Вероятность

Официально могу заявить, что Рокудо Мукуро — дурак редкостный. И это даже могила не исправит. После того дня, как мы рассказали, хоть и немного, о прошлом, мы начали потихоньку общаться. Парень оказался очень приятным в общении, но были у него и свои заскоки. Например, как я уже говорила, он обожал давать милые прозвища. Начиная от «милая» и заканчивая «зайкой», меня это всё бесило. Сколько раз мне приходилось ему напоминать, что у меня есть имя? Я уже со счёта сбилась, а ему хоть бы хны. Всё так же упрямо продолжает называть меня по-другому. «Когда-нибудь я стукну его за это». Хмыкаю, в знак того, что я настроена серьезно, и отворачиваюсь к стене. Делать, в общем-то, особо нечего. Близится вечер, часовая стрелка движется к семи, скоро подадут, если так можно выразиться в нашей ситуации, ужин. Я ковыряюсь ладонью в земле, с грустью оглядывая грязные пальцы. Раз в неделю нам разрешают сходить отмыться, но никакого счастья от этого я не испытываю. Мыла дают ничтожно мало, а про шампуни или гели и говорить нечего. Туалет, что удивительно, есть в каждой камере, он находится за дверью. Там же стоит раковина, и, чисто теоретически, можно попить воду оттуда. Но это чревато последствиями. Помнится, я как-то попыталась так сделать, так потом живот болел дико. Уж не знаю, что они туда намешивают, что потом я буквально девять кругов ада прохожу. Мукуро тоже молчит. Сегодня был спокойный день, никого из нас не забирали. Я даже этому рада, что странно. С моим желанием умереть, граничащим с ненавистью к суициду, идеальным вариантом было бы упокоиться на операционном столе. Но почему-то сейчас умирать совсем не хочется… «Может, это потому, что мне дали надежду?» Рокудо странный, вот как я считаю. Он обожает смеяться своим странным смехом, при этом он очень похож на человека, только что сбежавшего из дурдома. Даёт странные прозвища, хотя это не играет особой роли. Ну, кроме того, что это бесит меня, да. Он определенно странный. Но что-то есть в нём такое, что заставляет улыбаться, правда лишь мысленно, когда я слышу его смех. Или это коронная фразочка, тут уж трудно сказать. Но общаться с ним легко и приятно. Рокудо много рассказывает о себе, о своей семье. Она у него, оказывается, очень большая и он — старший среди своих сестер и братьев. Мне немного жалко его, когда парень рассказывает о своём отце; такого и врагу не пожелаешь. Но попав в это затхлое местечко, начинаешь думать, что всё, что было раньше — не беда. За ужином мы молчим. Я сосредоточенно поглощаю свою еду, размышляя о своём. Сегодня даже какое-то разнообразие: выдали макароны с мясом и овощи. Начав с помидоров, я утыкаюсь взглядом в тарелку, совершенно не обращая внимания на сокамерника. И это, наверное, зря, потому что в следующую минуту происходит кое-что странное. Парень подползает ко мне ближе, а затем перекладывает в мою тарелку дольки помидоров. Я не сразу обращаю на это внимание, а потому начинаю возмущаться лишь тогда, когда овощи уже мирно покоятся на новом месте. — И как это понимать? — хмуро спрашиваю у него. Рокудо не выглядит удивленным, видимо, уже был готов к моему негодованию. — Я не ем помидоры, у меня на них аллергия, — вдруг произносит он, и это вгоняет меня в шок. Казалось бы, чего тут странного, но! Мне только что отдали еду. Это, стоит признаться, дорогого стоит. — А просто оставить на тарелке нельзя было? Парень качает головой, а затем продолжает: — Ты и так худая, ку-фу-фу. Тебе нужно больше питаться, ку-фу-фу. На это у меня каких-либо слов вообще не находится. Я выгибаю одну бровь, как знак моего недоверия, но всё же понимаю, что это было сказано от чистого сердца. — Спасибо, — говорю ему и доедаю до конца. Немного неожиданно, что мне отдали часть еды, но приятно. Мысленно улыбаюсь, а затем возвращаюсь в свой любимый уголок. Почему-то всю эту ситуацию хочется обмозговать, причём здесь и сейчас. «Рокудо странный». Проходит уже, наверное, с недели две, как Рокудо стал жить со мной. За это время произошло не так уж и много, как я уже и говорила, каждый день как день сурка. Но вместе с тем мы стали гораздо больше общаться. Я уже не стараюсь закрываться в себе, а охотно отвечаю на его вопросы, пусть и не все. Да, я по-прежнему не люблю вспоминать прошлое и ворошить былое, но просто говорить ни о чём с ним довольно легко. Он легко находит темы для разговора, а я стараюсь их поддерживать по мере возможностей. «Ведь делать тут особо нечего». Всё меняется резко, внезапно. В один из дней забрали только Рокудо. Это не кажется мне чем-то странным, такое уже бывало и раньше. Но что-то заставляет меня напрячься, когда его неаккуратно поднимают вверх и слишком сильно сдавливают руки, заковывая в кандалы. Стоит отметить, что обычно мы носим браслеты, которые я иногда называю наручниками. Это всё же ошибка, так как они не сковывают руки, а просто плотно облегают. Снять их нельзя, а ещё именно из-за них нельзя использовать пламя. Наручники же нужны только для того, чтобы мы не сбежали, вот и всё. Что-то сковывает моё сердце, когда его укладывают на носилки. Сквозь прутья решетки вижу, как он всё ещё пытается сопротивляться, но с каждым разом всё слабее и слабее. В свой первый раз он чуть глотку не перегрыз человеку в плаще, а сейчас… Не хочу даже думать об этом. «Неужели это конец? Мы потеряли надежду?» Почему я об этом думаю? Я ведь давно смирилась с судьбой, так почему продолжаю тешить себя несбыточными мечтами? Ответа на этот вопрос нет, да и не будет. «Моя вероятность выжить стремится к нулю», — думаю, а самой хочется плакать от безысходности. Но слезу не помогут, а размазывать их по щекам совершенно не хочется. Почему боги так жестоки ко мне? Я твердо уверена, что я не властна над своей судьбой. Всё решают те таинственные сущности на небесах, а им я, видимо, не слишком приглянулась. Иначе не могу объяснить всё то дерьмо, в котором оказалась. Я жду. Жду, когда вернется Рокудо. Но время идёт, не останавливаясь, а его по-прежнему нет. С каждым часом моё сердце начинает стучать всё быстрее и быстрее. И это не по причине романтики, не надейтесь. Просто интуиция говорит, что с ним что-то происходит и это что-то не из разряда «хорошо». Глубоко вздыхаю, пытаясь успокоиться. Всё будет хорошо, нужно лишь немного подождать. Он же не настолько слабак, чтобы умереть за две недели. Да я его из-под земли достану, если помрет! Я блин год держусь и ничего, нормально всё. Ну, мерзну чутка, тошнит периодически, а иногда хочется сдохнуть — это всё обычное состояние подростка, коим я и являюсь. Мне лишь шестнадцать лет, так что я ещё подросток. Пусть и ненадолго. Мои размышления прерывает глухой звук, похожий на чьи-то шаги. Я вскидываю голову и вижу, как человек в плаще подходит к двери, открывает её, а затем скидывает бренную тушку Мукуро на пол. При этом он как-то странно смотрит на меня, а затем я отчетливо слышу хмыканье этой твари. «Твою мать! Рокудо!» Дождавшись, когда ноунейм свалит из нашей камеры, я бросаюсь к Рокудо. Я всё же ожидала, что на удар с полом он хоть как-то отреагирует, но нет. Его дыхание очень тяжелое и рваное, что не уже не нравится мне. Легонько хлопаю парня по щекам, а затем говорю: — Рокудо! Очнись, Рокудо! Это не помогает от слова совсем. Всё такое же бледное лицо и почти ледяные руки. Я хватаю его за плечи и начинаю трясти. — Рокудо, вставай, чёрт тебя дери! Да проснись ты уже! Я прекрасно понимаю, что он не спит. Это то и пугает больше всего. — Твою мать, Рок! Если ты сейчас не встанешь, я самолично закопаю тебя в землю. — Ку-фу-фу, как ты меня назвала? — ехидным голосом спрашивает парень. Что, простите? То есть, находясь в такой ситуации, он думает только о том, как я его называю. Нет, это уже переходит все границы. Именно поэтому я заношу руку над его головой и легонько ударяю ребром ладони. Рокудо кривится, а затем обиженно спрашивает: — Ну и зачем ты это сделала? — недовольно произносит он, но я вижу, что он не обижен. Я поднимаю взгляд на него и вижу то, чего бы не хотела видеть. — Что с твоим глазом? — Ку-фу-фу? — он наклоняет голову вбок. — А что с ним не так? Я в очередной раз жалею, что в камере нет зеркала. Даже в туалете не повесили, падлы. А иногда ведь хочется посмотреть, что на лице творится. Ну вот как ему показать, что с его правым глазом творится что-то неладное? — Он у тебя красный, — со вздохом отвечаю ему. — А ещё на нём странный символ, если правильно помню — это единица в японском языке. Лицо Рокудо сначала выражает смятение, а затем страх. Он бледнеет, а затем даже как-то зеленеет. — Что случилось? — с беспокойством спрашиваю у него. — Не молчи, пожалуйста! — видя его замешательство, дергаю за плечи. Парень приходит в себя и отвечает: — Это… первый путь ада. Своеобразная тренировка всех туманников. Они хотели узнать, насколько далеко я смогу зайти… Говорить ему очень тяжело и больно. Это видно в каждом его жесте, в легких подергиваниях пальцев, в дрожащих губах, в мечущихся глазах. Видеть его такого очень страшно, и мне хочется как-то помочь ему. «В конце концов, он же мне помогал», — думаю про себя, а затем, подавшись вперед, обнимаю его. Фигура у него не такая уж и мощная, но сам по себе он очень высокий. Он сидит на полу, а я стою на коленях, и его голова находится на уровне моей. Его дыхание опаляет моё правое ухо, но парень не спешит двигаться. Я и не тороплю. В конце концов он поднимает свои руки и неловко обнимает меня за талию. Слова не нужны, они будут просто неуместны в данной ситуации. Я притягиваю его ближе, и мне кажется, что я слышу биение его сердца. Очень громкое, неравномерное, неспокойное — так его можно охарактеризовать. Мои пальцы несколько раз проходятся по его спине, легонько царапая её. «Рокудо, какой же ты всё-таки дурак!» Решив отстраниться, аккуратно заглядываю в глаза. Странный символ уже исчез, и теперь его глаза сверкают двумя прекрасными синими огнями. Иногда мне кажется, что я могу смотреть в них вечность. В моей голове уже почти оформилась мысль, которую я хотела сказать, как вдруг: — Кха-кха, — заходится в кашле парень. Он всё также сидит на полу в своих штанах, и до меня доходит, что по ночам он спит без одеяла, пледа или хотя бы простыни. Закатываю глаза, а затем со вздохом сажусь рядом с ним. — Ку-фу-фу? — звучит как вопрос из разряда «что ты делаешь?». — Ты замерз, — как маленькому объясняю ему простую истину. — Если ты так и дальше будешь спать, то подхватишь воспаление легких. В это же время я расправляю накидку и уютно устраиваюсь под ней, подвинувшись как можно ближе к Рокудо. Мне всё равно, что он на это скажет. Как-никак, а здоровье важнее. Я не смущаюсь столь внезапной близости, которая вдруг окружила нас. «Какая вообще может быть близость за решеткой?» — спрашиваю сама себя и удовлетворенно хмыкаю. Парень тем временем прислоняется к стене, позволяя мне положить голову на его плечо. Со стороны мы похожи на двух нахохлившихся воробьёв, что кажется мне забавным. Сквозь дрёму я обхватываю руку Мукуро как мягкую игрушку, прижимая к себе. Последнее, что я помню, это довольный смех Рокудо и приятное тепло, разливающееся по телу. Утро встречает меня, на удивление, если не солнцем, то хорошим освещением уж точно. Внезапно заработала лампа в камере, до этого не работавшая примерно с месяца два. Исходящий от неё свет позволял разглядеть все детали скудного интерьера, до этого скрытые в полумраке. Отчетливо стали видны мои ладони, которые раньше я могла разглядеть, лишь подходя к решетке. Открыв глаза, пытаюсь встать, но что-то упорно не даёт мне это сделать. Оглядевшись, осознаю, что меня держит за талию Рокудо, который ночью, судя по всему, замерз и решил найти себе грелку. Ну, могу его поздравить — у него получилось. Толкаю парня несколько раз в бок, отчего он сонно открывает глаза и медленно обводит помещение взглядом. Если честно, в этот момент он выглядит так забавно, что я не могу сдержать смеха. По началу тихий он быстро перерастает в хохот. — Что такое? — даже забыл про своё излюбленное «Ку-фу-фу», ну как так то? — Доброе утро, страна, — со смешком отвечаю и встаю на ноги. Мышцы немного затекли за ночь, поэтому сейчас приходится делать несколько упражнений, чтобы унять эту колючую боль в ногах. Разомнувшись, бросаю взгляд на Рокудо. Он потирает глаза и почему-то выглядит очень усталым, хотя легли мы рано. Странно, да? Вот и я так думаю. Пока я выполняю упражнения, он пытается расчесать колтун, образовавшийся за время сна. Со стороны это выглядит очень смешно, особенно, когда он начинает ругаться, смешивая японский и итальянский. — Тебе помочь? — на всякий случай уточняю у него. Без чьей-либо помощи он вряд ли справится со своей проблемой, а выбор у него, так сказать, небогатый. Поэтому я беру свою расчёску и сажусь за его спиной. — Молчание знак согласия. Парень не сопротивляется. Напротив, он даже немного наклоняет голову, чтобы мне было удобнее расчёсывать. Я аккуратно провожу расчёской, стараясь не причинять боли. Её и так хватает в нашей жизни. Почему в голову приходит воспоминание о вчерашнем вечере. Я тогда действительно перенервничала и перепугалась, потому что эта зараза долго не приходила в себя. «Не хочу, чтобы он умирал. Пусть только попробует…» Но кроме этого вчера я назвала его не совсем по имени. Не, Рок, это почти Рокудо, тем более, что так его удобнее называть. Короче, как бы. И вроде бы он против не был. А с другой стороны мне будет неловко, если он меня по полному имени будет называть. А-а-а, да что же так сложно-то?! «Вдох-выдох. Спокойствие, только спокойствие». — Кари, — произношу я достаточно громко, чтобы меня услышали. Тишина как ответ меня несколько напрягает. Он там заснул что ли? — Что, прости? — недоумевающее ответил Рокудо. Кажется, он действительно не понимает, о чём идёт речь. — Можешь звать меня Кари, — в голове возникает странная ассоциация про традиционное японское блюдо, но не о нём речь вообще-то. — Ку-фу-фу, а ты уверена, что мы можем переходить на ТАКОЙ уровень отношений? — а голос ехидный-ехидный. Издевается. Не иначе. — Я тебя сейчас стукну, — грозно проговариваю, но глубоко в душе улыбаюсь. И почему он всегда такой радостный? Хотя нет, это не радость. Это лишь попытка жить здесь. В холодной, пропитанной тоской, камере. Кари и Рок. Что ж, звучит неплохо.