Flesh without blood

Солнечный свет пробивается через небольшое окошко под самым потолком прачечной. Оно особо не несёт в себе никакой функции, как кроме создателя небольшого сквозняка и напоминания о том, что существует жизнь и за пределами тюрьмы. Чонин провел не слишком много времени взаперти, чтобы полностью забыть, каково это, находиться там. Сейчас окошко для него служило лишь отличной вентиляцией, не позволившей Яну свалиться замертво прямо на рабочем месте. Джисон же напротив практически поехал крышей в предвкушении тех запахов, видов и ощущений, которые могут его ожидать впереди. Казалось, что вне этих бетонных стен его ожидала счастливая жизнь. Ян не удивится, если у парня окажется список "Пятьдесят вещей, которые я должен сделать, пока снова не попал за решетку". Зная Джисона, у него во всех пятидесяти пунктах было бы написано "Минхо", но не обязательно же кто-то должен знать об этом. Чонин слабо улыбается от своих собственных мыслей и украдкой кидает взгляд на парня, который сидит на койке напротив, вливая Сынмину в уши кучу ненужной информации. Младший готов поспорить, что как только Ким освободится, то он сбежит настолько далеко, чтобы Хан нигде не смог найти его. В голову вкрадывается не очень приятная мысль, которая заставляет и без этого слабую улыбку померкнуть. А будут ли помнить о нем? Были ли они друзьями на самом деле? Сомнение откладывается где-то в глубинах подсознания, оставляя неприятный осадок. Но Чонин старается не думать об этом, ведь так не хочется портить такой приятный момент, в который почти все они счастливы или по крайней мере делают вид. Хотелось бы узнать всех этих людей в других обстоятельствах, в которых они не являются злостными преступниками с поломанными жизнями, которые стали таковыми до или во время нахождения в бетонных стенах. Страшно спрашивать, какими были их прошлые жизни, ведь сейчас от них остался практически один прах, который медленно ускользает сквозь пальцы, а его никто и не желает поймать. — Можете мне пообещать кое-что? — тихо спрашивает Чонин, наконец задерживая взгляд на Джисоне и Сынмине, которые даже затихают от такого внезапно серьёзного тона младшего, — мы же встретимся там? Сынмин секунду мнётся, переглядывается с Ханом и незамедлительно перебирается на койку к Яну, прихватывая за собой Джисона. Сердце стучит где-то в глотке, ведь он так боится сказать что-то поперек. — Если ты захочешь этого? Если ты захочешь, то мы будем навещать тебя каждую неделю и переводить деньги на тюремный счёт, чтобы ты мог покупать те печеньки,— Сынмин умещает чужое лицо в своих ладонях и пытается разглядеть что-нибудь в этих детских глазах, которые таковыми давно не являются. В них плещется море вперемешку со слезами, такое же солёное и буйное. Киму кажется, что на чужой радужке отпечаталось всё то, что Чонину пришлось здесь увидеть или испытать на себе. Кажется, будто он пропускает все слова Сынмина мимо ушей и смотрит куда-то сквозь него. — Мне страшно. Времени осталось не так много, а я так и не рассказал вам многого, — тихо произносит Ян. Они молчат. Теперь Чонин вжимается лицом куда-то в чужое плечо, укрытый объятиями Джисона. Появляется ощущение, будто они вернулись на несколько месяцев назад, к тому моменту, когда это всё только начиналось. Ян в чужих руках непривычно маленький и тихий, коим он был раньше, шугаясь практически каждой тени. — Ты можешь рассказать нам всё, если боишься, что не успеешь. Не держи всё в себе, — осторожно произносит Хан, боясь испытать на себе гнев Сынмина, — Какой вынесли вердикт? — От трёх до пяти,— младший отрывает голову от чужого плеча и смотрит прямо в глаза Джисона так, что последний чувствует, как мелкие мурашки расползаются по его спине. Созерцание этих омутов приводит в движение самые глубокие частички души, — Я уже точно не помню формулировку статьи, но что-то про убийство в целях самообороны с факторами, отягчающими приговор. Если честно, то я не знаю, правда это или нет. Чонин замолкает на секунду. — Я мало что помню с того дня. Моё сознание будто блокирует эти воспоминания, я помню всё что угодно, но не убийство: какие хлопья я ел на завтрак, цвет блузки, которая была на маме в тот день, из какого металла были сделаны запонки на рубашке отца. — Но ведь теперь это не важно,— тихо произносит Сынмин. Ян вскидывает свой взгляд на него, — Ты уже здесь, и мало что можно поменять. Помни, что тогда мог бы умереть ты. — Но может я тогда хотел этого? Кто знает? *** Они во время ужина всё в той же врачебной каморке. Все слишком заняты трапезой, чтобы заметить отсутствие какого-то Хан Джисона, который вовсе скоро станет призраком прошлого, который будет жить лишь в этих небольших надписях, выцарапанных всем тем, что только под руку попадётся. Он сам уже не помнил, каким образом эти царапки остались незамеченными во врачебном кабинете и не были замазаны новым слоем штукатурки. Эти надписи давно утратили какой-либо конкретный смысл, особенно для Хана, который с трудом может помнить, каким вообще образом эти слова, уродующие стену, появились там. Джисон помнил только, как Минхо осторожно прикасался к ним, обводя каждый слог подушечками пальцев и собирая цементную пыль на пальцы. Помнил, как небольшая улыбка трогала чужие губы. Ли никогда особо не жаловался на порчу имущества и лишь наблюдал, как появлялись новые надписи. — Что они означают? — Джисон лежит у него на груди, а Ли перебирает чужие пряди, думая о том, что младшему подошло бы быть блондином. Да, это хорошая идея. — Они? — Хан проводит по надписям ладонью, стирая слой невидимой пыли и делая их чётче, — Я не помню конкретного значения каждой из них... Он замолкает и не озвучивает собственные догадки, не зная, как старший может отреагировать на них. Джисон благодарен, что в данный момент Минхо не может заглянуть в его глаза и вытянуть всю правду самостоятельно. Хан чувствует, как чужие пальцы останавливают движение, единственная доступная ласка вдруг прекращается, что слегка настораживает парня. — Единственное, что я знаю, так это то, что я оставлял их после каждой встречи с тобой. Случайной она была или намеренной — каждая из них занимала особенное место в моем сердце, — он нехотя поднимается с нагретого места и седлает чужие бёдра, вызывая сдавленный вдох. Джисон закусывает губу и надеется, что хотя бы таким распутным поведением он сможет увести разговор подальше от этой темы. Он касается своими бёдрами чужих и жалеет, что даже через тонкую ткань тюремных штанов мало что можно почувствовать. Руки Минхо очерчивают тело парня от колен до бёдер, останавливаясь так, чтобы не пересечь грань допустимого, и чувствует, как парень на нем слегка вздрагивает. В глубине души Джисона такой расклад не устраивает, он устал быть всепонимающим бойфрендом, поэтому он опускает ладонь на ширинку чужих синих джинс, за что сразу получает сконфуженный взгляд от Ли. Но он не останавливается и надавливает на чужой бугорок, пытаясь вызвать хоть какую-то реакцию. — Малыш... Ты же понимаешь, что мы не можем... Что я не могу...— он собирает чужие ладони в свои и сильно сжимает их, пытаясь превратить этот жест в проявление ласки. Они пару секунд задерживают взгляд друг на друге, и Минхо притягивает Хана обратно в свои объятия, оставляя целомудренный поцелуй где-то на макушке, пахнущей тюремным шампунем, больше напоминающим хозяйственное мыло. "Жизнь даёт нам то, что мы способны пережить". Гласит одна из надписей. Джисон почему-то уверен, что именно ее он оставил в день их знакомства, который он помнит уже смутно, словно это произошло несколько десятилетий назад. А всего-то прошло три года. Именно то, насколько быстро течёт время, поражает Хана. С Минхо этого даже не чувствовалось, ведь всё вокруг будто замирало, когда Джисон тайком пробирался в его кабинет под всякими тупыми предлогами или когда они подолгу держались за руки, сохраняя дистанцию. Последнее было личной просьбой от Минхо, которую Джисон слишком боялся нарушать. " Доброе утро. Добрый вечер. Доброй ночи".