Flesh without blood

Тук-тук. Слышите звук? Это сердце Сынмина падает на дно грудной клетки, а запястья стягиваются холодным металлом из страха. Он не позволяет повернуть голову в бок и лишь смотрит на судью, который уже начинает собирать свои вещи. Всё! Заседание закрыто! Сынмин проиграл это дело. Он будто чувствует спиной это лёгкое ликование в душе Хёнджина, который  так же не смеет поднять взгляда с рук до того момента, пока его не уводят. Ким не знает, что на лице Хвана не дрогнул практически ни один мускул. Единственное, что он себе позволил так это маленькую улыбку, которая на секунду сложилась на его лице, пока судья выносил вердикт. Теперь он практически чист перед законом, но в глазах Сынмина он стал ещё большим мудаком. Он даже не будет жаловаться, если младший вмажет ему, сильно, до крови, прямо так, чтобы темнота перед глазами не пропадала несколько дней. Сынмин даже не знает, чего ожидал, когда его под конвоем вели в зал заседаний. Было немного волнительно, а тот разговор с Джисоном глубоко залёг на подкорки сознания, периодически всплывая некоторыми отрывками в голове. Когда его уводили, Хан лишь утешающе сжал его ладонь перед тем, как на запястьях сомкнулись наручники. Ким ценит это. Ценит то, что даже Чонин обещал как можно быстрее расправиться с работой, чтобы встретить старшего после суда. Так и случилось. Вся камера в полном составе нервно ожидала его на своих койках. Все понимали, что решение будет не утешительным. Уджин сидел на своей верхней койке, одна его нога была подогнута под пятую точку, а вторая свисала вниз, словно маятник, раскачиваясь туда-обратно. Чонин так же занимал своё законное место и даже не ворчал, что Ким снова распустил свои конечности, лишь переводил взгляд вслед за ней. Джисон же захватил в свой плен подушку Сынмина, чему он будет не очень рад, но парень сейчас не думает об этом, сжимая её в своих объятиях. Все они нервно ждут когда отодвинется задвижка по ту сторону двери. Слышатся громоздкие шаги, которые отдаются эхом по всей комнате, расщепляясь где-то под потолком. Знакомый скрип следом расползается по комнате, и в неё попадает часть тусклого света из коридора, где лампочки будут поярче, чем в их конуре. Дверь захлопывается прямо за спиной Сынмина, и тот просто стоит посреди их небольшой комнатки, впитывая в себя тишину. Его лицо такое же немое, только уголки губ слабо подрагивают, копируя лампочку, которая беснуется от напряжения. Джисон первый решает разрядить обстановку: он отсаживается в бок, освобождая место для Кима. Парень переводит на него свой темный взгляд и заключает подушку в свой плен, утыкаясь практически полностью лицом в неё. Хан слабо поглаживает его по спине, чувствуя, как под его ладонью просыпается рой мурашек. Больше Сынмин никак не реагирует на чужое присутствие. — Что они сказали?— тихо спрашивает Джисон. Он делает это осторожно, понимая, что Сынмин без таблеток может выкинуть что угодно, особенно когда ситуация вышла из-под его контроля. — Они сняли запрет. Как оказалось, за эти месяцы Хёнджин якобы не нарушил допустимое расстояние, а по справкам он стабильно принимает медикаменты. Я просто не верю в это. Этот ублюдок Чанбин слишком хорошо постарался,— шипит Сынмин, отнимая подушку от своего изрядно помятого лица. — Только не делай ничего глупого. Времени осталось мало, не порть его и не удлиняй себе срок. Над Хёнджином жизнь уже и так пошутила, ты хуже уже не сделаешь,— посмеивается откуда-то сверху Уджин. Сынмин смотрит на него тяжёлым взглядом, а затем снова опускает его куда-то в грязно-белые простыни. — Мерзко от самого себя. Коленки подкашиваются, как у какой-то девчонки при виде своего бойфренда. Не видеть бы его вечность и выцарапать глаза, чтобы таращиться было нечем,— ткань опасно трещит под чужими пальцами. Она издает последний хруст, и облако пыли и пуха разлетается по койке. Ким вдыхает как можно глубже, чтобы душой почувствовать этот гадкий осадок на своих лёгких. Ему похер, что на следующей сдаче белья он получит от надзирателей. И Сынмин серьезно представляет, как купался бы в крови этого мудака, за все те мучения и потерянные нервные клетки. Он бы смотрел в пустые глазницы и смеялся, громко и надрывно, так, чтобы голосовые связки превратились в подобное месиво, как то, которое под пальцами. Ким бы живьём содрал с него кожу, чтобы больше нечем было завлекать глупых и наивных, коим сам Сынмин не является. Он умнее. Он не попался на удочку этой приторной улыбки и милой родинки именно под тем глазом, которым Хван обычно подмигивает. Сынмин слишком подробно запомнил все эти маленькие детальки, фантазируя, что было бы если бы они когда-нибудь исчезли. Глаза застилает страх, а Ким давно проиграл эту битву. А именно в тот момент, когда признал себе, что ему страшно, ведь Хёнджин был именно тем типом психов, которые показывают в кино на старой чёрно-белой пленке под дребезжание скрипучего радио: тихий, который долго пялится на свою жертву, которая сходит с ума от этого взгляда, который будто инъекцией вводится под кожу. Это именно тот случай, когда взгляд о человеке говорит многое. Про Хван Хёнджина лишь можно сказать, что его душа такая же гнилая, как чернота его глаз.

***

Ужин абсолютно безвкусный и как всегда больше напоминает рвоту, чем что-то съедобное. Чонин думает, что скорее от голода подохнет в этом месте, чем от заточки "коллеги" по работе. С того случая прошла уже неделя. Все молчат, но продолжают шушукаться. Порой возникает ощущение, что они находятся в женской тюрьме или школьной столовой, которая является любимым местом для промывания косточек. Ян всем богам посылает свое огромное "спасибо" за то, что Джисон больше не прогуливает невесть где смены и теперь не отходит ни на шаг от младшего. Нос ещё немного побаливает, а душу греет мысль, что того старикана, который слишком любит размахивать кулаками, перевели в другой корпус и накинули пару месяцев за буйство. Видимо весь процент справедливости во вселенной перепал на душу Чонина. Ян так и продолжает ходить с нелепым пластырем, который уже не в силах прикрывать зажившую рану и синяк, который расползся под глаза. Видок у парня сейчас более, чем хуёвый. Подкрепляет все это дело обострившаяся паранойя, что где-нибудь за углом его будет поджидать Бан Чан, которого с того момента и след простыл. Чонин выбирается из прачечной самым последним. Теперь из-за дебоша его нагружают двойной работой, чтобы жизнь сказкой не казалась. Джисону же сегодня пришлось одному идти встречать Сынмина, который в защите сейчас нуждался больше, чем тощая тушка Чонина. Чонин утешал себя этой мыслью ровно до того момента, пока его не хватают за грудки форменного комбинезона и не вжимают в ближайшую стену. Он ожидал увидеть кого угодно, но не самодовольную рожу Чанбина, которая сейчас находилась непозволительно близко. — Вот ты и попался. Хах. За тобой один должок, не припоминаешь? А вот Бан Чан всё помнит,— его лицо, кажется, становится ещё ближе. Они практически соприкасаются губами, а у Чонина просыпается адское желание вцепиться в чужое лицо зубами. Но тут он оказывается быстрее и захватывает чужие губы, пока Чонин не успел сказать что-то едкое. Это подобие поцелуя выходит очень глубоким и кровавым. Чонин чувствует, как чужой язык проходится по его нижней губе, но не стремится дальше. Ян пытается взять ситуацию в свои руки и нарочно закусывает чужую нижнюю губу и долго не отпускает, чтобы прокусить как можно глубже. Со не нравится такое поведение со стороны какой-то подстилки, и поэтому на парня сразу обрушивается сильная пощёчина, от которой его затылок плотно прибивает к стене. — Если так хочется кого-то трахнуть, то беги к своей шлюхе. Твоего босса никто не заставлял лезть,— Чонин держит лицо, ведь пощёчина не была больнее того удара в нос. — А может я хочу поиграть именно с тобой. Хочу сделать тебе больно, думаю, Чан не будет против такого исхода,— парень заставляет отлепиться его от стены, потянув всё за тот же комбинезон. Чанбин тащит Чонина практически силком куда-то в складские помещения, которые скорее всего ещё не успели закрыть. На счастье Со так и случается, и он не медлит: распахивает дверь и сразу зашвыривает Яна в груду коробок. Младший шипит, чувствуя тупую боль где-то под ребрами, которая становится ещё сильнее, когда Чанбин наваливается сверху на него, пытаясь параллельно стянуть с его плеч форму. — Знаешь,— целует куда-то в шею,— тебе никогда не шёл этот ужасный оранжевый цвет. Чонин не отвечает, а лишь сильнее начинает брыкаться, когда чужие губы начинают оставлять засосы на шее и спускаются куда-то ниже, оставляя след от слюны через всю грудь. Со ласкает розовые соски, проходясь по ним и плоскому животу языком. Ян пытается попасть обидчику промеж ног, но его попытки пресекаются, когда Чанбин совсем спускает верхнюю часть комбинезона, и он так остаётся висеть на одной ноге Чонина. Сам Со устраивается между чужих бедер, спускаясь всё ниже и ниже, продолжая оставлять мокрые следы, от которых Ян морщится, ведь они быстро превращаются в испарившуюся пленочку, которая стягивает кожу. — Начнём же веселье!— восклицает Со, а затем слышится хруст ткани, такой же, когда раздираешь подушку. Нижнее белье Чонина становится непригодным для носки, а по телу проходится сквозняк. Чанбин придвигает его ближе к себе так, что младший чувствует своей спиной каждый острый угол коробки. Та былая увлеченность пропадает с лица Со, с которой он смаковал каждый сантиметр чужого тела. Теперь на нём снова маска садиста, который своей рукой способен удержать сразу два запястья Чонина. Ян слышит, как растёгивается чужая ширинка и уже передает привет всем своим умершим родственникам и Бан-сука-Чану, который натравил своего пса на него. Он начинает брыкаться с новой силой, когда чувствует головку члена около заднего прохода. — Не сжимайся, сделаешь только хуже себе, малыш,— Чонин конечно же его слушает, лишь вцепляется в чужой подбородок зубами. Чанбин издает нечеловеческий рёв и отшатывается назад и спотыкается о коробки, прижимая ладонь к ровному следу от зубов. Кровь скатывается ему куда-то за воротник. Он стонет от боли и пытается подняться, но лишь получает сильный пинок от Чонина, который натягивает на себя комбинезон. — Желаю тебе захлебнуться.