Исцеление

Paul       Как и во время предыдущих записей, я написал кучу материала для третьего студийного альбома, и Джои, как никто другой, мне очень в этом помог. Сказать по правде, он был единственным участником группы, с которым я контактировал в первый месяц после переезда в особняк. Остальные, по всей видимости, настолько надоели друг другу после периода «Iowa», что их буквально переполняли ненависть и отвращение.       Но я ничего такого не чувствовал. Присутствовало лишь чувство досады и страха из-за того, что наша семья буквально трещала по швам, грозя распадом. И я ничего не мог с этим поделать! «Slipknot» было самым лучшим, что со мной происходило, и я ни за что, ни при каких обстоятельствах не хотел оставлять группу.       Подобные проблемы у других обычно решались сами собой, но я же всегда пропускал их через себя. И, в итоге, приходил к весьма неутешительным выводам. Как только я доходил до определенной границы своего внутреннего анализа, меня посещало состояние, похожее на ломку. Это нельзя сравнить с тем, как человек, к примеру, решает бросить курить. Здесь просто невозможно остановиться.       Как следствие, все эти переживания дурно сказались на моей игре. В один из дней, когда мы записывали очередную песню, я просто-напросто заснул и упал со стула, чертовски перепугав остальных. И самое ужасное было в том, что это оказался не единичный случай. Я мог отрубиться в комнате, когда смотрел телевизор или делал наработки для новых треков, в ванной или на кухне… Просто ужасное чувство. Я был сильно подавлен и не знал, как мне выбраться из этого жуткого состояния.       Время от времени я долго размышлял над своей ролью в «Slipknot». С одной стороны, можно было скрыть свою музыку за гитарами или перкуссией. Но вместо этого мне наоборот хотелось подчеркнуть бас. Во время записи альбома я работал с разными настройками, чтобы выявить наилучшее звучание для конкретной песни. Наш продюсер очень часто помогал мне в этом. Раньше мне приходилось записывать около двадцати рифов бас-гитары для одной композиции, но в этот раз я постарался сделать музыку достаточно простой для музыкантов, но одновременно качественно звучащей. Каждый раз я делал что-то новое, у меня было много разных наработок — сейчас о них уже не вспомню. Даже во время выступлений я часто играл не по стандартным, заученным вдоль и поперёк рифам, а давал волю фантазии, импровизировал.       Кстати, насчёт импровизации: я дал группе идею записать «Vermilion». Оба варианта этой песни сочинялись долго, кропотливо и тщательно, и, на мой взгляд, именно они создали всё настроение на альбоме — от резкой, динамичной и крышесносной до плавно текущей музыки, наполненной лёгкими прикосновениями эксперимента и неоспоримой тьмой. Первая часть получилась гораздо тяжелее второй и вполне ассоциировалась с привычным звучанием «Slipknot». «Vermillion Pt.2» же можно было назвать вовсе нетипичной для группы, хотя бы потому, что в песне использовалась скрипка, а также акустическая гитара — весьма редкое явление в стенах нашей студии. «Part 2», по мнению многих моих знакомых, которым довелось услышать её, заставляла волноваться самые потаенные, тёмные и скрытые уголки души. Здесь «Vermilion» раскрыл себя в полной мере и показал, что эти две песни являются единым целым — началом и продолжением одной истории.       Слушая «Vermilion», в голову приходят мысли о каком-то помешательстве, душевном расстройстве и полной дисгармонии личности - и это цепляет. Думаю, что композиция во всех её вариациях получилась весьма впечатляющей. Она столь многогранна и уникальна сама по себе, что невозможно справиться с бурей эмоций при прослушивании.       Во время работы над «Vermilion» мы придумали себе ещё одни, особые «мёртвые маски» — серые, полупрозрачные, подобные нашим настоящим лицам. По правде говоря, для меня моя «Death Mask» выглядела куда более жуткой, чем привычная маска в стиле Ганнибала Лектера с гвоздями на месте рта и с пулевым отверстием на лбу…       Несмотря на довольно мрачное начало моей работы в студии Рубина, через некоторое время я стал чувствовать себя гораздо лучше. Чем больше материала мы записывали и обрабатывали, тем быстрее я приходил в чувство и всё больше заряжался целебной силой вдохновения и жажды творческой работы. Я стал смотреть на мир другими глазами и начал узнавать своих согруппников с новой, до этого неизвестной мне стороны.       Например, однажды утром я, как обычно, решил спуститься на кухню, чтобы взбодриться чашкой кофе, а затем продолжить работу над свежим материалом. Но, не дойдя до лестницы нескольких шагов, услышал звуки музыки, доносившиеся из комнаты Сида. Заинтересовавшись, я тихо подошёл к двери и прислушался. Я ожидал услышать привычные ритмы хип-хопа или рэпа, которые Уилсон так любил, но вместо этого до меня донеслись непривычно спокойные и плавные звуки фортепиано.       Едва я решил постучаться, музыка тут же оборвалась на полуноте, и из-за двери послышался наполовину недовольный, наполовину обеспокоенный голос Сида:       — Кто там?       — Это Пол, можно к тебе войти?       Получив разрешение, я прошёл в комнату Сида и увидел стоявший у стены старый музыкальный инструмент, около которого стоял ди-джей, попытавшись принять расслабленную позу.       — Я не знал, что ты умеешь играть на фортепиано, — улыбнулся я, указав рукой на инструмент. Уилсон посмотрел на него так, словно впервые увидел, а затем неестественно громко рассмеялся:       — Что? Нет, этот старик оказался в моей комнате по чистой случайности. Я с него только пыль иногда стираю, а так — не трогаю.       — Брось, я же слышал, как ты играл…       — Тебе показалось, — чересчур резко перебил Сид, но наткнувшись на мой скептический взгляд, вздохнул и плюхнулся на диван, скрестив руки на груди, — Только другим не говори — засмеют.       — Да ладно тебе, это же круто! Завести новое хобби, приобщиться к классике…       — Я не от скуки играть научился, — мрачно вставил Уилсон, уставившись куда-то в потолок, — У меня были свои определённые проблемы. Несколько месяцев назад я начал часто пить, курить дурь, чтобы справиться с депрессией. Я мог не спать по двое суток, после чего вырубиться на целый день, а потом повторять цикл снова, замыкая круг. Но постепенно до меня начало доходить, что существуют вещи намного хуже, нежели те, которые мне довелось испытать… Поэтому я начал играть на фортепиано — хорошее средство, чтобы выпустить пар. Знаешь, это стало своеобразным ключом к избавлению от депрессии. Одна нота плавно идёт за другой, впадает в неё, и они сливаются в единую мелодию, которая, подобно шуму океана, заглушает боль.       — Это звучит… впечатляюще, — отозвался я, прислонившись плечом к стене и задумчиво посмотрев на фортепиано, — Не мог бы ты сыграть ещё раз?       Сид недоверчиво покосился на меня, оторвавшись от созерцания потолка, но всё-таки медленно поднялся с дивана и вразвалочку направился к музыкальному инструменту. Он сел на небольшой табурет возле фортепиано и, размяв кисти рук, занёс их над клавишами, словно хищная птица, направившая острые когти на потенциальную жертву. Пальцы ловко принялись перебегать по клавишам, рождая медленную, умиротворяющую мелодию, которая мягко накрывала слушателя с головой, подобно тому, как песчаный берег укрывает морская волна.       Я прикрыл глаза, прислушиваясь к льющейся мелодии и стараясь не пропустить ни одну ноту. На несколько мгновений я позабыл, что нахожусь в комнате Уилсона - вместо этого мне удалось представить спокойное лазурное море, золотистый песок и тёплый бриз, приветливо обвевающий лицо.       Но в какой-то момент Сид начал играть гораздо быстрее, и тогда музыка стала вызывать ассоциации не с мягкими объятиями волн, а с резко наступающим штормом, который наносил внезапные невидимые удары — первый, второй, третий… Они сыпались друг за другом как пронзительные капли дождя, пытались сбить с ног и потопить в тёмной морской пучине.       Кульминация была уже близко. Пианист вошёл в какой-то свой бешеный ритм, напряжённо выдавая новые комбинации клавиш, продолжая призывать стихийное бедствие через несколько нот — и вдруг неожиданно прервал всё. Руки безвольно опустились на крышку фортепиано и закрыли её.       — Теперь понятно, почему я сравнил эту музыку с океаном? — спросил Уилсон, откинув со лба мокрые волосы, и тяжело вздохнул, — Она полностью поглощает тебя, но, когда приходит время отступать, забирает с собой всё беспокойство, смывает его прочь из сознания, как разбросанный по берегу мусор и хлам.       — Да, кажется, я тебя понял, — медленно проговорил я, вновь кинув взгляд на замолчавшее фортепиано, — Буря постепенно отступает. Однажды она чуть было не прикончила нас поодиночке, но теперь, когда все мы снова в сборе, сможем дать ей отпор… Философия, достойная Шона Крэхана.       Я попытался усмехнуться, но по угрюмому взгляду Сида понял, что шутка не удалась, поэтому поспешил вернуть лицу вежливо-отстранённое выражение.       — Несмотря на то, что я постепенно иду на поправку, мне всё ещё тяжело находиться в обществе других людей, — неожиданно произнёс Уилсон, встав с табурета и бережно отодвинув его к стене.       Я простоял в комнате Сида ещё несколько секунд, прежде чем понял, что меня только что попросили уйти.