Flesh without blood

—Ну, и зачем?!— Сынмин практически трясётся, стараясь не поднимать взгляд на Хёнджина, который слишком сильно притих, учитывая то, что он только что спас чью-то задницу. Они снова находятся в каком-то закрытом наглухо гадюшнике. Все нутро Кима взывает его выбраться отсюда и больше не вмешиваться в это дерьмо. Хенджин держит себя, словно гордая сучка. Он упрямо смотрит на мигающую лампочку, задрав высоко подбородок. В голове вертится мысль о том, что она вот-вот должна погаснуть навечно, просто подходящий момент для этого ещё не нашёлся. Мельтешащий перед глазами Сынмин откладывается лишь где-то на задворках сознания. Ведь сейчас только сам Хван может владеть своими мыслями, и никто не встанет поперёк, закрывая обзор. Сынмин разносит эту небольшую кладовку в щепки. Создаёт слишком много лишних звуков: скидывает содержимое стеллажей, пинает коробки и пытается выдрать сами полки из стены вместе с винтами. Он выпускает тот самый бушующий ураган, который никогда не переставал жить в нем, разгоняя мысли в голове и гнев по крови. Этим они-то и различались с Хенджином, ведь тот был просто горой, кучкой валунов, которые никак не могли препятствовать надвигающейся стихии или другим внешним раздражителям. Хенджин слишком долго был безвольной куклой, у которой полностью атрофировался мозг, больше не способный принимать решения самостоятельно. Единственное, что было выбором самого Хвана, так это любовь к Сынмину, въевшаяся в него настолько, что реальность теперь воспринимается только через призму этого токсичного пятна, возникшего где-то в районе сердца. Парень может признать, что жизнь стала скучнее, а проблем стало больше, когда он наконец завладел Кимом. Всё стало как-то слишком легко и доступно. Но это не отменяло того состояния, в которое впадал Хенджин, как только его взгляд скользил по лицу Кима, или он касался чужой кожи. Даже неважно, каким образом это происходило: лёгкое столкновение пальцами или же жёсткий секс у стены подсобки. Всё одинаково сносило крышу, заставляя стаи мурашек пробегаться по телу. Это особенно хочется сделать сейчас, когда Сынмин сидит на корточках среди этого разрушенного хлама. Парень обхватывает себя обеими руками и затихает, пытаясь сжаться в собственных объятиях. Хенджину хочется в этот момент стать спасательным кругом, но вероятность того, что, наоборот, скорее потонет он, более вероятна. — Я знал, что это был спектакль.— Хван на секунду застывает, видя, как Ким поднимает голову, чтобы лучше слышать его. В темноте едва различимы мокрые дорожки на его щеках,— Мне понравилось, как ты играл в нем, но я слишком давно за тобой слежу, чтобы понимать то, что ты не такой простой, каким ты себя пытаешься подать. Лампочка над их головами совсем тускнеет. Хенджин практически зеркалит позу Кима, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Твоё внимание приносило огромный кайф, но от этого стало скучно. Ты потерял ту самую изюминку и убрал её из наших "отношений", — брови Сынмина изгибаются, когда он смело пытается посмотреть на Хвана, который в свою очередь тяжело вздыхает и полностью опускает свою пятую точку на пол,— Я реально влюблён. Можно сказать, даже до какого-то маниакального состояния. Ты слишком повлиял на меня и даже помог избавиться от Чана, за что я чрезмерно благодарен... Его руки начинают дрожать, но голос звучит по-прежнему стройно, не срываясь ни на едином моменте. Сынмин однозначно не понимает, чего ожидать, но он никак не контролирует то, как его ладонь скользит по пыльному полу, чтобы достичь чужой. Он осторожно проводит по чужим пальцам, а затем замирает. — Теперь мы же в расчете? — они неотрывно смотрят друг другу в глаза, и Ким понимает, что даже не сможет услышать ответа, ведь его сердце бьется просто в диком ритме, заглушая всё вокруг. Он чувствует, как чужая макушка упирается в его собственную, но это совсем не вызывает дискомфорта, ведь хуже уже некуда. Хенджин немного трется о чужую челку, прежде чем оставить невесомый поцелуй на лбу: он осторожно прикладывается, отодвигая волосы, а затем двигается дальше, зацеловывая горячие щёки. Сынмин морщится, но никак не пытается увернуться. Он понимает, к чему клонит Хван, и осознаёт, насколько же он был глуп, думая, что этот цирк сможет слиться с реальной жизнью. Ум здесь ничем не помог. И не идеальный же это момент, чтобы наконец-то делать то, чего захочется сердцу. Отличное время для безумного поступка, которых себе Ким обычно не позволял. Сынмин выжидает, когда чужие губы окажутся совсем близко. Чужая голова попадает в захват, а ладони прижаты к ушам, чтобы не было возможности сбежать. Ким пару секунд наблюдает за недоумевающим Хенджином, за его приоткрытым ртом и бледными щеками. Он долго не думает и сталкивает их рты в грубом поцелуе. Кажется, что слышно, как зубы стучат друг о друга, но Сынмин скидывает это на свою больную фантазию, ведь ему сейчас не до минусов. Движения совсем неловкие, будто Ким — подросток, который наконец-то дорвался и поцеловал свой предмет обожаний на заднем дворе школы. Он осторожно сминает чужие губы, пытаясь почувствовать ответную реакцию. И никак нельзя было ожидать, что его несмелую инициативу мгновенно перехватят. Обстановка меняется в мгновение, и Хенджин без стеснения нажимает на подбородок Кима, раскрывая рот шире. Чужой язык слишком активно хозяйничает у Сынмина во рту, и это напрочь выбивает все мысли из головы, поэтому ни о какой осторожности не может идти и речи. Старший уже даже оказывается на полу, чувствуя пятой точкой холодный пол. Его руки все так же обхватывают чужое лицо, а сам Хенджин практически сидит у него на бёдрах, немного кусаясь и практически вылизывая чужой рот. Но секунда наслаждения быстро прерывается. Сынмин уже было хочет потянуться за дополнительной порцией, но Хван не даёт ему сделать этого. — Теперь, я думаю, я отдал свой долг, и мы спокойно можем разойтись, — Хенджин немного затихает, смотря на парня, и стирает слюну с подбородка и губ рукавом, делая это слегка брезгливо. Сынмин понимает, что вот-вот внутри него разгорится настоящий пожар от этого жеста, но он стискивает зубы, стараясь сдержать утробное рычание. — Считай, что так. **** Звук сирены над головой уже стал звучать как спасительный клич для Чанбина. Он получает неистовое чувство облегчения, когда решётка за его спиной закрывается, снова возвращая в мир живых. Как бы он тут все не ненавидел, но как же приятно вернуться обратно и посмотреть на этот муравейник уже новым взглядом. Его отсутствие выпало всего на пять дней, но за это время вполне могла произойти революция или смена вожака. Но в глубине души Со надеется, что до такого все-таки не дошло. Чан вспорет любые глотки ради того, чтобы удержать свой законный трон. Одиночная камера дала Чанбину возможность подумать. Или даже скорее провести анализ своих поступков, который, может быть, был слегка лишним, ведь теперь его итог тяжёлым бременем лежит на сердце. Со может даже сказать, что ему отчасти стыдно, но даже он сам не может знать, будет ли это правдой. В тюрьме он никому ничего не должен. Да и сейчас лучше всего будет залечь на дно, сделать вид, будто ничего и не происходило, отсиживая остатки своего срока. К Чану теперь он вряд ли вернётся. Уж слишком много дерьма происходит вокруг него, а Чанбину, в его-то положении, не стоит в него ввязываться. Не хочется внезапно стать претендентом на пожизненное, благодаря безграничной верности Бан Чану. — Как поживаем, уроды? — все, кто проживает в этой камере, будто одновременно вздрогнули. Никто не ожидал, что Чанбин будет отличаться прилежным поведением в одиночке, и его так скоро отпустят, — Не знаете, где Феликс? Настроение в камере сразу меняется на какое-то более расслабленное. Шавки, имеющие напряжённые позы, наконец расправляют плечи и смотрят куда-то по сторонам, будто смакуя что-то очень приятное. Со далеко не уходит с этой мыслью. — Твоя шлюшка совсем ушла во все тяжкие после твоего отбытия, хах. Теперь у нас в блоке появились отменные отсосы, жаль даже, что ты упустил такое чудо. — начинает один, и сразу понятно – не самый умный. Чанбин непонятно какими силами сдерживает себя, чтобы не проехаться по его роже, но сопротивляться самому себе становится совершенно невозможно. Один лечебный удар все равно потребуется, чтобы развязать чужой язык. — Так где он? Ты же знаешь, я долго выпытывать не буду — сразу перейду к делу, — он сжимает сальную чёлку уголовника, иногда хватая её сильнее, чтобы вызвать крики боли. Бедняга пытается ухватиться за его рукав, чтобы хоть как-то ослабить хватку, но выходит у него не особо хорошо. — Я не знаю точно! Но я слышал, что он будет с кем-то развлекаться сегодня, — Чанбин практически наматывает чужие волосы на кулак, и парень к концу фразы полностью уходит в крик. — Точнее! — Чхве забрал его под своё крыло и теперь пытается наживиться на нём, — звучит откуда-то из-за спины. Кто-то ещё осмелел, — Он даёт всем трахать Феликса, или же малыш сам это делает ради выгоды. Кулак непроизвольно сжимается ещё сильнее, а чужой крик становится лишь задним фоном для громко стучащего сердца Чанбина. — Такого не может быть, — его голос звучит глухо, ведь в такое практически невозможно поверить. — Странно слышать подобное от человека, который практически воспитал в нем эту самую блядскую сторону, — хмыкает этот самый смельчак. — Кто ты, блять, такой, чтобы говорить такое? Ты нихуя не знаешь... — Я всего лишь Тэн. Думаю, этого вполне достаточно.