Flesh without blood

Коридоры оказываются слишком непосильной задачей для Чонина, цель которого в данный момент — прилечь где-нибудь и не подниматься, ожидая, когда в его голову ударят те самые воспоминания. Ян не до конца понимает, почему его так цепляет эта мысль о правде. Она не изменит его срока, а что сделано, то сделано. И вины Чонина так просто не вычеркнуть из хода жизни. Адвокаты смогут ему во всех подробностях расписать убийство. Вывалят перед ним на стол все улики, вплоть до орудия убийства. Тут тем более вопросов не останется. Ему из этой ямы уже не выбраться, как и из этих коридоров, которые в конце концов приводят в темноту. Из которой слышны странные звуки, что-то вроде всхлипов и хрипов, будто чьё-то горло сжимают до глухого хруста. Колени от этого звука непроизвольно подгибаются, но Чонин упрямо следует прямо, хватаясь за всё вокруг, чтобы хоть как-то держать себя в равновесии. На ощупь стены не очень приятные: шершавые, словно наждачка. Если к её поверхности приложиться лицом или ещё чем-нибудь, то от кожи наверняка останется голый кусок мяса. Ян не очень-то завидует парню, которого жёстко втрахивают в эту стену. Слышится отчётливое шуршание ткани по стене, которое сопровождается жалобным хныканьем при каждом толчке. Пальцы парня, прижатого к стене, уже опачканы кровью и плотно впиваются в плечи того, кто держит его на весу. Стена позади уже давно разукрашена кровавыми разводами, а как выглядит сам блондин и его спина вблизи, представить страшно. Чонину в принципе страшно. Он с ужасом смотрит на чужое бледное лицо, которое не сменяет гримасы боли. Яна пробивает холодом, словно наносят контрольный в голову, когда он сталкивается с чужим взглядом, полным мольбы. Чужие губы через силу складываются в обыкновенное «помоги», но Чонин стоит и ничего не может сделать. «А вдруг я окажусь на его месте?» Это единственная мысль, которая преследует сейчас подростка, который в жизни не испытывал физического насилия. Над таким зубрилой, как он, никто даже элементарно не хотел издеваться. Он просто спокойно проживал каждый день своей жизни. — Нравится, что видишь, сладкий? — чей-то шепот глухо отдается на задворках сознания. Чонин резко дёргается и сталкивается почти нос к носу с обладателем этого скрипучего голоса, — Можем тоже как-нибудь устроить… На него смотрит смутно знакомый мужчина. Тяжело сразу прикинуть его возраст, да и у Яна не особо много времени об этом задумываться. Чужое лицо кажется смутно знакомым, его образ отдается призраком в свежих воспоминаниях. Чонин понимает, что сталкивались они буквально пару минут назад. Тогда в кафетерии. «Бан Чан. Тот самый местный урод». Взгляд перебегает на насильника, который всё продолжает вдалбливать мальчика в стену, и его совсем не смущает наличие зрителей — его это будто только раззадоривает: движения становятся жёстче, а чужие всхлипы становятся практически не слышны.  В нём он узнает одного из шестёрок Чана, которые иногда позволяют себе больше, чем дозволено. Надзиратели просто не смогут им ничего сделать, а удвоение срока на них никак не повлияет. Чужое тело наконец перестает елозить по стене и оказывается где-то на полу. Чанбин натягивает нижнее белье и застёгивает молнию на форменной робе. Он как ни в чем не бывало проходит мимо скрючевшегося на полу блондина к Чану, который продолжает опалять своим хищным дыханием чужой затылок. Кажется, то место, куда попадало чужое дыхание, уже полностью онемело. Даже постыдные мурашки не расходились по всему телу. — Не думал, что ты стал любителем публичного секса, — усмехается парень за спиной Яна. — Он не был таковым, пока здесь не появились ты и этот мальчишка, — шутливо прикрикивает второй. Обыденная шутка. Да. Настроение ситуации сразу меняется. Эти двое сейчас больше походят на хороших друзей, обсуждающих последние новости. Будто минуту назад здесь не происходило изнасилования чьей-то жизни.  Чонин отмечает, что даже тюрьма не поменяет таких людей. Им просто дали доступную площадку для своих игр. Здесь их не отругают больше, чем дозволено, и они спокойно пойдут дальше топтать чужие кости, словно замки из песка. Сломанные игрушки им больше не нужны, как бы они красивы ни были. Чужие голоса растворяются где-то позади, оставляя Чонина и незнакомого парня одних в этом холодном закутке. Ян находит в себе силы перевести взгляд на блондина: выглядит он хуже, чем хуёво, это однозначно. Кожа, покрытая кровью и гематомами, серая, и через неё будто просвечивает каждая вена. Чужое лицо бледное и осунувшееся, да и Чонин не может припомнить, что видел этого парня хотя бы за одним приемом пищи. Чонин-то себя последние два дня вспомнить не может. Он даже мог его просто не заметить. До чего этот парень был невзрачный. Ян решается сделать пару шагов вперёд. Тихо и осторожно. Тело слушается ещё плохо, а создавать лишних телодвижений и звуков как-то не хочется. Чонин изо всех сил пытается в этой темени напрячь зрение, чтобы увидеть хоть что-то с такого расстояния. Его и полуживого парня разделяет всего два метра. Отсюда видно, как полуразодранная майка свисает с чужого веснушчатого плеча, как кровь, пот и волосы сбились в какой-то непонятный комок на чужом затылке. Парень сам еле дышит, сил на то, чтобы подняться у него нет — он лишь тихо скребётся ногтями об плитку, оставляя ещё больше разводов. «Чёрт! Нам же нужно отсюда сматываться. Иначе нас заметят и вставят по первое число уже мне». Чонин предчувствует, что диалоги с собственным сознанием скоро станут чем-то родным и привычным. Но что-то оно молчало, когда Ян тащился на подозрительные звуки в темный коридор. И вот! Он уже чуть не успел стать жертвой домогательства, и на его плече повисает еле живой парень. Чонин злится на себя, что нарушил собственное обещание не нарваться на проблемы. Парень на плече издает низкий стон боли прямо в ухо, когда рука Чонина сжимается на чужой талии сильнее, чем стоило бы. Ян пачкается в чужой крови, но сильнее цепляется за блондина, утаскивая его прочь отсюда. Дотащить парня до душевой чужого отсека оказывается непосильной задачей. Особенно, если знаешь расположение всех помещений лишь по рассказам своих припизднутых соседей, которых слышал через дымку транквилизаторов. Им так и так не удалось пройти незамеченными, ведь окровавленный парень и зашуганный Чонин, несущий его практически на себе, — очень обычная ситуация, которая не привлечет надзирателей, да, конечно. — Что вы здесь устроили, идиоты?! — как гром звучит около уха Яна. Его тянут за комбинезон куда-то в сторону, снова затягивая в непонятные закоулки. Он даже чуть не роняет блондина, но на удивление его подхватывают с другой стороны, и получается так, что побитый парень повисает между двумя телами. Легче, конечно, не стало ни морально, ни физически. Чонин замечает край белого халата, сразу понимая, что это местный врач или что-то вроде этого. Так что говорить сейчас что-то будет равно самоубийству. Всё сказанное вами будет использоваться против вас. Чонин просто волочится по коридору, не решаясь даже повернуть голову вбок, чтобы узнать, кто пришел ему на помощь. Он пытается угомонить своё тяжёлое дыхание, которое немного некстати, когда тащишь на себе кого-то. Сердце продолжает биться в бешеном ритме настолько громко, что Чонин не слышит собственных шагов, которые будто звучат в такт с пульсом. Торможение происходит резко, когда за поворотом появляется невзрачная дверь, которая перестает быть таковой, когда рядом обнаруживается небольшое окошко с железной сеткой, через которое каждое утро заключённые получают свою дозу медикаментов. Сейчас оно наглухо закрыто с противоположной стороны, закрывая происходящее от посторонних глаз. То есть никто, даже при огромном желании, не увидит, как Чонин и этот медбрат затаскивают полуживое тело на кушетку. Приземление парня получается довольно жестким не по их воле, что вызывает болезненный стон. Ребра по-прежнему не целые, так что дышать в принципе трудновато. — Сколько я, блять, раз говорил ему, чтобы он не шлялся по закоулкам и спокойно ждал меня в столовой. Тупоголовый ребенок, — Чонин даже слишком сильно дёргается, когда недовольный голос доктора разрывает стену из болезненных стонов. — Ты! Подай мне бинты с той полки и перекись, — командует мужчина Яном, в это время пытаясь освободить блондина от верхней части робы, которая выглядела не лучше половой тряпки. На ней то Чонин и заметил бейджик, который имелся и у него самого. «Ли Феликс» гласила надпись. У доктора же, какие-либо опознавательные знаки отсутствовали. Чонин быстро мечется к полкам и возвращается обратно. Теперь он может разглядеть увечья вблизи. Это выглядит не так плохо, но насчёт голого мяса он был прав. Так же пострадало лицо: бровь была рассечена будто повторно и из нее продолжала идти кровь, заливая практически всю правую часть лица. Именно за неё доктор принимается в первую очередь. Он не жалеет медикаментов и, кажется, тратит практически весь бутылёк на одного Феликса, бережно промакивая каждую его ссадину. — Эй, — он снова обращается к Чонину, который всё так же тихо ютился в углу кабинета, — Спасибо, что попытался помочь ему, а то в этот раз он сам до меня не дополз бы. Не думал, что в этом месте остался ещё хоть кто-нибудь, кто знает, что такое сострадание. — Это происходит постоянно? — они оба понимают, что хочет узнать Ян. Твердое выражение лица становится слишком красноречивым ответом.