Flesh without blood

Никого. Снова. Чонина это даже особо не удивляет. Он уже начал привыкать к фантомному чувству одиночества с того момента, как тяжелая решетчатая дверь захлопнулась за ним, а потом она захлопнулась уже для Джисона, только немного в другом направлении. Ян в тот момент обещал себе особо не растрачиваться на эмоции, ведь тюрьма — это не то место, где можно заводить друзей, ведь так или иначе их время когда-нибудь придёт . Они будут уходить, а Чонин будет оставаться наедине с собой. Даже "день свиданий" он проводит здесь, а именно напротив нескольких окошек, через которые видно, как заключённые общаются со своими родными. Чонин, увы, ни разу не пробирался дальше этого стекла, он лишь впитывал чужие улыбки и пытался представить свою собственную, если кто-нибудь из родни решился бы его проведать. А сейчас он может лишь делать вид, что ждёт кого-то, наблюдая, как Сынмин мило беседует со своей матерью, которая уже ждёт не дождётся своего Мин~и. Иногда он задумывается о том, что бы он мог сказать своей матери. Банального "прости" было бы просто недостаточно. Они могли бы посидеть просто в тишине — Чонину этого было бы достаточно. Присутствие мамы и так много значило бы для него в этой ситуации. Но посещений уже давно не случалось, увы. Раздаётся очередная сирена, оповещающая об истечении двадцати минут. Это означает, что именно для этой группы заключённых свидание окончено. А решетчатая дверь вот-вот раскроется, впуская других. Чонин все так же сидит неподвижно, зная, что пока он сидит тихо, его вряд ли погонят отсюда. Он просто наблюдает за тем, как заключённые прощаются, как по щекам женщин текут слёзы, как кричат маленькие дети и как мужчины потупляют взгляд в пол при прощании. Комната за стеклом снова опустевает, но ненадолго. Охрана не мешкает и впускает очередную партию людей, которая неловко жмётся от всей этой бетонно-металлической ауры. — Ты что здесь забыл? — начинают пропускать заключённых, и Чонин наконец привлекает чьё-то внимание. Яну даже тяжело оторвать взгляд от этого кусочка жизни, от живых эмоций которые испытывают люди "извне". — Не важно... Тебя, наверное, ждут там, раз ты здесь,— сегодня даже нет особого желания препираться с Бан Чаном, потому что сегодня Чонин посвящает день лишь одному себе. — Разве есть смысл просто прохлаждаться здесь, если знаешь, что никто не пришёл? — уже почти все заключённые оказались по ту сторону стекла, и только Бан тратил своё время на Чонина. Младший отметил для себя, что Чан периодически косится в сторону "комнаты свиданий", уцепившись за кого-то взглядом. Яну было даже немного интересно, кто же навещает этого придурка. И Чонин не был удивлен, когда он осторожно взглянул в ту сторону, куда было направлено внимание Бана, и увидел там молодую девушку. Может, это его сестра или подруга, кто знает? — Твоя подружка? Вау, не думал, что байки про то, что девушки клюют на бэдбоев, правдивы,— Чонин скользит остекленелым взглядом по самому Бану, останавливаясь на его лице. Последний пытается успокоить мурашки, которые готовы разбежаться по телу от этого зрелища. —А что? Ревнуешь? — Чан натягивает на лицо самую гаденькую ухмылочку, думая, что тем самым он способен как-то задеть парня, поиграть на его нервах. Но Чонин оставляет вопрос без ответа, отворачиваясь к стеклу. Бан пилит взглядом его осунувшийся профиль, сгорбленную спину и посиневшие пальцы. Это место кого угодно способно превратить в ходячий труп. Только чудо и отсутствие надзора порой помогает почувствовать себя человеком. И Бан Чан не из тех, кто упускает такую возможность. — Не сиди тут долго... Будут мучать кошмары. Это единственный раз, когда Бану даже не хочется бесить Чонина. Сердце даже проникается каким-никаким сочувствием к чужой покалеченной душе. "Как начать любить жизнь" — пособие для чайников. *** Тёплый ветер щекочет отросшие волосы, а запах современного мира, неизведанного для Джисона, кажется всё ближе и ближе. Музыка, льющаяся из автомобильных колонок, кажется каким-то хламом, которым она и была несколько лет назад. Окно открыто нараспашку, но Джисон не решается высунуть руку или лицо, чтобы почувствовать на нем закатные лучи. Минхо даже разрешил ему это сделать, но Хан как-то не решается, сжимая края клетчатой рубашки, накинутой на футболку, принадлежащей Минхо, которая даже не пахнет стерильностью, а чем-то пряным, что казалось непривычным. Теперь единственная клетка — клетка на его рубашке. — Не хочешь заехать перекусить? Или подстричься? Что угодно,— мягко предлагает Ли, не отрывая взгляда от дороги. — Ты намекаешь, что мне пора отстричь мои прекрасные локоны? Какая грубость! — наигранно вздыхает Джисон и дёргает себя за пряди, которые небрежно торчат на затылке. Он сам их не любит и вообще давно забыл, что такое адекватная стрижка. В тюрьме ему не было особого дела до этого, внешний вид не играл какой-то решающей роли, разве что, может быть, немного отпугивал таких, как шайка Бана. — Тогда займёмся этим завтра, заодно и купим тебе одежды,— Минхо бросает на него взгляд через зеркало, которого Хан упорно пытается избежать. Ли слишком красивый для него: его кожа бледная, а волосы сложены в модную укладку. Джисону даже становится немного не по себе рядом с ним, ведь со стороны они выглядят слишком нелепо рядом с друг другом, хоть никто и не видит их. — Что ты вообще нашёл во мне? — грустно хмыкает Хан, пытаясь словить ладонью последние солнечные лучи. — Ты просто заполнил дыру в моей одинокой жизни. Такие вещи не объяснить словами, — он убирает ладонь с коробки передач и кладёт её чуть выше колена Джисона. Тот слегка дергается от такой внезапной инициативы старшего, но наконец отлипает от окна, — После того, как я отучился в университете, мне лишь оставалось заступить на работу. Я даже отработал свой честный год в больнице, но это оказалось не моё. Минхо морщит нос и поглаживает чужое бедро, не сводя взгляда с дороги. — Мне не нравились люди. Их огромное количество. Поэтому тюрьма оказалась отличным местом, где можно было бы находиться в тишине, — сдавленно усмехается Джисон, где-то глубоко в душе принимая тот факт, что он не готов сталкиваться лицом к лицу со свободой, глубоко зарывшись в яму из своих сомнений, от которых его защищали четыре стены камеры в тюрьме. Солнце уже совсем низко. Его розовые лучи скользят по Джисону, по лицу Минхо, да по всему вокруг! Хан осторожно подставляет руку под струящийся ветер, проходясь пальцами по приоткрытому окну, прежде чем наконец поймать этот злополучный лучик, который даже его коже болезненного цвета придаёт персиковый оттенок. Пахнёт солнцем. — Я хочу проколоть уши,— Хан откидывается на спинку сиденья, прикрывая глаза и продолжая "ловить" лучи. — Хорошо. *** Кулаки чешутся. Зудят так, что хочется до крови разодрать костяшки, чтобы прямо до кости и черных синяков. Ведь это даже не сравнится с той гнилой раной на его сердце, которая уже даже корочкой не покроется, а будет изредка кровоточить. Ноги сами несут тело в хорошо известном направлении. Чанбину все равно, кто его увидит или услышит. Никто же не сможет ничего сделать. Да! Никто не сможет его остановить. Все просто расступятся в стороны, освобождая ему путь. Со Чанбин всегда получает то, что захочет. Это правило, которое опасно нарушать и которое даже сам Со осмелился нарушить один единственный раз, когда мертвый взгляд Феликса оказался сильнее, чем эго Чанбина. Со клялся самому себе, что заслужил ненависть Феликса, но как же это чертовски не нравилось той части души, которая желала обладать. Послушный пёсик наконец сорвался с цепи. Хоть Чанбин и боялся, но он понимал, что потерю Феликса он не переживёт. Держаться в стороне было просто выше его сил, а слова Ли никогда не являлись для него блоком. Здесь идёт своя игра, в которой правила Феликса — ничто, ведь он просто не выкарабкается из-под авторитета Чанбина, следуя им. Камера Феликса совсем близко — до неё осталось несколько точно таких же. Почти все ушли на завтрак и вряд ли нагрянут в свои "гнёзда" перед отработкой, что давало Со отличную возможность навестить Ли без лишних глаз. Сам Феликс перестал посещать завтраки вовсе, рискуя столкнуться там с Чанбином. То признание добавило ему уверенности, но не намного. Но предчувствие наконец-то не подвело его, ведь Со Чанбину доверять нельзя. Ян Чонин — самый неожиданный гость, которого можно застать в камере Феликса. "Бан Чан оказался прав!" Мелькает в чужой голове. Этот маленький гаденыш настроил Феликса против Со, ведь малыш Чанбина не мог сказать тогда таких вещей. Это говорил не он, а Чонин через него. Да! Он просто промыл ему мозги, сделав Чанбина в чужих глазах каким-то монстром. Ярость кипит в жилах ещё сильнее. Вены на запястьях раздуваются и натягиваются. Чонин, сидящий на койке, вздрагивает, не зная, куда себя деть, но его выражение лица не меняется, — он лишь хватается за локоть Ли, крепко цепляясь за него. Феликс также нервно вздрагивает, пытаясь прикрыть его собой, зная, что визит Чанбина ничем хорошим не окончится. Феликс оказывается легкой преградой, которую Со способен одним взмахом откинуть в сторону. Он так и остаётся где-то на полу, понимая, что беспомощен. Слёзы текут по щекам от осознания собственной никчёмности. Теперь из-за его проблем страдают другие люди, совершенно непричастные к их с Чанбином разборкам. Удары рассыпаются по телу Чонина хаотично. Чанбин не чувствует своих кулаков практически так же, как и Чонин не чувствует своего тела. Кажется, будто грудина и рёбра скрипят и хрустят под чужой обувью. Дышать становится практически невозможно, ведь легкие будто вовсе лопнули, и нечему сокращаться под осколками костей. Он совершенно бессилен. Ногти давно обломались до крови, а кончики пальцев горят от трения об чужую униформу. Чонин давно не пытается отбиться, ведь на нем итак не осталось живого места. Оставалось закрывать лицо, чтобы чужие удары не смогли добраться до него. — Что здесь происходит?! — Чонин не видит лица того, кто осмелился посмотреть на их бойню. За голосом можно различить шаги, которые раздаются по коридору. Удары становятся реже, но не прекращаются. Чонин почти находится в отключке, поэтому не чувствует практически никакой разницы. Он даже не понимает, что Чанбина пытаются оттащить от него. Боль сильнее всех других чувств, она застилает взор чёрной пленкой. — Чонин! Господи, что же ты забыл здесь, придурок, — кто-то пытается его поднять и берет лицо в ладони. Ян даже не удивляется знакомому голосу. Ему без разницы, кто вытащит его отсюда: Чан или надзиратели. Проблем будет одинаково много. Чонин обеспечит их. Чан шепчет какую-то нечленораздельную хрень, прижимая голову Чонина к своей груди, поглаживая слипшиеся от крови волосы, пока надзиратели пытаются скрутить Со. Пальцы Бана испачканы в крови Яна, но представлял он это немного иначе. Чонин на его руках даже не дергается, лишь обессиленно пытается глотнуть воздуха, который с трудом достигает до его легких. Сердце Бана стучит с нереальной скоростью. А страх заставляет язык прилипнуть к нёбу. Это даже не страх за собственную шкуру, а за Чонина, который скрючился на его коленях. — Теперь я не буду молчать...— Ян разлепляет ссохшиеся губы и произносит это настолько тихо, что даже Чан не может разобрать его шепота за придыханием, с которым это было сказано.