так и не успел сказать, что он будет любить его, что он будет любить даже после его ухода, что он помнит и не забудет. Не успел сказать, что он всегда будет принадлежать Ли Донхёку. Марк совсем ничего не успел. Есть люди, которые отличаются от всех остальных. Они другие, они способны менять, способны учить, они оставляют в душе неизгладимый след после себя, который никуда и никогда уже не деть. Они впечатываются в сердце, не собираясь его покидать, они пробуждают от вечного сна, в который все с детства погружены, и они определенно самые потрясающие из всех. Где-то в глубине души Марк знал, что Донхёк был этим человеком, где-то все в той же глубине он знал, что всю свою жизнь ждал именно его, что он в какой-то момент забыл, как жил до него. Теперь вся жизнь поделилась только на два этапа: до Донхёка и с Донхёком, но есть ли третий — без Донхёка? Донхёк был идеальным, он был невозможным, он точно не был из этого мира. Он был из другого, он был из лучшего, и сейчас он к нему вернулся. Только вот почему он не мог остаться, почему не мог выбрать, пускай и не самую лучшую жизнь, но с Марком? Самое ужасное в таких людях, как Донхёк, это то, что если они уходят, то уже навсегда. Они уже не вернутся, и тогда нужно внезапно осознавать, что третий этап наступил прямо сейчас, но что делать, если Марк даже не уверен в его существовании? В голове Марка все в какой-то момент застыло, это как короткое замыкание, мгновение — свет гаснет, титры проходят и шоу окончено, следующее мгновение — все возвращается в начало, свет загорается и начинается новый спектакль. Но сейчас он не начинался, сейчас в голове юноши все замерло на одном единственном моменте — занавесе. Мысли из серии «он не мог» быстрыми кадрами фотопленки сменялись на «как он мог уйти». На какое-то мимолетное мгновение Марк все еще видел его, все еще слышал теплое дыхание возле своего уха, слышал его мягкий голос и чувствовал его губы на своих, на какое-то мимолетное мгновение все еще казалось, что он здесь, он рядом и никуда не ушел. Но это мгновение улетело так же быстро, как и появилось, выбивая тем самым почву из-под ног юноши. — Минхён, — профессор Чхве выходит из палаты и замечает интерна, все еще в ступоре стоящего перед дверью, — Мне жаль. Мне жаль. Мне очень жаль. Это те слова, которые каждый боится услышать, потому что знает, что за ними следует. Марк должен был оказаться по другую сторону, он должен был быть тем, кто говорит их, но почему же прямо сейчас слышит? Юноша на негнущихся ногах разворачивается и бредет, пока еще сам не зная куда, оставляя врача без ответа и даже взгляда. Марк не знает, куда он идет, не знает зачем и, самое главное, не знает к кому. — Марк, — Джиён кричит ему вслед, наивно надеясь остановить его, но Марку абсолютно все равно. Он идет дальше, даже не обернувшись, идет по светлому коридору, даже не сразу осознавая, что плачет. — Марк! — девушка оббегает его со спины и останавливается перед ним, загораживая дорогу собой, — он просил передать, — всхлипывая, бормочет она. Минхён упирается в нее безразличным взглядом, не сразу понимая, кто это и что она от него вообще хочет. Но, когда сказанные слова начинают все же доходить до нужного центра, юноша непонимающе бормочет: — Что? — Вот, — Марк заторможено переводит взгляд на дрожащую руку девушки, сжимающую конверт. Это прощальное письмо, прощальное письмо Донхёка. Марк не может, он не может его прочесть. Парень сдавленно выдыхает, отодвигает рукой Джиён со своего пути и уже собирается продолжить свой бесцельный путь, как девушка вкладывает письмо в его руку, заставляя взглянуть. — Это тебе, — девушка, утирая рукавом халата, слезы, позволяет парню уйти, что он и делает с белым конвертом в руках.***
Крыша обдувается ветром со всех сторон, но от него почему-то совсем не холодно, даже как-то странно от этого, словно в одно мгновение Марк перестал чувствовать, словно Донхёк все забрал с собой. Темное, безоблачное небо ночного Сеула открывает отличный взгляд на звезды, к которым Минхён и поднимает свой взор, находя нужное созвездие. Они с Донхёком должны были сейчас смотреть на него вместе, он должен был подождать еще немного, еще чуть-чуть, а Марк должен был успеть, успеть прибежать хотя бы на минуту раньше, хотя бы на секунду. Юноша вздыхает, утирая уже высохшие от ветра, слезы и распечатывает конверт Донхёка, с замиранием сердца вынимая сложенный вдвое белый, разлинованный лист бумаги. «Привет, мой Ма… Минхён, давно я тебя так не называл, правда? Это даже навевает воспоминания о тех днях, когда мы друг друга еще не знали, когда даже не подозревали о том, насколько важной частью моей жизни ты станешь. Стал ли я такой же частью твоей?» Марк прерывается, всего на пару секунд отводит взгляд в сторону, обводит им крыши зданий в округе, сглатывает ком в горле и смахивает выступающие слезы рукавом пальто. Он старается игнорировать эту ноющую, тянуще-убивающую боль в груди, но не получается, она разъедает все внутри него. «Ты стал огромной частью моей жизни. Самой важной её частью, настолько важной, что мне кажется, я умираю без тебя» «Моя рука дрожит, почерк выходит очень корявым и практически нечитабельным, но ты разберешь, я уверен. Ты, наверное, знаешь, что сейчас я улыбаюсь, пока пишу это тебе. Ты не можешь не знать этого, ведь ты часть меня, Марк, самая лучшая часть. Я долго и много думал, что хочу тебе сказать, но так в общем-то ни к чему и не пришел. Сейчас 4:16 утра и это как раз то время, когда я должен признаться тебе в том, что чертовски сильно в тебя влюбился. Даже не так, я до безумия сильно люблю тебя, Марк Ли.» В темном небе неожиданно вспыхивает огонек света, сопровождаемый громким выстрелом, что заставил Марка вздрогнуть. Он поднимает голову к небу и замечает первый салют, взлетевший на воздух. Джэхён с Тэёном уже здесь, еще ничего не знают и, как и планировали, запускают фейерверки