Flesh without blood

Ночная тишина, сопровождаемая редким лязгом колёс, и тихие переговоры попутчиков никоим образом не располагают к спокойствию. Бессонная ночь в автобусе отрицательно сказывается на организме. Неудобная поза для сна привела к тупой боли в шее, а само отсутствие сна к замыленному горизонту. Сигарета между пальцами сгорела практически до фильтра, обжигая пальцы и роняя остатки пепла на них и полы свежей рубашки, которая давно перестала такой быть, особенно после пятичасовой трясучки в этом железном корыте. Перекур и время на туалет скоро закончатся, и все опять загрузятся в этот проржавевший рейсовый автобус, в котором будут трястись ещё примерно два часа, проглатывая все свои возмущения и наблюдая, как за окном мелькают корейские провинции, мало чем отличающиеся друг от друга. Поля, поля, редкий лесок, домики с фанерной крышей или даже с черепицей. И всё это практически неразличимо под мраком ночи. Пейзаж сливается в одно отвратительное пятно, размазанное на скорости. Желание закрыть глаза и отвернуться возрастает все больше и больше, чтобы увидеть привычную темноту, которая раньше встречала тебя в окне. Не ради ли этого он сидел взаперти, чтобы потом наконец вырваться из неё и снова увидеть мир в полной его грязи и отчужденности. Дышится легче, это безусловно, но нужен ли кислород, если за пределами тюрьмы нет смысла для жизни. Что если он давно покинул его, обрекая на сумасшедшие скитания? Так вот, именно поэтому Хёнджин не намеревается сидеть на месте. Он найдёт смысл в любом блядском закоулке этой страны, как бы он ни пытался прятаться. И в этот раз он подобрался слишком близко. Этот месяц стал самым продуктивным из прошлых восемнадцати, которые он провел на свободе, проходя терапию и уверяя родственников, что он больше не псих. Но где мы теперь? Правильно! Мчимся на ебанном автобусе куда-то на другой конец Кореи практически за ночь. Хван надеется, что легенда про запланированный отдых сработает для его родных. Но как иронично, что назвать это отдыхом совершенно нельзя. Сердце колотится как чокнутое, когда объявляется, что до местного автовокзала остаётся всего тридцать минут. Пассажиры потихоньку начинают собирать свои пожитки, а Хенджин сильнее цепляется за свой потрепанный, может, ещё даже со школьно-студенческих времен, рюкзак, набитый парочкой футболок, фантиками от съеденной провизии, а ещё где-то на дне валяется зарядка для телефона, которая вряд ли ему понадобится, но на ней всегда можно повеситься. Именно об этом начинает задумываться мужчина, когда от неясного волнения начинает темнеть в глазах. Он старается дышать глубже, абсолютно игнорируя спертый воздух, и прижимается лбом к холодному окну, понимая, что за ним уже мелькают еле различимые очертания города. Хван пытается забыться хотя бы на секунду. Пытается вспомнить. Выстроить перед глазами картинку того, что приносило ему радость и спокойствие на душе, что он так легко потерял из-за собственной глупости и одержимости. Он потерял свободу и свою любовь. И в этом есть только его вина, которая по сей день становится все больше и больше. Разум почти отошёл, а тело продолжает, как заведенное, двигаться туда-сюда. И к чему же привели эти самые скитания, которые Хван тщательно планировал? Возвращаться нет смысла, да и есть ли смысл делать это, если там его больше ничего не держит. Автобус резко тормозит. Здание автовокзала выглядит, как минимум, ничтожно, но ему суждено быть ночлегом для Хенджина вплоть до самого утра, поэтому мужчине приходится подавить в себе желание скривиться. Другие пассажиры, словно торнадо, выметаются из салона, а Хван еле поднимается со своего сиденья. Ноги, ватные и затекшие, едва несут его по крутой автобусной лестнице, но все-таки успешно справляются со своей задачей. Утренний воздух оказывается куда приятнее спертого душка, в котором был заперт Хван часов восемь. На часах всего-то около восьми утра. И Хван не думает, что это хорошее время для визитов. Денег на ночлег нет, только жалкие пару тысяч вон на обратный билет домой, если все-таки что-то пойдёт не по плану. Придётся все-таки переждать до полудня на вокзале. Хенджин нервно втягивает прохладный воздух в ноздри, поправляет лямку рюкзака и плетется к старым дверям вслед за некоторыми пассажирами. Внутри всё оказывается примерно так, как он себе и представлял: ряды железных лавочек-сидений, мерзкий голубоватый свет и касса в дальнем конце зала, в которой скрывается задремавшая кассирша. Хенджин ещё смотрит пару секунд, а потом отвлекается на мелкое жужжание чего-то справа от него. Поворот головы, и взгляд врезается в обычный торговый автомат, набитый снеками, чья цена довольно неадекватная для такой дыры. На языке сразу чувствуется привкус тех сэндвичей, которые удалось растянуть лишь на первые три часа, а затем приходилось давиться мятной жвачкой. Он долго не думает, и пара монеток мгновенно исчезают в автомате. Мужчина набирает нужный ему код, и через несколько секунд с обычным для такой железяки кряхтением, в отсек выпадает сладкий батончик, который Хван в такой ситуации и с оберткой сожрал бы. Он уже тянется, чтобы достать его, но вибрация смартфона в заднем кармане заставляет его застыть. Мысли хаотично роются в голове, ведь обычно мобильник молчит, а на этот номер могут написать только родственники. «Он хочет собрать нас всех.» «Я пойму, если ты не захочешь отвечать на сообщение.» « Что ты, собственно, и сделал со всеми прошлыми»

***

Обычный жилой район в захолустье. Новенькие детские площадки, которые уже с утра забиты кучей визжащих детей и их мамочками-наседками. Улицы уже потихоньку заполняются людьми: кто-то опаздывает на работу, бабушки выбираются на местный рынок, школьники пытаются умело прогулять школу в компьютерных клубах. Хенджин впервые чувствует себя частью всего этого. Впервые у него есть цель, и он идёт к ней, совершенно готовый получить в лицо. Хван знает, что стоит ожидать чего угодно, даже того, что адрес вовсе не верный, и дверь ему никто не откроет. Кажется, будто название улицы и номер дома въелись ему под кожу. Но какое-то ложное сомнение, неверие своим глазам просыпаются в мужчине, когда он наконец видит нужную табличку в конце улицы, у самого тупика. Дом, к которому его еле несут ноги, особо ничем не выделяется среди тех, которые выстроились вдоль этого переулка. Обычная двухэтажная постройка с плоской крышей и небольшим двориком с плиточной дорожкой. И вокруг до ужаса тихо, настолько, что Хван может слышать только, как шаркают его кеды. Этот звук прекращается ровно в тот момент, когда мужчина тормозит у резной калитки. Хенджин толкает её вперёд, чувствуя, как на ладонях остаётся влага, успевшая за ночь осесть на всем вокруг. Окна дома плотно зашторены, или же вовсе никого нет дома. Создавалось ощущение, что дом был заброшен,  или ему требовался некоторый уход, который, конечно же, не осуществлялся. А так райончик в целом казался довольно цивильным: самое то для молодых семей и старых бабушек, которым нравится ощущать себя, будто они живут в палисаднике. Всё лучше, чем четыре бетонные стены, Хенджин даже не спорит. Он не кричит на весь двор, пытаясь сыскать хоть кого-нибудь, наоборот, старается особо не выдавать своего присутствия. Хван, считай, залез на чужую собственность, но кто виноват, что калитка поддалась легкому толчку. Это вполне можно считать за немое приглашение, которое со скрипом зубов приходится принять.  Кафельная дорожка под ногами слишком скользкая, а воздух слишком влажный. Лёгкие будто складываются пополам— разбухая с каждым вздохом и прилипая стенка к стенке на выдохе. Хенджин обливается нервным потом и еле успевает смахивать рукавом капли со лба. Атмосфера вокруг превращается в облако, сквозь которое Хвану буквально приходится продираться. Перед глазами пелена, и он даже не видит, какого цвета поверхность двери, когда кулак два раза ударяет по ней. Он ждёт. Ждёт. И ещё раз ждёт. Где-то в процессе чувствует себя полным идиотом, раз вообще решил сюда заявиться, а затем уже готовится уйти, но останавливает себя. Шаги за дверью становятся все ближе, кто-то практически бежит, чтобы отпереть грёбанный замок. — Здравс-... Вот же блять! Он совсем не изменился. Хенджин бы даже хмыкнул, но сейчас он может лишь смотреть, впитывать в свою память каждую мелкую деталь чужого лица. Сынмин остался таким же молодым и прекрасным, и только тёмные тени под глазами выдают его возраст. И возможно ещё одна деталь — маленький ребёнок на его руках, совсем младенец, которого Ким придерживает за голову, прижимая к своей груди. Сходство со старшим было чуть ли не стопроцентное, и наивно было бы считать, что это его младший братишка или племянник. Слишком много времени прошло — все могло измениться. — Какого черта ты тут забыл? — видно, что он пытается взять себя в руки, подбирает слова тщательно, говоря ровно и тихо. Хенджин видит, насколько тот растерян. — И тебе "здравствуй". Далеко же ты забрался. Не представляешь, сколько я сюда добирался, — Хван улыбается, наблюдая, как медленно набухает чужое раздражение. Сынмин сдерживает себя только из-за ребёнка, чтобы ненароком не закричать или не сделать что-то резкое. Ведь это неприятно, когда все твои блядские старания вылетают в трубу. Ким пытался сбежать, и на целых пять лет ему удалось это сделать. Он не зря живёт в этом захолустье, от которого до ближайшего города трястись на проржавевшем автобусе три часа. Здесь у Сынмина новая жизнь, может, конечно, не та, о которой он грезил, но на первое время сойдёт, а потом снова можно будет пуститься в импровизированные бега от семейных реалий. — Заходи в дом.— он раскрывает дверь шире, так, что та ударяется о фасад дома. Где-то крошится бетон и с лёгким стуком падает на землю. Всё это слишком контрастирует со спокойным тоном Кима. Хёнджин бы напрягся, но внутренним чутьем он осознает, что все-таки в выигрыше. В совсем невесомом, но всё же. Он привычно скидывает свои кеды в прихожей, зверски сминая задники, и отпихивает их куда-то в сторону прямо к осторожно сложенной в ряд обуви. Сынмин уже давно скрылся где-то за поворотом, кинув тихое "жди меня здесь". Скорее всего, он свернул куда-то в детскую, чтобы их разговор состоялся реально один на один. И Хван ждёт, переминается с ноги на ногу и теребит лямку рюкзака, на душе не то, что неспокойно, а больше волнительно, словно он ребёнок, ожидающий своей очереди на аттракцион. Слышится хлопок двери и скорый скрип половиц. Ким ожидаемо возвращается один, даже не поднимая взгляда на внезапного гостя. Он просто огибает его и движется по известной ему одному траектории, а Хенджину остаётся только последовать за ним. Он даже чуть не упускает очередной поворот в этом старом доме, но все-таки удачно попадает в просторную кухню, где пахнет деревянной мебелью и странными специями. Сынмин нервно включает электрический чайник, достаёт две кружки из сушилки и тянется к верхней полке, уставленной разными жестяными баночками. — Чёрный или зелёный. Тебе могу даже с мышьяком- Он хочет обернуться, но никак не ожидает чужое тело прямо за своей спиной. Хван стоит слишком близко, а его дыхание разбивается о чужой затылок. Сынмин снова жертва, загнанная в угол. Чужие руки невесомо скользят по ткани лёгкой футболки, очерчивая контуры талии, а затем сцепливаются в замке на животе. Хенджин становится ещё ближе, утыкается носом в волосы, чтобы почувствовать запах, а Ким просто не смеет двигаться, практически всецело отдаётся на растерзание. Младший находит свое пристанище где-то между миновской шеей и плечом. — Я скучал. Так хочется крикнуть это гребанное "А я нет, мудак". Но насколько это будет правдой? Проще промолчать и не делать лишний раз резких движений, надеясь, что Хван сам отцепится. А он в свою очередь тихо хмыкает, оставляет поцелуй на шее, пуская стадо мурашек по ней, и отстраняется. Остаётся где-то позади, озираясь по сторонам. Сынмин же нервно разливает кипяток по кружкам, надумывая в одну из них все-таки плюнуть. — Милый домик. Довольно просторно. Давно перебрался сюда? — Хёнджин садится за стол и складывает руки на его гладкой поверхности, ожидая, когда Ким наконец соизволит вернуться. — Почти сразу, как вышел из тюрьмы. Сам знаешь, что проще забраться вглубь, чтобы начать новую жизнь,— он ставит чай на стол, жалея, что ещё тогда не плеснул им Хвану в лицо. — Смотрю, слишком глубоко забрался... Это же твой ребёнок? — глупый вопрос? Конечно, — Не думал, что в твоём мировоззрении что-то пошатнется. — Ультиматум от моей матери. Я женюсь, сваливаю и не позорю всю семью. "Ещё будучи на свободе, ты попил мне всю кровь". Соён оказалась довольно милой девушкой, нас познакомили через общих знакомых. Все сложилось на руку матери, и я не стал перечить, потому что мне выпал удивительный шанс свалить, — Сынмин делает глоток и понимает, что немного заговорился,— Какими судьбами ты сюда? Держаться становится трудно. До прихода жены остаётся несчастных два часа, и желательно, чтобы в этом промежутке Хёнджин уже свалил. — Твоё письмо меня тогда очень растрогало, только жаль, что оно стало первым и последним. Думал, будешь каждую неделю отсылась мне весточку, но, какая жалость, ты свалил как последняя крыса. К концу его голос становится практически шипящим. Кожа на костяшках натянута до предела. — Ты же сам прекрасно знаешь, почему я это сделал. — Ты до сих пор боишься меня? Скажи честно. — Нет. Тогда я просто поддался обстоятельствам, и у меня не было другого выхода, как подставлять тебе задницу. — Твоя любовь...— Хван медлит, боясь обжечься своими же собственными словами,— Ты врал мне? Его пальцы дрожат, а взгляд не сходит с кружки чая, в которой нервно колышется напиток. Хван ждёт чего-то, любого знака, осторожного касания или тихого слова, но все тщетно. Сынмин будет резок, а слова его будут ранить глубоко. Он снова покрылся той скорлупой, которую Хенджин раскалывал раз за разом, чтобы докопаться до сердцевины. — Я был честен с тобой, но понятие о любви у нас с тобой разное, Хенджин. — Тогда объясни мне.