Flesh without blood

Это хуже, чем сидеть в одиночке. Чонин даже не знает, какого это, но может предположить, что там он хотя бы был наедине со своими мыслями. Не было бы ежесекундного страха за свою жизнь или желания вскрыться чем-нибудь тупым. Может, найденной на отработке железкой, заточенной до остроты, или же просто облегчить задачу и повеситься на посеревшей простыне, привязанной к ножке кровати. Способов много, но Чонин слишком труслив для них. Убить человека уже не составляло особого труда, но расстаться с собственной жизнью было весьма проблематично. Для этого требовалось огромное мужество, которое обычно улетучивалось, когда Бан Чан появлялся в радиусе их "романтической" камеры на двоих. Последнее распределение сыграло ужасную шутку. Видите ли, их поведение улучшилось и теперь  они не представляют совершенно никакой угрозы и вполне способны жить вдвоём. Но все это наглая напускная ложь, просто пыль в глаза надзирателей. Ян до сих пор не может сопротивляться всем тем картинкам, возникающим перед глазами при появлении Чана. Той дыре, внезапно появившейся в его голове совершенно случайно, кровь из которой стекает на пол, заливая буквально все эти два на два метра. — Чего пялишься, мелкий? — Бан появляется чуть позже, чем обычно, видимо, сегодня работы оказалось больше. Он не в духе, это видно сразу, а присутствие Чонина распаляет его ещё больше. Ян предпочитает оставлять такие провоцирующие вопросы без ответа. Их соседская жизнь пока что идёт гладко, и не очень-то пока хочется показывать, что Чонин более уязвим, чем кажется. Тягаться с Бан Чаном и его личностями в таком состоянии совершенно невозможно. Сынмин бы такое пассивное поведение не одобрил, но Чонин в своё оправдание может сказать лишь то, что он готовится к нападению, ведь никто не знает, когда у него случайно может дрогнуть рука. Младший с ногами забирается на скрипящую койку и пытается принять наиболее удобную позу для сна. За время, которое он живёт с Чаном, он уже научился погружаться в полудрему, не дающую пропустить ни единого шороха, а острая железка под подушкой давала дополнительное спокойствие. Один взмах, и чужое горло вспорото. Чонин часто фантазировал на эту тему, раз за разом помещая себя в критическую ситуацию у себя в голове. Сценарий всегда один и тот же: Чан посреди ночи нависает над его кроватью с зажатой в руках подушкой, глаза горят, а дыхание прерывистое, словно сомнение сдавливает грудную клетку. У Бана в его фантазиях всегда одна и та же цель: задушить, наблюдая, как щуплое тело Чонина бьется в последних предсмертных конвульсиях. Но почему-то в мечтах Чонин всегда оказывается сильнее, а заточка из его рук быстро перемещается в чужую сонную артерию. — Мне всегда было интересно, о чем ты думаешь. Ты всегда молчишь, но, как ни странно, попадаешь в проблемы, и даже язык не является тому причиной, — Чан говорит совершенно спокойно, в такой будничной манере, от которой мурашки по телу пробегаются. — Задайся одним вопросом, — сейчас младший молчать не собирается, — Почему ты меня ненавидишь? Он так и лежит, спиной вжимаясь в матрас, стараясь смотреть чётко вверх, так, чтобы даже боковым зрением не уловить малейшего движения Чана. Тот подозрительно молчит, и даже пружины его матраса молчат. Чан явно сосредоточенно думает, погрузившись куда-то в глубины себя. А ответ прямо здесь. Лежит на поверхности, и Чонин не решается озвучить его вслух. Он может сказать любую гадость, даже не колеблясь, а затем спокойно получить куда-то под печень, что стало обычным делом во время совместного проживания с Баном. Мужчина особо не церемонился, ведь он оказался наедине со своей игрушкой, которую слишком боялся трогать. — Ты меня раздражаешь. Буквально всем. Тем, как ты говоришь, двигаешься, игнорируешь меня и даже дышишь,— он набирает воздуха в лёгкие, — Я тоже раньше был таким, как ты. Хладнокровным и расчётливым. И всё было у моих ног, а теперь я здесь даже не по своей вине, х-ах. Порой я думаю, что ты полный псих. А ведь знаешь... Байки о том, как ты попал сюда, ходят до сих пор. Я знаю официальную версию, по которой тебе сократили срок, но что же там произошло на самом деле, Чонин? Разговор пришёл к странной точке. Но Яна это ничуть не смущает. Бан поглощён своим интересом к Чонину. — Я убил его. Не пожалел его ни на секунду,— не надеясь услышать ответ, Чан удивляется, когда парень наконец раскрывает рот. Он соскакивает со своей койки, перемещаясь к подножию чужой, где Чонин по-прежнему буравил одну точку взглядом,— Он получил по заслугам, называя меня слабым. В отличие от него я сейчас хотя бы жив. — Тебе понравился момент его убийства, верно? — вкрадчиво вставляет Бан. — Ничуть,— младший переводит застекленелый взгляд прямо на мужчину, и затем снова вглядывается в пустоту над головой,— Воспоминания преследуют меня и по сей день. Теперь я просто псих, которого даже семья не навещает. Но я заслужил это. Теперь я буду гнить здесь. Бан тяжело выдыхает, так и оставшись на полу. Один и тот же вопрос все крутится на языке, но Чан в жизни не осмелится озвучить его вслух. Тягость мысли с каждым днем все сильнее и сильнее прибивает его ко дну. — Ты очень много думаешь. — А тебе это очень мешает? Или боишься чего-то?— ни усмешки, ни издевки нет в этом вопросе.

****

В приёмной тихо, а иллюзию звука создаёт лишь шелест документов и звуки принтера, который будто ни на секунду не затыкается. Мужчина средних лет в медицинском халате нервно постукивает кончиком ручки по увесистой папке, которая ломится от кучи серых бумажек с различными диагнозами и выписками. Он изучил почти каждую из них, а некоторые выписывал самолично. Женщина напротив него нервно сжимает в жилистых руках небольшую лаковую сумочку. Материал скрипит под её скользкими от пота пальцами, а высокая горловина свитера будто перекрывает доступ к воздуху. Ожидание заключения каждый раз превращается в медленное мучение, хоть доктор обычно сразу рубит с плеча, ведь сам старается не медлить. — Мы ждём ещё кого-то?— нервно интересуется женщина. Доктор лишь снимает с себя очки, зажимает переносицу, зажмуриваясь, и медленно качает головой. Слишком много жестов, вызывающих опасение. — Я посоветовался ещё кое с кем и благодаря этому пришёл к выводу, что вашего сына всё-таки придётся перевести в специальное учреждение, где ему смогут оказать должный уход. Государственная тюрьма - совсем не то место, где ему сейчас стоит пребывать, учитывая все те неполадки, усугубившие его состояние. — Я ведь изначально предоставляла все справки о его диагноз... — выкрикивает женщина в ответ, но оказывается прервана. —...Но обследование, которое было проведено в ходе расследования не показало ничего, увы. Только сейчас мы уже можем сказать, что его болезнь прогрессировала в совершенно другую. — Ошибка полиции превратила моего сына в психа! — мужчина снисходительно улыбается на чужое восклицание. — Ваш сын был болен ещё до заключения, может быть, до него симптомы немного притупились, но то, что стресс сказался отрицательно на господине Яне, — факт. Повисает пауза. Женщина будто вся набухает, готовясь к целому извержению. Тот прежний страх будто совсем испаряется. — Что же вы хотите сказать всем этим? То, что его ждёт психушка, это уже и так понятно. Но каково заключение? — Его биполярное расстройство, к сожалению, ещё никуда не делось. А так же с момента инцидента у него стали появляться галлюцинации, но я ещё не могу точно утверждать, что это. Но факт остаётся фактом, что все это надо лечить, пока оно не прогрессировало до невозвратной точки. Женщина тяжело выдыхает, чувствуя, как на неё накатывает что-то мощное, а ком слёз встаёт прямо в горле. Она закрывает лицо руками, утыкаясь в них. — И ещё один вопрос, — он отрывается от влажных ладоней, — Почему Чонин не был в курсе, что болен чем-то? — Он был не готов к такому заключению. Это могло бы повлиять на его учёбу и общение со сверстниками. Я, как мать, слишком отчаялась в тот момент, — пищит она, утирая очередную слезу, одну из тех, которые градом льются по её лицу. — Вы же понимаете, что не смогли бы всю жизнь втайне пичкать его таблетками? И что, возможно, по вашей вине он там, где он сейчас? — Я делала все так, как мне подсказывало материнское сердце! — женщина надрывается, пока горло сжимается спазмом от слёз, которые не дают сделать и лишнего глотка кислорода. — Посмотрим, что оно скажет, если вас заставят вновь отвечать перед судом.

***

Тьма под веками сгущается все сильнее, создавая ощущение тревоги. Чонин жмурится сильнее, чтобы хоть увидеть цветные круги и пятна перед глазами. Тюремная камера полностью погружена в темноту. Так и хочется потянуться к небольшому светильнику, который уже был на последнем издыхании, увидеть свет небольшой жёлтой лампочки и дать себе успокоиться. Но Чонин же не будет этого делать, он не будет тревожить сон своего соседа и тем более своих демонов. "Почему ты просто должен слушать, как он дышит? Включи уже этот чёртов свет". Может это подсознание Яна уже заговорило с ним, или же демоны уже сами хотят быть сожжены в свете энергосберегающей лампочки. Но тело Чонина так и неподвижно. Затылком, прямо там под подушкой, так отчётливо чувствуется его путь к свободной жизни. Парень часто держал это острие в руках, иногда,будто взвешивая, желая почувствовать, насколько оно тяжело сидит в его ладони. Сможет ли он сделать всё быстро? Не дрогнет ли рука? Мысль крутится в голове, словно заевшая пластинка, заедая на одной и той же фразе, принуждающей к непоправимому. Тело будто постепенно выходит из паралича, снова приобретая чувствительность и способность двигаться. Чонин находит в себе усилие, чтобы повернуть голову к Чану, а дальше все случается само собой. Вот он уже сидит на своей койке, чётко ощущая под ногами холодный бетон, а перед глазами темнеет от резкой нагрузки. Подушка легко отлетает в сторону, и Чонин спокойно может забрать то, что ему сейчас так нужно. Шаги выходят на редкость лёгкими для ослабевшего тела, но, к сожалению, на последнем Чонин оступается, практически приземляясь на чужую койку. Но это ему лишь на руку. Ян просто перекидывает ногу через чужие бедра, так и оставаясь на них. Он ерзает, "пригревая себе местечко", чувствует задницей чужой член и старается не обращать на это внимание. Чан под ним что-то сонно бормочет, а его губы расплываются в сонном подобии улыбки. Глаза он не открывает, но это не мешает его ладоням совершенно точно найти чужую талию и ягодицы. Он слишком увлечён, чтобы заметить, как младший смыкает пальцы на острие, которое грозится вот-вот выпасть из его мокрых ладоней. Клац-клац, Бан Чан.