«Зимы всегда довольно тяжёлые. Но тем не менее снег — это волшебство». Всё о Муми-троллях
Когда нет больше сил выносить холод и темноту, человечеству остается только одно — улететь куда-нибудь в лето. К счастью, на земле много мест, где можно без суеты потягивать коктейль, зарывать ступни в белый песок и любоваться лазурью бескрайнего океана, подставляя измученную физиономию под южное солнце. Идеалистическая картина, не правда ли? По существу, она является таковой лишь в том случае, если человек оказался на уединённом пляже добровольно. Когда он сам, в здравом уме и трезвой памяти, купил билет на самолёт и забронировал номер в отеле. Но если вообразить, что этот бедолага угодил на уединённый пляж, например, при кораблекрушении, то всё становится в разы мрачнее. Папайя на завтрак — это не здоровое питание, а ужасная несправедливость, белоснежный пляж ужасающе бесконечен, а солнце как злейший враг норовит испепелить, и даже океан из тёплой лужи в одночасье превращается в непреодолимую преграду. И тропический рай больше не отдушина, а самая настоящая тюрьма. «Забавно, насколько сильно связано мнение о месте с тем, как ты оказался в том самом месте», — подумал Питер, вяло созерцая выцветший плакат, на котором в обрамлении пальм красным шрифтом на некогда жёлтом фоне красовалась зловещая надпись: «Мы продаём путёвки в рай!». Правда, где же этот рай, на вывеске не уточнялось, зато было три номера, и все, что странно, разного формата. Будто сама реклама не знала, какой же из номеров важен, а какой нет. Вяло зевнув, юноша выкинул из головы уродливый плакат и, подчинившись людскому потоку, двинулся дальше. А люди с дикой для его сонного сознания скоростью смазанными пятнами мелькали на периферии, и иногда особо спешащие пятна задевали подростка, но подобное его не расстраивало, он даже не замечал этого. Пройдя ещё пятьсот метров, Питер замер на условленном месте. Погода была на удивление отвратительная — дождя не было, но сырость липкими щупальцами забиралась за воротник, отчего Паркер, быстро начавший зябнуть, нервно тёр шею. Он всю ночь провёл в относительном бодрствовании: уснуть после дня, полного впечатлений, он так и не смог. Нервно грызя кончик карандаша, он уныло пялился в экран компьютера, раз за разом открывая и закрывая различные медицинские справочники. Таким образом он пытался свыкнуться с мыслью, что все люди умрут и что человеческие лёгкие на ощупь как губка пористые и на удивление лёгкие (и да, он оценил иронию). Питер, держа часть некогда живого человека, испытывал смешанные чувства, но позыва снова опустошить свой желудок на пол у него не возникло. Также вчера, на пятый день своей липовой стажировки, он был удостоен чести (под пристальным надзором Стрэнджа, конечно) сделать на левом лёгком совсем крошечный надрез. Зачем доктор сказал ему это сделать, Питер так и не понял, ведь после того, как его «работу» проверили, он получил одобрительный кивок и вместе с тем разрешение взвесить орган с надрезом и списать показания с весов, но на этом всё. А сегодня его ждал последний день так называемой «стажировки», хотя, если признаться, он думал, что всё закончится ещё на первом. Но, как оказалось, у Старка были совершенно иные планы, и теперь вместо школы, куда ему был временно закрыт путь, он посещал морг. Когда он об этом позавчера рассказал Нэду, то тот ему не поверил. Но спорить и доказывать другу что-то у юноши совершенно не было сил, ведь за эти четыре с половиной дня он устал так, как никогда до этого в своей жизни не уставал. Патологоанатом был строг, суров и держался во время работы весьма отстранённо, но извергом при этом не был. Их знакомство происходило весьма неловко, по крайней мере, так ощущал Питер. Тогда, после ухода Старка, подросток непроизвольно напрягся и, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, боялся даже дышать! А патологоанатом, напротив, после ухода детектива расслабился и с уже более приветливым лицом (совсем нет) протянул подростку швабру, которую тот со смирением принял. Убираться в холодном и мрачном помещении в полной тишине для Питера было до дрожи жутко, особенно когда позади него из одной металлической ёмкости перекладывали инструменты в другую. Скрежет будоражил и распалял в Паркере всевозможные воспоминания о фильмах ужасов, где так или иначе фигурировали мертвецы. И, будто уловив упадническое настроение своего «балласта/стажёра», доктор Стрэндж включил древний как мир проигрыватель. Мрачная обитель сразу же наполнилась звуками, и Паркер, расслабившись, с каким-то ребячеством и особо не думая, фыркнул: «Слушаете Бейонсе?». Он не имел в виду ничего плохого, ему певица тоже нравилась… Хорошо, не нравилась, но по крайней мере ничего против её музыки или её голоса он не имел. И Питер, уже привыкший к подростковой вспыльчивости, в частности к вспыльчивости Томпсона, слегка опешил, когда в ответ раздалось совершенно спокойное с еле различимой издёвкой: «По-твоему, я должен только органную музыку слушать?». «Отчего же только орган?» — сам не зная зачем, протянул с аналогичной издёвкой Питер, — «ведь есть ещё и католический хор». Этот наглый ответ был встречен доктором равнодушно, если не холодно, но отчего-то подросток был уверен, что его ответ мужчину устроил. Пожалуй, это было единственное, что устраивало патологоанатома — ответы и редкие (если по существу) вопросы. В остальном же, по мнению Стивена Стрэнджа, Питер был раздражающе неуклюж, крайне ленив, избалован и, самое главное, из-за отсутствия образования и необходимых навыков совершенно бесполезен. Хотел бы Питер заявить, что доктор с его претензиями к нему ведёт себя как напыщенный индюк, но оспорить вышесказанное он не мог, ведь всё обстояло действительно так. И в иные моменты Паркер и самого себя раздражал собственным нытьём. Ему бы уже пора понять, что он не обязан всем нравиться, тем более человеку, которому его навязали. И выходило так, что они — двое людей, застрявших в одной лодке, что неизбежно дрейфовала без шанса добраться к берегу, именуемому свободой. Но всё усложнялось и тем, что Стивен Стрэндж был страшным педантом, стремящимся к идеалу и совершенству во всём. А Паркер был далёк от идеала, и навряд ли он по меркам доктора даже дотягивал до отметки «выше среднего». Обиду и собственное неудовольствие Питеру приходилось проглатывать, ведь оскорблённое самолюбие «стажёра» патологоанатома волновало в последнюю очередь. И если Паркер «распускал сопли», то доктор уходил в тотальное игнорирование. И с подобным школьник, честно признаться, сталкивался впервые, но, как оказалось, Стрэндж подобным образом поступал со всеми. Офицеры и детективы, что по тем или иным причинам повышали голос или же теряли контроль и пытались вытрясти из патологоанатома ответы на интересующие их вопросы, Стивен Стрэндж замолкал и невзирая ни на что возвращался к работе, а значит, включал музыку и брал в руки скальпель. А оппоненты доктора в одно мгновение либо настраивались на доброжелательный лад, либо, разъярившись сильнее прежнего, покидали мрачную обитель. И, что бы не происходило, что бы озвучено не было, этот человек всегда оставался страшно спокоен. Подобное не могло не внушать уважение. А Паркер, наблюдавший эти сцены во второй и третий день своей «стажировки» из каморки, которая, как утверждает табличка на столе, принадлежала некому Вонгу, испытывал иррациональную гордость. И обидные замечания, едкие комментарии и насмешки со стороны доктора не воспринимались подростком уже так остро, как прежде. Питер даже перестал дуться на патологоанатома за то, что тот скинул на него всю бумажную волокиту, что была крайне скучной и неинтересной. (Всё, что от него требовалось — это переносить данные с листа в электронную таблицу. И следовать строго по образцу! — как с десяток тысяч раз не уставал напоминать ему доктор). Но рабский труд офисного планктона длился недолго. На третий день его пребывания в морге с больничного вернулся Вонг. Этот рослый азиат с задатками сумоиста идею Старка не оценил и к присутствию постороннего ребёнка в своей священной обители отнёсся куда эмоциональнее, чем его коллега. И Паркер, окончательно прибившийся к берегу своей личной тюрьмы, из-за скуки и прогрессирующего любопытства стал крутиться рядом со Стрэнджем. Спустя некоторое время осмелев, он стал даже задавать интересующие его вопросы, и если те были по существу, то патологоанатом на них спокойно и подробно отвечал. И спустя ещё какое-то время уже доктор начал обращаться к нему, прося записать что-то или же подать. В итоге дошло до того, что вчера он держал в руках лёгкие, почку и что-то ещё… Так что школьник мог сказать, что дела у него обстояли весьма неплохо, да и к моргу он уже попривык, хотя и ощущал себя там не в своей тарелке. «Но и Стрэнджу там не особо нравится», — вглядываясь в чёрные пятна жвачки на асфальте, тихо хмыкнул Питер и, засунув руки в карманы куртки как можно глубже, тяжело вздохнул. Он не мог это с уверенностью утверждать, но почему-то ощущал, что прав. Нет, Стрэндж не швырял ничего в стену, не громил редкую в морге мебель и не рвал бумаги, он просто выполнял свою работу. И, как казалось юноше, выполнял её хорошо, но что-то в движениях рук мужчины или в том, как он держал скальпель, говорило, что он не хочет здесь быть. Из состояния умеренной рефлексии подростка вывел резкий визг тормозов и последующий за ним клаксон. Метнув взгляд на знакомый чёрный форд двухтысячного года, Питер, не найдя в себе сил даже на приветственный кивок, с максимальной скоростью, на которую только был способен, двинулся в сторону машины. Но прежде, чем Паркер успел дёрнуть дверь на себя, он был остановлен насмешливым голосом детектива: «Не забыл свой пропуск, карапуз?». Питер, закатив глаза, отпустил холодный пластик и расстегнул молнию, но не до конца. Сырость неприятной волной накрыла его, из-за чего юноша резче необходимого дёрнул край старой куртки, демонстрируя полицейскому убого блестящую наклейку в виде жёлудя со сделанной маркером подписью «стажёр». Это клеймо позора на него нацепил сам детектив, когда Питер имел неосторожность забыть в дешёвой закусочной, где они обедали, настоящий пропуск, что мужчина волшебным образом ему до этого раздобыл. Получив от детектива дежурную усмешку, мальчишка, застегнув куртку, под недовольные сигналы стоявших позади машин быстро залез в салон. Старк резко надавил на педаль газа, и они сорвались с места. Паркер на мгновение запаниковал, что они сейчас во что-нибудь обязательно въедут, но в то же мгновение полицейский перестал вжимать педаль в пол, и машина выровнялась. Тони любил хвастаться, что мастерски умеет балансировать на границе дозволенного скоростного режима, и чаще, чем говорил, демонстрировал это. Сегодня детектив был более расслаблен и весел, чем обычно. Питер понял это по косой улыбке, что то и дело появлялась на лице мужчины. Она не была насмешливой или наигранной, это была самая обычная человеческая улыбка. Но жизнерадостности полицейского утомлённый школьник не разделял. «Что такой несчастный?» — весело оскалился полицейский, в свою очередь бросив на Паркера быстрый и цепкий взгляд. «Неужто Стрэндж заставил тебя вчера копаться во внутренностях старика?» — уже с привычной гадкой улыбкой добавил он. — Это отвратительно! — воскликнул юноша. — Что поделать, парень, все мы стареем, — перестраиваясь в левый ряд, философично заметил детектив. — Нет, отвратительно то, как вы об этом говорите. Они же раньше были живыми людьми, — хмуро глядя на профиль полицейского, возразил подросток. — Вот именно, Питер. Были, — как и прежде спокойно кивнул полицейский. Паркер почти задохнулся от возмущения, но промолчал. Спорить с мужчиной было бессмысленно, ведь в итоге всегда выходило, что Питер, злой и раздражённый, вынужден был принять точку зрения в меру злорадствующего и спокойного Старка. Просто Паркер был слишком юн и тягаться с жизненным опытом полицейского он никак не мог, и уже большим прогрессом для него было то, что он хотя бы понял это. Остаток пути они проделали в тишине. Та была успокаивающе приятной; иногда Тони, конечно же, перебивал её интересными фактами о правилах дорожного движения и о том, какие из них можно нарушать так, чтоб избежать штрафов, а какие следует соблюдать, чтоб не лишиться прав. Но в целом это была спокойная и приятная поездка, такая особая, словно из давно забытого Питером детства. И эта непроизвольная ассоциация вызвала в мальчишке волну смятения, поэтому, когда Старк припарковался у участка, юноша, сам до конца не понимая, из-за чего расстроился, стремглав выскочил из машины, так и не обернувшись на оклик полицейского. Сбегая вниз по знакомым ступеням, Питер надеялся, что патологоанатом позволит ему и сегодня помочь, ведь когда ты занят чем-то необычным, день проходит в два раза быстрее, да и такая деятельность неплохо отвлекает от разного рода странных мыслей. Но, переступив порог морга, юноша непроизвольно замер, оборвав на середине стандартное приветствие: «Доброе утро, доктор Стрэндж!». Питер, как и всякий ребёнок, идущий в торговый центр ради Санта-Клауса и нашедший вместо него карлика-эльфа, испытал разочарование. В помещении, освещённом холодными лампами дневного типа, в медицинском халате стояла высокая женщина с чрезвычайно бледным лицом. Её болезненная худоба, что лишь подчёркивалась халатом, ассоциировалась у мальчишки только с древними старцами, что были без пяти минут мумиями. Но хуже парню стало от собственной глупости: каким-то образом, проведя в морге столько времени, он ни разу не задумался о том, что в главном полицейском участке Бруклина просто не может быть только один патологоанатом! «Доброе утро, молодой человек», — мельком взглянув на подростка, таинственным и странно глубоким голосом поприветствовала его женщина, тут же вернувшись к работе — а именно к вскрытию немолодой брюнетки, на тело которой Паркер старательно избегал смотреть. «Здравствуйте», — ещё раз зачем-то поздоровался школьник и, беспомощно оглядев белый кафель и тот угол, где он обычно оставлял свои вещи, с надеждой спросил: «А доктор Стрэндж здесь?». «У Стивена выходной», — тем же гулким голосом отозвалась патологоанатом, сосредоточенно разглядывая лицо жертвы. Затем, отложив скальпель, она, открыв рот усопшей, также не глядя на Питера, очень вежливо поинтересовалась: «Вы что-то хотели?». Паркер, не знавший, что же он хочет, сделал пару неуверенных шагов в сторону бледной незнакомки, намереваясь ей помочь, если, конечно, ей нужна его помощь (хотя он и не рассчитывал на положительный ответ). Но, не дойдя совсем чуть-чуть, он остолбенел. Питер и до этого видел тела, по крайней мере те, с которыми работал Стрэндж (но по-настоящему к ужасным вещам тот его не подпускал). А если и подпускал, то только к накрытым простынёй, где была открыта необходимая для работы область. И всегда, всегда! лицо покойного было закрыто. Но, видимо, стиль работы коллеги Стрэнджа несколько отличался, так как жертва была обнажена, но Питера в данной ситуации это совершенно не смутило — его напугало заплывшее, с ужасными синяками и мелкими порезами лицо покойной. А патологоанатом, увлечённо исследуя рот жертвы, нахмурилась, отчего почти прозрачные брови сошлись и образовали на переносице тонкую, но тем не менее изящную складку. Одной рукой продолжая придерживать челюсть брюнетки, а другой взяв диктофон, патологоанатом, зажав кнопку, проговорила: «В ротовой полости жертвы присутствуют мелкие порезы. Предположительно нанесённые осколками стекла от бутылки или стакана. Также в верхней челюсти с левой стороны отсутствует два передних зуба и один сколот на нижней челюсти, так же с левой стороны». — Что с ней случилось? — тихо просипел школьник, невольно отвлекая женщину от работы. Та, смерив юношу долгим и серьёзным взглядом, отложив диктофон, всё тем же спокойным и глубоким голосом ответила: «Жертва захлебнулась виски. Сейчас следствие пытается выявить причастность мужа покойной к этому». Питер недоумённо вскинул брови: — В смысле? — Муж жертвы не раз привлекался за бытовое насилие. Полиция всерьёз предполагает, что он помог супруге захлебнуться, — делая пометку на бумаге, пояснила женщина. А Паркер, сглотнув внезапно возникший в горле ком и отведя взгляд в сторону, пробормотал: «Ясно». Казалось, в этой истории нет ничего особенного, ведь в свои пятнадцать Питер пересмотрел не одну сотню фильмов, где всё так или иначе сводилось к убийствам или жизненным трагедиям. Но он по себе знал, что большая разница наблюдать эти трагедии на экране и совершенно иное — сталкиваться с ними в реальной жизни. Задела ли его эта «история», или он действительно переутомился и не мог реагировать ни на что адекватно, или же на него так подействовало отсутствие «его» патологоанатома, Питер не знал. Он ещё некоторое время пялился в одну точку — на стык кафельных плит, — прежде чем на соседний, пустой стол, патологоанатом поочерёдно опустила три небольших пакета с бирками и один крафтовый, также с биркой, что принесла из соседнего помещения. Паркер, наблюдавший за этим с каким-то пристальным вниманием, вздрогнул, когда женщина обратилась к нему. «Отнесёшь образцы в лабораторию — второй этаж, третья дверь слева», — кивнула она, а затем, возвращаясь к столу, вежливо, будто невзначай добавила: «Если вы любите химию, то вам там будет интересно». Паркер, так и не сумев из себя ничего выдавить, благодарно кивнул и, аккуратно взяв пакеты, с радостью покинул мрачную обитель, которая сегодня была будто холоднее.***
Полицейский участок с самого утра кипел, работа шла полным ходом; офицеры, как моряки в порту, сновали из одного кабинета в другой. Отовсюду доносились громкие голоса, телефонные звонки, плач и кое-где даже истеричный смех. Питер, подобную суматоху наблюдавший впервые, в очередной раз за утро замер в ступоре в дверном проёме холла первого этажа. Но простоял он недолго — через минуту два шкафоподобных офицера сдвинули его и, окинув ленивым взглядом, прошли в сторону автомата с кофе. Аппарат, судя по очереди к нему, был крайне популярен, хотя кофе и был отстойный, и как его вообще пил детектив Старк, для Паркера оставалось загадкой. Ещё раз оглядев толпу, Питер быстро отказался от идеи найти детектива, ведь это было подобно поиску иголки в стоге сена. Да и попадаться на глаза офицерам лишний раз он не горел желанием, ведь привыкший сидеть внизу, он опасался, что его кто-нибудь спросит, что же он здесь делает. «Видимо, так себя и ощущают эмигранты», — невесело подумал Паркер и, вернувшись к лестнице, поднялся ещё на этаж и свернул налево. Двигался он вдоль стены, не быстро и не медленно, глядя себе строго под ноги. Конечно, Старк заверил его, что «всем насрать» на подростка в участке, но Питеру верилось в это с трудом: он скорее был уверен, что это Тони Старку «насрать». Но, к облегчению юноши, все мимо проходящие офицеры, как и те два внизу, если и бросали на него заинтересованные взгляды, то ничего не говорили и тем более ничего не спрашивали. И, уже уверенный в благополучном исходе своего «крестового похода», на пороге лаборатории Питер совершил фатальную ошибку. Была у него одна особенность, небольшой пунктик — лезть вперёд стоящего. Это бесило не только Мэй и Нэда, это раздражало и самого Паркера, но ничего с собой поделать он не мог. Ему было просто жизненно необходимо всегда оказываться перед дверью в ряду первых. Это было очень удобно в час пик в метро, но крайне неловко в любое другое время. Школьник не знал, когда это началось, но Бен предполагал, что ещё в раннем детстве из-за небольшого инцидента, связанного с лифтом. Питер сам этого не помнит, но дядя рассказывал, что как-то раз, когда он с родителями был в торговом центре, их в какой-то момент разделила вышедшая из лифта толпа людей, и в итоге получилось, что отец и мать уехали, а он остался. И сейчас, когда Питеру было противопоказано привлекать к себе любое внимание, он, так и не сумев сдержать нездоровый порыв, вместо того, чтобы пропустить молодую женщину, что с объёмными папками шла перед ним, убедил себя, что успеет проскочить за заветную дверь, и, конечно же, не успел. — Простите-простите, — в ужасе залепетал Паркер, бросившись собирать бумаги, что как в художественном фильме разлетелись по всему коридору. А молодая женщина, смерив подростка удивлённым взглядом, также опустившись вниз, что казалось невозможным в столь узкой юбке, покровительственно улыбнувшись, ответила: «Ничего страшного», — и, бросив быстрый взгляд на его толстовку, где эмблема школы была заклеена детской наклейкой, уже искренне улыбнувшись, добавила: «Со всеми бывает». Питер аккуратно, как мог, собрал часть листов и, передав их владелице, извинился ещё раз. И, подняв взгляд, он сдавленно воскликнул: «О!». Это прозвучало испуганнее, чем того требовала ситуация, и, попытавшись это исправить, Питер издал уже более ошеломлённое: «О-оу». Перед ним была она — Наташа Романов, или как её называл Старк «Русская ведьма». С ней было связано единственное требование, которое выдвинул детектив касательно его пребывания в полицейском участке. Всё было предельно просто, а именно: ни за что и ни при каких обстоятельствах не пересекаться с «Рыжей дьяволицей», а на вопрос Паркера: «Почему?» — Тони, таинственно понизив голос, сообщил: «Поверь мне, шкет, ты не хочешь этого знать». И как положено после этой фразы, тут же выдал всю подноготную лейтенанта Романов. И Питер, признаться честно, забыл об этом требовании, как оно было озвучено. Ведь дальнейшие факты из биографии «Русской ведьмы» были крайне захватывающими и увлекательными. И теперь, откровенно пялясь на её красивое лицо, обрамлённое ярко-рыжими, как у персонажей комиксов, волосами, Паркер так и не вспомнил о наставлении полицейского. Из ступора юношу вывело насмешливое, но тем не менее ласковое замечание: «Классная наклейка». — Да? Спасибо, — вскакивая с пола и стремительно краснея, отозвался подросток. Подавив порыв сорвать знак позора в эту же секунду, Питер поклялся себе вопреки запрету Старка избавиться от наклейки как можно скорее. И плевать, что из-за этого ему придётся идти до дома пешком! (Простой уговор — Питер смиренно носит наклейку, и Тони его возит туда и обратно. Иначе говоря, нет наклейки — прощай бесплатное такси). — В лабораторию? — изящным движением руки поправляя юбку, спросила лейтенант, с благодарной улыбкой принимая из рук Питера свои документы. — Д-да, — закивал Паркер, смущаясь и собственного заикания, и пристального взгляда рыжей красотки. А затем, только чудом сообразив, открыл перед мисс Романов дверь. Лейтенант, одарив его очередной улыбкой, переступила порог, а Паркер, слегка (не слегка) очарованный, двинулся следом. И в следующее мгновение приоткрыл от удивления рот. До этого он не бывал ни в одной настоящей лаборатории, в связи с чем увиденное впечатлило его сильно, в частности из-за того, что очень много хороших фильмов о зомби почти всегда начинались со сцен в лабораториях! Лаборатория представляла из себя просторное вытянутое помещение, где люди в халатах, работали слажено как единый механизм. Спокойно и без спешки сотрудники передавали друг другу разные бумаги или пластинки и почти не разговаривали. Питер старался запомнить всё до мельчайших деталей, чтоб потом всё пересказать Нэду, и он себя с трудом сдерживал, чтоб не потрогать ближайший микроскоп. Наташа Романов, водрузив документы на близлежащий стол, вежливо поприветствовала мужчину в очках с тёмными кучерявыми волосами: «Здравствуй, Брюс». Тот самый Брюс сидел, в отличие от прочих, за отдельным столом и, видимо, был главным здесь. Мужчина, устало вздохнув и на мгновение оторвав взгляд от микроскопа, кивнул. Этот человек в халате был крайне напряжён, Питер сказал бы, что даже зол, о чём свидетельствовал сильно сморщенный лоб и плотно сжатая челюсть. А затем лейтенант, к удивлению юноши, не завела светской беседы с мужчиной в очках, а обратила покровительственный взгляд своих красивых глаз на него. Затем, поманив его к себе, она одним цепким движением выхватила бесценную ношу из его рук и, бегло осмотрев этикетки, хмыкнула: «Нагрузил же тебя Стрэндж», а Паркер скомкано возразил, что нагрузил его вовсе не Стрэндж. На что Романов также снисходительно кивнула и, передав образцы угрюмому мужчине, вежливо, но с нотками превосходства в голосе, потребовала: «Брюс, это в первую очередь». «Как скажешь, Нат», — даже не отрывая взгляд от микроскопа, процедил Брюс. Теперь он был злее прежнего. И Питер, ощутивший вину за это, пролепетал: «Я не знаю, может и не обязательно это в первую очередь…» — и тут же осёкся, когда Брюс Беннер, как гласил бейдж на халате, вскинул на него испепеляющий взгляд. И Паркеру в один миг стало не совестно, а страшно. «Давай не будем отвлекать Брюса от работы, Пит», — мягко и в то же время насмешливо протянула лейтенант Романов, взяв юношу за предплечье. Её хватка была на удивление крепкой для такой хрупкой на вид женщины. Всё ещё находясь под впечатлением от столь пронзительного взгляда, Питер без раздумий подчинился, когда его повели в сторону выхода. И он сообразил, что что-то не так, достаточно поздно и только тогда, когда лаборатория осталась давно позади. — Мисс Романов, вы уже можете меня отпустить, — нервно посмеялся школьник, в полном замешательстве взирая на изящные пальчики, что, подобно когтям гарпии, продолжали впиваться в его руку. — Если я отпущу, то ты сбежишь, — легко возразила лейтенант, наградив мальчишку такой Старковской усмешкой, что Паркера даже передёрнуло, и он слегка охрипшим голосом, спросил: — А с чего вы, взяли, что я… э-э-э… сбегу? — Разве Тони не предупреждал избегать меня? — в фальшивом изумлении вскинула брови полицейская. — Нет? — теряясь от пристального взгляда красивых глаз, отозвался юноша, понимая, что это прозвучало скорее как утвердительный ответ, нежели отрицательный. Романов его реакция искренне позабавила. И, когда они достигли конечной цели, а именно двери, на которой было имя и звание его похитительницы, та, смерив его очередной, как понял Паркер, обманчиво мягкой улыбкой, быстро втащила его в кабинет, как паучиха притягивает к себе запутавшуюся в сетях муху, и захлопнула дверь. Когда Паркер по-настоящему запаниковал, хватка с его предплечья исчезла, и лейтенант, указывая на стул с жёсткой спинкой, кивнула: «Присаживайся». Юноша, нервно оглядывая обстановку, в частности дверь, подчинился. Кабинет был светлым и просторным, даже стерильно чистым. На стенах было с десяток почётных грамот, наград и воодушевляющих плакатов с полицейскими, но растений или фотографий не было. Да и мебели как таковой тоже не было, лишь два металлических шкафа для документации, широкий стол, два одинаковых стула (на одном из них сидел Питер) и хорошая настольная лампа. На столе также не было ничего кроме бумаг, даже кружки и то не было. И Питеру подобное казалось дикостью, ведь даже у того Вонга, например, на столе было с десяток фоторамок и целых три! кружки. Лейтенант, расположившись за рабочим столом, с предвкушением уставилась на бледного мальчишку. — Ну, — нетерпеливо кивнула она. — Рассказывай. — Рассказывать что? — не понял юноша и, снова бросив взгляд на дверь, добавил вежливое: «Я правда не понимаю, о чём вы, мисс Романов». — Лейтенант, — всё с той же мягкой улыбкой поправила Наташа. — Лейтенант Романов, — послушно повторил Питер. И, глядя в глаза, полные неприкрытого превосходства, он начинал понимать, что предостережение Старка было не столь необоснованно, как ему показалось изначально. Видимо, сжалившись над ним, Наташа пояснила: «Тони тебе рассказывал обо мне, не так ли?». Питер неуверенно кивнул. — И что же? — с искренним интересом спросила она. — Да ничего особенного, — пожал плечами юноша, уже понимая, что такой ответ навряд ли устроит лейтенанта Романов. Поэтому в итоге, слегка подумав, он на свой страх и риск добавил. — Рассказывал, что вы раньше были агентом ФБР, отучились в университете Мэриленда, а ещё что у вас учёная степень по физике, и медицине, кажется… — нахмурился Паркер, припоминая самое безобидное, что ему поведал Старк. «А что ещё?» — настаивала на продолжении лейтенант Романов. «Ещё?» — вымученно вздохнул Паркер: «Ещё что вы были отличным агентом и были на хорошем счету у начальства, из-за чего вас перевели в особый отдел с засекреченным названием», — он непроизвольно понизил голос, так как детектив внушил ему, что это государственная тайна. «И?» — кивая, чтоб он продолжал, улыбнулась женщина, сохраняя на лице всё ту же странную для мальчишки улыбку. Школьник понимал, что она хочет услышать что-то конкретное, но он не понимал, что именно. И Питер, которого раздражали собственная беспомощность и неясность того, что он может говорить, а что нет, уже более яростно выпалил: «Вас направили не просто в тот отдел — вашей главной задачей было дискредитировать вашего нового напарника. Но, как оказалось, единственного, кого необходимо было дискредитировать, так это начальника бюро, ведь он и правительства США скрывали важную информацию о существовании…» — он осёкся на полуслове, с ужасом осознав, что собирался сморозить откровенную чушь. — Вот дерьмо! — резко вскакивая, простонал школьник, зарываясь пальцами в волосы. В эту самую секунду он мечтал провалиться сквозь землю, или, по крайней мере, умереть, ведь чёртовы пять минут он пересказывал лейтенанту Романов долбанные «Секретные материалы»! Видимо, Старк знатно повеселился, внушая ему всю эту чушь про эксперименты правительства над людьми и пришельцами! Про внедрения генов последних скоту и некоторым школьникам из сельскохозяйственных штатов! «Господи, какой же я идиот!» — с презрением подумал Паркер, мешком рухнув обратно на стул. Старк в очередной раз воспользовался его доверчивостью и слабостью к хорошим историям. — Простите, — вяло выдавил из себя школьник, не решаясь поднять взгляд на лейтенанта. — Меня ввели в заблуждение, — горько добавил он. Смысла убеждать себя в том, что хотя бы часть из этого правда, не было смысла, ведь это же рассказывал Старк. Но Романов, вопреки опасениям мальчишки, звонко рассмеявшись, поинтересовалась: «И это всё, что Тони рассказал?». А Питеру, которому было уже нечего терять, промямлил, что если история о её похищении правительством США правда, то тогда не всё. Романов, поднявшись из-за стола, подошла к железному шкафу и, выдвинув самый нижний ящик, выудила оттуда чайник и две кружки. — Чай? Кофе? — поинтересовалась она у несчастного подростка; тот, подумав мгновение, согласился на чай. В дальнейшем Романов расспрашивала его о школе и о том, почему он не там. И Питер, смирившийся уже со всем, рассказал ей правду и о своём отстранении, и о том, что позвонил Старку, о чём сейчас откровенно жалеет. На это женщина странно поджала губы и спустя мгновение, за которым, Питер был уверен, последует нравоучение, но, вопреки ожиданиям, последовал странный вопрос: «Разве тебе не интересно, что же Старк рассказал о тебе?». Паркер непроизвольно напрягся: если о нём Тони Старк и рассказывал, то уж точно ничего положительного! — Не удивлюсь, если он наплёл вам, что я наркоман из бедной семьи, которого он благородно спас! — скрестив руки на груди, угрюмо протянул подросток, а затем запальчивее прежнего предложил другую, более безумную, но в стиле детектива, теорию: «Или он всех убедил, что я прибыл с другой планеты верхом на дельфине и теперь преследую его, требуя вернуть меня обратно домой?». Женщина, мягко улыбнувшись, ответила, что он ошибается. — И что же он такого особенного придумал? — запальчиво поинтересовался Паркер. Но ответ Романов превзошёл все его мыслимые и немыслимые ожидания. А правда была в том, что этот человек убедил всех, что у Питера Паркера предпоследняя стадия рака. И что он бедный мальчик, всегда мечтавший стать полицейским, хотел последнюю неделю перед химиотерапией почувствовать, каково это — быть на страже закона и порядка. Именно эту историю Старк наплёл бедной женщине из управления, которая потом ещё три дня рыдала на плече у Романов, но всё-таки, вопреки правилам, сделала так необходимый больному ребёнку пропуск. От услышанного Паркер был в ужасе! Он был зол! Более того, он был в ярости! Это не он болен, а Старк, что распространил эту чушь! И этого страшного человека он сегодня утром, лишь на одно мгновение, мысленно сравнил с отцом! Питер мотал головой, пытаясь понять, что же с ним не так? Разве он вообще мог о подобном помыслить? Тем более, когда после смерти дяди Бена прошло каких-то полгода. И последнее он, одолеваемый сомнениями, выпалил вслух. И, когда это информационное цунами грозило его вот-вот поглотить, Романов, слегка дав ему успокоиться, мягко опустив руку на плечо, предельно серьёзно проговорила: «Чем больше людей уходит из твоей жизни, тем сильнее ты привязываешься к оставшимся. И то, что испытываешь сейчас — это нормально». И, дождавшись от мальчишки слабого кивка, отошла. А затем, словно и не было вышесказанного, лейтенант, взяв чайник, преувеличенно бодрым голосом спросила Питера, не задумывался ли он о том, почему Тони отвёл его тогда в морг. «Чтоб я не мешался ему под ногами, конечное же!», — зло выпалил мальчишка. «Хорошо, Питер», — соглашаясь, кивнула она. — «Если Тони не хотел, чтобы ты мешался ему под ногами, то зачем ему вообще было тебя привозить всю эту неделю в участок?» — протягивая подростку кружку и вместе с тем бросая на него очередной выразительный взгляд, спросила Романов. «Чтоб поиздеваться!» — злясь на себя и на детектива, не думая выпалил Паркер. И, сделав глоток адски горячей воды — чай ещё не успел завариться — юноша скривился. «А ты дал его номер директору, чтоб поиздеваться?» — поднося кружку к губам, с насмешкой в глазах в свою очередь поинтересовалась лейтенант. «Конечно же нет!» — воскликнул уязвлённый этим несправедливым подозрением Питер. — «Это вышло случайно, у меня не было намерения ему досаждать», — оправдываясь, пролепетал он. — Тогда с чего ты взял, что у Тони это намерение есть? — спросила Наташа, беззвучно опуская кружку на поверхность стола. Паркер хотел было уже возразить, что он просто уверен, что оно есть, но, открыв рот передумал что-либо говорить. Меткий вопрос Романов попал в цель, заставив его сомневаться в верности собственных суждений. Но чего хотела добиться лейтенант, Питер так и не понял. А затем «Русская ведьма» будто между прочим заметила, что прихоть Питера дать директору номер Старка не сильно отличается от прихоти детектива всю неделю привозить его в полицейский участок и отвозить обратно. И, когда мальчишка, уже слегка опешивший от этого заявления, хотел уточнить, с чего она это взяла, дверь резко распахнулась и с оглушительным треском встретилась со стеной. Питер испуганно подскочил, из-за чего чай частично расплескался, а Романов без энтузиазма изогнула бровь: «Здравствуй, Старк» — и, как прежде невозмутимо поднеся кружку к губам, холодно улыбнулась: «Долго же ты». Мужчина на пороге бросал яростные взгляды то на рыжую красотку, то на отчего-то смутившегося подростка, и, снова переведя взгляд на лейтенанта, язвительно прошипел: «Романов, не смогла устоять и всё-таки заманила школьника в свой пряничный домик, да? И что же ему ты успела про меня наплести, а?». «Если он захочет, то сам расскажет», — смерив Старка снисходительным взглядом, проговорила она. Тот самый школьник, в свою очередь, был готов задохнуться от напряжения, что густым облаком застыло и не позволяло нормально дышать. И единственное, что он сейчас хотел, так это узнать, какого чёрта весь полицейский участок уверен, что он на ладан дышит! Но в ответ на своё недовольство Паркер получил усталый вздох и полное непонимание проблемы. — В этом нет ничего такого, парень, — просто пожал плечами мужчина. — Они уверены, что я умираю! — Все мы в той или иной степени умираем, Пит, — философски заметил Старк, слегка успокаиваясь, созерцая разъярённое лицо мальчишки. — Это не одно и тоже! — яростно сжимая кулаки, воскликнул Паркер. Но и этот довод мужчина проигнорировал и, слегка оттеснив того в сторону двери, грозно обратился к рыжей красотке: «Не смей мне портить пацана, Романов». И, не прощаясь с коллегой, вышел из кабинета. А Паркер, возмущённый тем, что его проигнорировали и, более того, не позволили договорить, забыв попрощаться с лейтенантом, бросился следом за полицейским. — Как вам вообще эта дичь в голову пришла? — догнав напряжённого детектива, слегка задыхаясь, прошипел юноша. Но тот, не ответив, высказал собственную претензию: «Я же предупреждал не попадаться ей на глаза, шкет!» — сворачивая в сторону лестницы, угрюмо просипел детектив, взглядом заставляя проходящих мимо офицеров огибать его и Питера. «И что же она успела тебе поведать обо мне?» — едко поинтересовался он. А Паркер, недоуменно сведя брови, взглянул на Старка. Мальчишка не мог понять: отчего тот взбешён и взволнован? Да и зачем лейтенанту Романов говорить о детективе гадости, и отчего тот на сто процентов уверен, что она их говорила? И тут до Паркера дошло; сам не зная почему, он расхохотался (возможно, такова была его реакция на стресс), но, вопреки раздирающему его смеху, он сумел просипеть: «Да она ваша бывшая!». Лицо полицейского исказилось, но подросток всё же не сдержался и передразнил детектива и его вечное: «Забей на мнение окружающих. Тебе что, не всё равно, что они думают?». И, договорив, Питер понял: Старку не всё равно, как он выглядит в его глазах. И это осознание заставило его остановиться. И, всё ещё недоумённо глядя детективу в спину, Паркер мотнул головой, скидывая это наваждение. Это было странно, слегка пугающе, но, по ощущениям Питера, правильно, что ли? И когда Старк, обернувшись, раздражённо окликнул его: «Что застрял? Пошли уже на обед», — Питер пошёл.