«Каждый нуждается в том, чтобы ему время от времени рассказывали хорошую историю» Всё о Муми-троллях
Жизнь крайне непроста, и, чтоб благополучно существовать в ней, необходим жизненный опыт, который, увы, мы приобретаем лишь с годами. А невнятная попытка многих родителей уберечь собственное чадо от жестокости и грязи мира взрослых нередко делает только хуже. Бенджамин и Мэй Паркеры не были исключением: они не готовили своего племянника к трудностям, не выдавали информацию и необходимый ему опыт порционно, свято веря, что все невзгоды обойдут их мальчика стороной. В связи с чем, достигнув четырнадцати лет, Питер не был готов ни к смерти дорогого ему человека, ни к халатности правоохранительных органов, ни к внезапной отстранённости тёти, что, как и он, жила в иллюзорном мире, где насилие существует исключительно в телевизоре. Поэтому, когда ему, нервно ёрзающему на жёстком стуле, в залитом почти летним солнцем кабинете директора сообщили о смерти Бена, он вспылил: «Мой дядя умер? Бред!». А последующий горький смешок, сорвавшийся с его губ, заставил находившихся в помещении директора и приглашённого для поддержки школьного психолога переглянуться и состроить слезливые, якобы всё понимающие физиономии. И Питер, не выдержав этого, вспылил окончательно. Ему было плевать на их «понимание», он не хотел ничего выслушивать, не хотел успокаиваться, он метался в безуспешной попытке скинуть это, как он думал, наваждение. Мотая головой, он раз за разом повторял: «Бен не мог умереть, он жив!». Но где-то внутри школьник знал, что в сбивчивой речи директора не было лжи. Произошедшее с Беном — этот несправедливый и жестокий удар судьбы — разделил жизнь Питера Паркера на до и после. Как и прежде школьник просыпался по утрам, вставал с постели, умывался и будто даже начинал жить, но это было лишь поверхностное существование, тягостное и мучительное. С момента, когда смерть дяди стала фиксированной точкой, собственный голос доносился до него словно из-за толстой корки льда, голоса посторонних особой чёткостью также не отличались. Внешние характеристики окружающих больше не улавливал некогда пытливый ум: дерево или человек — ему стало всё равно. Но сейчас, выслушав единогласный вердикт присяжных, Питер ясно ощутил, что дышит, не так как раньше (урывками и с явной неохотой), а весьма нормально. Мутность сознания отступала, и люди, плоские серые пятна, что сидели вокруг него, постепенно приобретали индивидуальные черты. И самое главное — тупая боль, что мучила его последние четыре месяца, исчезла, а груз вины стал менее ощутимым, и мальчишка осознал, что страшный кошмар если и не закончился, то, по крайней мере, приостановился. И эта своеобразная заминка стала для мальчишки спасительным глотком в пустыне под названием жизнь. Смерив долгим взглядом грузное лицо мужчины, которого вот-вот должны были вывести из зала суда, чтоб навсегда запереть в четырёх стенах, Питер кроме облегчения не ощутил ничего конкретного. Да, справедливость восторжествовала — убийца его дяди был осуждён на пожизненное, но, по всеобщему клише, юноша не мог поверить, что всё действительно закончилось. А отстранённая мысль, преследующая его на протяжении заседания: «И это лицо убийцы?», вызывала недоумение. Питер не знал, отчего этот вопрос взволновал его. Было ли дело в том, что Патрик Гриз, для друзей Рик, не обладал экстраординарными чертами лица: не было ни суровых бровей, что рисуют комиксным злодеям, не было и тех надменности или высокомерия, присущих гангстерам из кино. Мужчина не был даже высокого роста! Да он отличался плотным телосложением, а спутанные длинные «байкерские» патлы отливали рыжиной, не тёмной, как можно было бы подумать, а светлой. Дряблая кожа, местами белая, местами густо лиловая, свидетельствовала о злоупотреблении алкоголем. Но в целом это был самый обычный человек. «Таких людей если не тысячи на улицах Нью-Йорка, то уж точно сотни! Пройдёшь мимо и не заметишь», — хмурился Паркер. Единственное, пожалуй, что отличало мистера Гриза от общей массы, так это взгляд маленьких на красном лице глаз. Тяжёлый и глубокий, он не был похож на взгляд судьи или присяжных. Он таил в себе неясную подростку вседозволенность, свидетельствовавшую о том, что этот человек переступил черту нравственности очень и очень давно. Вседозволенность в глазах убийцы вызвала у мальчишки дрожь, но не из-за страха или отвращения, а из-за смутного узнавания. Нет, Питер никогда прежде не встречал Патрика Гриза, никогда о нём даже не слышал, пока прокурор не объявил его на предварительном слушании. Всё в этом человеке было обычным, даже типичным, и такая банальная привычка — покусывать палец правой руки — не выглядела кровожадной. Подобный диссонанс — зло, демонстрируемое на больших экранах, и зло реальное — не мог не сбивать Паркера с толку, уж больно был дикий контраст. Но раздражало подростка иное — он уже видел где-то подобные глаза… Дрожь и не думала отступать, Питер стискивал кулаки в безуспешной попытке побороть её, но получалось у него откровенно плохо, отчего желание сбежать усиливалось во сто крат. Возможно, будь у него шанс, он бы вырвался из этой удушающей толпы и заперся бы в туалете, чтоб наконец побыть наедине с собственным опустошением и понять, как жить дальше. Вероятно, он даже бы в процессе обдумывания поплакал. Но сейчас, скованный происходящим, он не мог отвернуться или хотя бы отвести взгляд от обрюзгшего, апатичного и совершенно не раскаивающегося лица преступника. Он пытался найти в его взгляде ответы, которых там заведомо не было. Паркер, видимо, так и смотрел бы на Патрика Гриза, если б того под руки не вывели из зала суда. И, как только дверь затворилась, Питер смог выдохнуть. Глаза жгло, но он удерживал горючие слёзы. Ему было уже не так невыносимо, как прежде, но он всё ещё не был уверен, что мог быть свободным. Резкий всхлип по правую руку застал юношу врасплох. Питер, пребывавший на протяжении всего заседания в вязком тумане, забыл, что он, вообще-то, не один. Мэй рыдала, прижимая руку ко рту, сдерживая рвущиеся наружу громкие всхлипы. Её трясло, а бледное худое лицо было искажено мукой. Подросток не знал, как он выглядит со стороны, но предполагал, что не лучше. Тёмные мешки под глазами миссис Паркер, что он издалека наблюдал уже несколько месяцев, и будто посеревшая кожа ломали его представление о ней. Ему казалось, что это не его тётя и даже не её тень, а слабая пародия на Мэй Рейли Паркер. И, сидя практически вплотную к ней, даже слегка касаясь её ноги коленом, чувство острого одиночества никак не оставляло Питера. Болезненный спазм сдавил юноше грудную клетку — это была жалость, но не к самому себе, а к Мэй. Но вместе с тем было что-то ещё, какое-то более тёмное и ядовитое. Оно-то и заставило мальчишку отдёрнуть занесённую для утешения ладонь, что он намеревался положить поверх женской руки. С каждой последующей секундой порыв доказать тёте, что она не одна, растворялся с той же горечью на языке, как и дым от сигарет. А детская обида, как зверь вскинувшаяся в нём, кусала больно: «Она бросила тебя», «Она презирает тебя», «В произошедшем Мэй винит только тебя!». Эти мысли, рождённые месяцами одиночества, вполне могли бы быть порождением юношеского эгоцентризма, но отголоски злой правды Питер если не видел в глазах тёти, то чувствовал в её словах и действиях, и это до сих пор причиняло боль. Облицованные дорогим деревом стены гулко отражали человеческие голоса, зал после окончания «шоу» стремительно пустел. Питер вздрагивал при каждом резком звуке, так непривычно и странно для него было воспринимать мир. Он всё ждал, что когда зал опустеет окончательно, то их также попросят удалиться, чтоб они не мешали следующему слушанию. Но к ним, вопреки ожиданиям, никто не подходил. Полицейские, что были закреплены за залом суда, так и не отлипли от стен, и, будто горгульи на готическом соборе, лишь безразлично взирали на них. Питер, ерзая на стуле, ждал, когда же Мэй перестанет плакать, но она не прекращала. И в его голове помимо угнетающих сознание мыслей о месяцах отчуждения крутилось кое-что ещё, слова, что неоднократно повторял Бен: «Мстят только слабые. Сильные прощают». Питер не был по своей природе мстительным, он считал себя сильным, как и всякий юноша в его возрасте; значит, он по определению был способен на прощение. Но сейчас он не ощущал в себе ни сил, ни желания простить женщину, сидящую рядом с ним. Едкий вопрос «Почему это я должен?» терзал его, скручивая внутренности в тугой узел. Злые детские слёзы жгли глаза, и, не в силах их сдерживать, он отвернулся. «Мстят только слабые. Сильные прощают», — как заевшая пластинка крутились слова. Впервые Бен произнёс их, когда застал шестилетнего Питера за переворачиванием мусорных баков соседа Уилкинса. Тогда Паркеры ещё жили в пригороде, и мальчик, что появился в их доме внезапно, с глубокой ссадиной, скрытой за копной вьющихся волос, вызвал немало пересудов. Сочувствие в глазах любопытных соседей и сопливое сюсюканье с ним сбивали с толку, отчего ему становилось ещё грустнее. Но враждебность и неприкрытая агрессия престарелого Уилкинса, через чью лужайку легче всего было добираться до маленького пруда, обижали Паркера всё же сильнее. Мальчик искренне не понимал, за что этот страшный дед его не любит, и, каждый раз завидев, хмурится и зло шипит на него: «Снова ты, конопатый…», «Смотри куда прёшь, щенок!», «Плакса, не топчи газон!», но самым злым из всех его обращений было — «сиротка». Отчего-то старик произносил это обидное слово чаще прочих и с особым удовольствием, что ли… Это-то обращение и повлекло за собой возмездие в виде перевёрнутых баков. Бен тогда за руку притащил упирающегося Питера к Уилкинсу и заставил извиниться. И Питер извинился, скомкано и с неохотой. Мальчик тогда боялся даже не гнева Уилкинса, он боялся, что всегда весёлый и добрый Бен будет кричать на него, но тот не стал. Он, опустившись на один уровень с племянником, чтоб тот видел его глаза, мягко объяснил, почему сосед-старик такой угрюмый и злой. Как оказалось, всё из-за того, что его дети и внуки ушли туда же, куда и родители Питера. Выслушав объяснение дяди, ребёнок понимающе кивнул. Он тоже, бывало, злился из-за тоски. Но в конечном итоге это не изменило отношения Питера к старику, не привело к его прощению, и взаимная неприязнь осталась вплоть до переезда. Правда, баки мальчик больше не трогал, да и по тропинке не ходил, предпочитая окольные пути до пруда. И выходило так, что школьник с тех пор балансировал где-то посередине мудрого изречения — он не мстил, но и не прощал. И как он после всего мог простить Мэй? Если он так и не простил того несчастного старика? Бросив очередной быстрый взгляд в сторону женщины, Питер, плотно сжав челюсть, зажмурил глаза. Он всё ещё ощущал себя побитым псом, что тянется за лаской. И теперь, когда часть сложного пути подошла к концу, он всё ещё боялся натолкнуться на стену отчуждения. Особо надрывный всхлип Мэй вызвал очередной спазм в груди Питера, рука сама собой дёрнулась в неопределённом жесте. Он всё ещё не мог решить и решиться… «Хотя решать-то собственно нечего…» — глядя на бледные женские руки, осознал подросток. Не важно, что произошло между ними, неважно, как изменилась Мэй, и как бы сильна не была обида на неё, он всё равно любит её, ведь она единственная семья, что у него осталась. Питер слегка подрагивающей рукой накрыл руку тёти Мэй, которой та судорожно сжимала ткань платья. Женщина от такого лёгкого касания вздрогнула и подняла на племянника полные слёз глаза. Питер ждал, затаив дыхание — ему было действительно страшно, и он подсознательно ждал чего-то плохого, но чего именно он ждал, он никогда и никому не признался бы… Мэй, резко выпрямившись, перестала плакать. Она какое-то время вглядывалась в его лицо, бледные губы мелко дрожали, а затем она в один миг притянула племянника к себе и обняла. Обняла так крепко, как давно не обнимала. И цемент, до этого сковывавший нутро мальчишки, дал трещину, Питер ощутил небывалую лёгкость, и с этой же лёгкостью он обнял тётю в ответ.***
Старк ненавидел судебные тяжбы, зануднее этого вообще ничего не существовало! Вечные разглагольствования — косвенная улика или нет, лжесвидетельствование или нет, плохой человек или нет, плоская Земля или нет — неимоверно замедляли процесс вынесения приговора. А его, как человека действия, подобная медлительность раздражала, особенно когда исход дела был ясен уже с самого начала. В зале суда Старку извечно приходилось бороться со сном, и, каждый раз подавляя порыв зевнуть, мужчина жалел, что заседания вообще редко когда превращаются в абсурдную мистерию с элементами драмы, чаще всего они представляют из себя низкосортные пародии на античные трагедии, где каждому отведена своя несложная роль, которую иные даже не отыгрывали, а скомкано зачитывали по бумажке. А сегодня во главе балагана был старик Палмер, пожалуй, единственный судья в Нью-Йорке, которого Старк не раздражал. И дело было не в ангельском терпении первого (которого, к слову, не было), а в общих интересах, что обретали судья и детектив на дне стакана одного неприметного местечка в Бронксе. Но качества прекрасного собутыльника, к сожалению, никак не распространялись на умение вести процесс. Так что, по скромному мнению Энтони Старка, этому старому как мир протестанту уже пора было на пенсию, ведь его речи с недавних пор стали такими же душными, как и вялые речи адвокатов. И не было ничего удивительного в том, что Тони Старк покинул здание суда с диким желанием покурить. Но на пути полицейского как назло через каждые два метра встречалась табличка, что безжалостным красным цветом ставила крест на его тяге. И, преодолев три таких, взбесившийся детектив остановился, рассудив, что он не столь беден и в случае острой необходимости оплатит штраф. Вытянув зубами сигарету и быстро опалив её зажигалкой, Тони втянул в себя спасительную дозу никотина. И только теперь мужчина позволил себе расслабиться. Нет, он не сомневался, что Гриз сгниёт в тюрьме (в своей работе детектив был асом), просто он опасался, что адвокат этого ублюдка в последний момент всё-таки сумеет отыскать лазейки, которых в судебной системе было предостаточно. А это заседание должно было пройти идеально, без всяких заминок. Так что Тони почти не жалел, что потратил время на уговоры прокурора Поттс взяться за дело Бенджамина Паркера. И в итоге всё вышло так, как он и рассчитывал — Гриз уже потерян для мира навсегда. И ему не помогли даже те две щекотливые детали, что были спорными только в глазах откровенных законолюбцев, и на которых Старк решил не акцентировать особое внимание в бумагах. Вирджиния Поттс, конечно же, была страшно недовольна, когда это всплыло, и даже всё ему высказала в десятиминутный перерыв, но Тони не сомневался, что она справится — собственно, так и вышло. А теперь переживать уже не о чем. Флегматично созерцая людской поток, что с разной скоростью покидал здание суда, Тони прервал анализ двух последних часов собственной жизни, выловив цепким взглядом отделившуюся от общей массы женскую фигурку, волосы которой, освещённые холодным осенним солнцем, пылали огнём. Из-за чего само собой в голове детектива возникла нездоровая ассоциация с адской фурией. — Зараза, — чертыхнулся мужчина, но вопреки сказанному голос его был довольным. Сделав последнюю затяжку, детектив с лёгкой гримасой притворного недовольства потушил сигарету о подошву старых, но определённо дорогих туфель, а затем, выпрямившись, растянул губы в развязной улыбке, демонстративно отшвырнул бычок в ближайшие кусты. Он открыл рот, чтоб как обычно съязвить: «Чем обязан вашему вниманию, госпожа прокурор?», но в последнее мгновение, передумав, беззаботно протянул: — Привет, Пеп! Эта реплика была бессмысленной, ведь они уже приветствовали друг друга ещё до начала заседания, впоследствии не раз переглядывались, перешёптывались и даже шипели друг на друга. Так что повторённое приветствие со стороны детектива скорее указывало на его нервозность, чем на наличие контроля в сложившейся ситуации. Молодая женщина, цокая каблуками, приблизилась. Мелькнувшая было в её глазах злость тут же растворилась под чудовищным обаянием беззаботной улыбки полицейского. — Помнится, ты говорил, что бросил, — медленно сведя тонкие брови, заметила женщина, скрестив руки на груди. Как в глазах, так и в голосе злости не было, а значит, тема заседания подниматься уже не будет. И, с облегчением вздохнув, он ухмыльнулся: — Лёгкие бросил, теперь только тяжёлые. — Ясно, — поджимая губы, нахмурилась женщина. В ответ на этот жест Старк закатил глаза. Это было единственное, что выдало его резкий приступ раздражения. И, решив, что со светской беседой покончено, он перешёл сразу к делу: — Спасибо за работу, — спокойно проговорил он. — Ты была как всегда великолепна! Это не было подхалимством, он действительно так думал. И, пожалуй, Пеппер — единственная из всех прокуроров в стране, за работой которого он мог наблюдать без лицевых судорог и приступов неконтролируемой ярости. Мисс Поттс кивнула, принимая благодарность, и внезапно с несвойственной ей мягкостью проговорила: «Действительно спасибо, Тони. Я рада, что ты всё-таки настоял, чтоб я взялась за это дело». Детектив растерянно кивнул и тут же скривился из-за последующего вопроса, который был задан всё тем же странным по-матерински мягким голосом: — Откуда ты знаешь Паркеров? — А я их и не знаю, — хмуро огрызнулся Старк. Такой резкий ответ детектива заставил прокурора удивлённо вскинуть подбородок. И, смерив его долгим взглядом, она с еле уловимой издёвкой подметила: — Тони, ведь это даже не твоё дело было… — У меня не было висяков, вот я и решил помочь, — продолжил гнуть свою линию «Знать не знаю Паркеров» детектив. Ему вдруг почудилось, что эта рыжая бестия пытается залезть к нему под кожу, и это вывело его из себя. — Тони Старк и зачищает хвосты? Серьёзно? — Тебе-то что, Пеп? Я попросил об одолжении, ты помогла. Вот и всё. Конец истории, — протянул мужчина, вытягивая из пачки очередную сигарету и, наплевав на скривившееся от подобной грубости лицо собеседницы, закурил. Женщина без былого спокойствия процедила: — Если не хочешь отвечать, Старк, не отвечай! Но лгать-то мне не обязательно. — Я и не лгу, — всплеснул руками детектив, слегка мазнув сигаретой о край женского пиджака. — Мальчишка попросил меня о помощи, я и помог! — в конце концов прорычал он. — Знаешь, Тони, — смерила его холодным взглядом Пеппер. — Мне всё равно. Это твоё дело, твоя жизнь… — поправляя сумку на плече, продолжила прокурор. Она смотрела куда угодно, только не на него, и это неимоверно бесило детектива. — О! — наигранно восторженно воскликнул он. — Приятно знать, что и полугода не прошло, как вы это осознали, госпожа прокурор! Тони сам себя презирал за то, что вёл себя, как откровенный псих рядом с этой женщиной, но он не мог иначе. Вирджиния Поттс бесила его как в день их знакомства, так и в последующие два года отношений и трёх лет брака. А теперь, после развода, он её ненавидел так же страстно, как и любил. «Стоило только на мгновение подумать, что ты стал лучше…» — не унималась рыжая. — Мисс Поттс, вы утратили право высказывать суждения о моей персоне, как только сняли колечко со своей руки! — едко прорычал мужчина, делая язвительный акцент на фамилии, и тут же получил раздражённый, полный досады ответ: «Не будь смешон, Старк! Ты и раньше не позволял мне указывать на собственные недостатки». Довольная улыбка вот-вот грозила исказить его лицо: если Поттс начала вспоминать прошлое, значит, этот раунд за ним! Но насладиться превосходством в полной мере мужчина не сумел, их прервали. — Всё в порядке, Джинни? — приблизившись к ним, громко, но не слишком, пробасил помощник прокурора. Старк, как и Вирджиния, обернулся. Позади них был Гарольд Хэппи Хоган, присутствие которого из-за увлечённости друг другом они совершенно не заметили. Одутловатое лицо помощника прокурора выражало крайнюю степень беспокойства, но тем не менее он не предпринимал никаких реальных попыток вмешаться в их конфликт. Можно было бы принять подобное за проявление благородства и уважение личной жизни своей коллеги, но Тони Старк знал, что всё это чушь. Этот тюфяк ни на что способен не был, да даже в кофеварке Рокета и то от мужика было больше, чем в нём. Отчего Тони искренне не понимал, зачем Пеппер вообще держит того при себе. Оторвав острый взгляд от грузной фигуры Хэппи, детектив снова обратился к своей бывшей: — Джинни? Это что, кличка? Ты завела собаку? — даже не пытаясь удержать рвущийся наружу смех, осведомился мужчина. Женщина с не менее бурной досадой промычала: «Заткнись, Старк!», и, обратившись к коллеге с одной из своих вежливо-добродушных улыбок, заверила того, что всё в порядке. Хоган с чувством выполненного долга кивнул и только после того, как смерил презрительным взглядом детектива, обернулся к тем, для кого, по-видимому, являлся провожатым. «Гид из него такой себе, но прокурор несомненно хуже», — гадко ухмыльнулся Старк. Он бы заявил это Хогану в лицо, но был увлечён бешенством в глазах бывшей жены, и театральным шёпотом обратился к ней: — Ты же в курсе, что он влюблён в тебя? — Не он один, — парировала Пеппер, улыбнувшись Старку так, будто он последние десять минут не скандалил с ней, а клялся в вечной любви! Крыть эту колкость детективу было нечем, да и врать Поттс было бесполезно, эта женщина видела его насквозь. Но от необходимости отвечать его избавили спутники Хогана — Паркеры. У Энтони Говарда Старка было одно правило, которое он предпочитал не нарушать — никогда не встречаться с семьями пострадавших/погибших. Воскресить кого бы то ни было он не мог, так что «благодарность» со стороны убитых горем людей была бессмысленной и вызывала у него ни с чем несравнимый дискомфорт. А неприятные вещи детектив предпочитал избегать. Но Паркеры, в частности миссис Паркер, в его сторону (слава всевышнему!) даже не смотрела. Она жаждала внимания мисс Поттс. — Спасибо, спасибо вам большое! — сиплым голосом причитала вдова, судорожно сжимая руку прокурора. Тони отступил на пару шагов. Наблюдать с чуть более далёкого расстояния драму было определённо легче, но не приятнее. Парнишка, что скучающе мялся позади тёти, старательно игнорировал Старка. Его бледное лицо было таким же измождённым, как и два месяца назад. Но, как ни странно, его старание льстило детективу. И дождавшись момента, когда подросток поднимет на него взгляд (а этого не могло не произойти), Тони растянул губы в улыбке, походившей на оскал. Парень, заметив её, вздрогнул. «Значит, хоть что-то усвоил», — сам себе довольно кивнул полицейский и с чувством выполненного долга, ни с кем не прощаясь, двинулся прочь. Страх в глазах мальчишки не трогал детектива. Он знал, на что шёл, когда тащил его пьяную тушку через заднюю дверь бара в глухой переулок. Он также прекрасно осознавал, насколько тогда был жесток, избивая его. Но та мера жестокости была необходима. Иначе этот наивный пацан так ничего бы и не понял и так же бесстрашно продолжал бы шляться по ночам. А он должен был бояться, и теперь он боится, значит, думает! И будь у Старка шанс исправить содеянное, он бы не стал ничего менять. «Ничего он не понял», — горько усмехнулся Тони, правда, усмешка вышла у него без ожидаемой досады. И, слегка замедлив шаг, он всё-таки позволил мальцу нагнать себя. Парень, запыхаясь, с трудом, но подстроился под широкий шаг полицейского и, вскинув на того свои оленьи глаза, решительно начал: — Мистер Старк, я хотел… — Твоя благодарность неуместна, шкет, — прерывая Паркера, криво улыбнулся детектив. — Если ты не забыл, то это моя работа — ловить ублюдков, подобных Гризу. Питер скривился то ли от упоминания убийцы своего дяди, то ли от бранного слова. А Старк, будто не заметив этого, добавил: «Тем более, основную работу проделал ты». — Я? — удивлённо отозвался подросток. — Точнее, твои полуночные похождения, — кивнул мужчина, хмурясь. Он имел в виду тот злосчастный переулок, магазинчик БиБоба и ещё пару-тройку мест, где, как позднее выяснилось, и обитал Гриз. Паркер, ничего на это не ответив, со странным смятением отвернулся. Старк хотел было съязвить по поводу этой странной реакции на мнимую похвалу, но быстрый взгляд в сторону понурой головы отбил у него это желание. Вина, которую подросток (не без помощи тёти) возложил на себя, раздражала Старка. Он видел её тень в глазах Питера тогда в июле, и наблюдал её сейчас. Мужчина замедлил шаг; до угла оставалось совсем ничего. Косые лучи октябрьского солнца уже почти коснулись его обуви, когда он остановился окончательно. Тони намеревался сказать это холодно и без должного участия, но голос, вопреки желанию своего обладателя, прозвучал излишне мягко: — Со стороны твоего дяди было благородно заступиться за ту женщину. Так же благородно, как и эгоистично, — колко подметил мужчина — быть мягким более секунды он не мог. — Что? — опешил Питер, резко вскинув на детектива своё бледное лицо. — Твой дядя мог пройти мимо и вернуться к вам с тётей… — со вздохом начал разъяснение мужчина. — Но вместо этого он решил ввязаться в заведомо провальную авантюру, — пожал плечами он. — Бен был героем! Он не мог проигнорировать зов о помощи! — взвился школьник; гнев, охвативший его, не вызвал у полицейского даже усмешку. — Бен был самым лучшим! Самым сильным! — не унимался Питер. — Недостаточно сильным и недостаточно умным, чтоб это понять, — беззлобно хмыкнул полицейский, сдерживая рвущееся наружу раздражение. — Да как вы смеете! — прорычал Паркер. От бессилия и беспомощности мальчишка сжимал и разжимал кулаки — он нестерпимо хотел броситься на детектива, что очернял память о его дяде, но в голове помимо воли мелькали воспоминания о той ночи. Даже спустя пару месяцев он не забыл тяжёлый кулак детектива. И всё, что оставалось ему, так это яростно взирать на человека перед собой. Но Старк не замечал ярости в глазах мальчишки, он видел только обиду. И на кого? На него? Это странным образом вынудило мужчину нарушить данное самому себе обещание быть спокойным. Схватив пацана за лацкан пиджака и дёрнув его на себя, он прорычал: — Да! Я смею! — парень дёрнулся, но безуспешно, а Старк, взирая на него сверху вниз, продолжал: — Я смею, ведь Бенджамену Паркеру сейчас ни горячо, ни холодно от моих слов. Ему плевать на червей, копошащихся в его заднице. Ему плевать на ту женщину, что он спас, плевать на Гриза, на свою жену и тем более на тебя! Твой дядя мёртв, парень! Питер предпринял вторую, такую же безуспешную попытку отстраниться. Каждое слово ножом отзывалось в его сердце. «Твой дядя давно мёртв… Ему плевать!», но последняя фраза: «Твои сожаления ему ни к чему» — прозвучала не так, как всё остальное, и странным образом Питер зацепился за неё, как за спасательный круг. И облегчение, возникшее глубоко внутри, было связано не с внезапной свободой (Старк наконец отпустил лацкан пиджака), а именно с этой фразой. Всё ещё переваривающий это осознание, Питер вздрогнул не от испуга, а от неожиданности даже, когда широкая ладонь полицейского опустилась на его загривок. И в этом жесте было что-то отеческое, из-за чего мальчишка не сумел сдержать всхлипа. Он не хотел рыдать перед полицейским, он же не девчонка, в конце концов! Но он действительно устал держать всё в себе. Тони Старк, в полной мере не осознающий, что делает, потрепал парнишку по голове и, устало вздохнув, проговорил, надеясь, что до ребёнка наконец дойдёт: — Питер, — обратился он к нему. — Никто не несёт ответственности за поступки других. И свой исход Бен выбрал сам, — так и не отнимая руки, тихо проговорил мужчина. Парнишка от его слов оцепенел, а в следующую секунду вынырнул из-под руки и уткнулся ему в грудь. Старк не знал, на что рассчитывал этот ребёнок. На объятие? Но сам полицейский, опешивший от внезапности происходящего, хотел тут же отстраниться. Он обязан был сделать это уже только потому, что не хотел испачкать свою любимую куртку слюнями и соплями. Но отчего-то не ощутив в себе привычной брезгливости и отвращения (что он испытывал практически ко всем), он, тяжело вздохнув, решил, что стоит подождать, пока пацан успокоится. Ведь это как с пиявкой: проще подождать, пока она насосётся крови и отвалится сама.